Алексей Рыбин - Последняя игра
– Эй, Витька, мать твою, давай ухаживай за дамой!
Когда Мухин вошел в комнату со стаканами в руках, – он бывал здесь несколько раз и хорошо знал, где что лежит, где рюмки, вилки, ложки и прочее и прочее, – Ася уже развалилась на диване, недвусмысленно раскинув ноги в стороны.
Он «ухаживал» за ней, потом они пили, потом Мухин снова «ухаживал» и снова пили… Мухин чувствовал не сказать чтобы душевный, но телесный подъем. Да и на душе, собственно говоря, полегчало. Утренний стресс сошел на нет, и ему было легко. Все дальнейшее казалось залитым розово-голубыми красками, переходящими в золотой блеск. Он был так усерден, что впервые в жизни ему удалось удовлетворить пожилого продюсера. Раньше у Мухина это не получалось. Ася с каждым прожитым годом становилась жадней и нетерпеливей к мужским ласкам. Ей, кажется, требовалось, чем дальше, тем больше. Однако сейчас Мухин старался на совесть и достиг того, что Ася стала сначала громко визжать, а потом запричитала: «Миленький, миленький, еби меня, еби, любименький…»
«Любименький», потеряв уже интерес к процессу и действовавший чисто механически, прикидывал в уме, действительно ли Аська поможет ему вернуть деньги. Если поможет – это вообще будет сказка… Только самому ему очень не хотелось вписываться в бандитские разборки. Как бы так повернуть, чтобы без него все это устроить…
Вопрос решился сам собой. Ася наконец отвалилась от него, перевернувшись на диване, мягко упала на пол, судорожно вытянула ноги и задышала так глубоко и тяжело, как будто пробежала если не целую марафонскую дистанцию, то как минимум половину. Потом она вскочила, натянула свои красные узкие трусы, которые так шли ей, что Мухин снова почувствовал признаки нарастающего возбуждения, хватанула еще полфужера коньяку, по-мужицки хукнула в кулак и схватила трубку радиотелефона.
– Сейчас, Витька, мы решим твою беду. Сейчас, сейчас… Сережа? – закричала она в трубку, а Мухин пытался угадать, какого Сережу она высвистывает. Много было на студии Сереж… И не только Сереж. Ася дружила и с Мишами, и с Колями, и с Петями… А «дружба» в ее понимании была вот как сейчас с Мухиным… Может быть, отчасти поэтому и складывалась Асина карьера так легко и успешно. – Сергуля, ты что делаешь? Я пью? Разве это – «пью»? – Ася расхохоталась. – Слушай, Сергуля, ты не можешь сейчас приехать? Что делать? Что-о-о делать? – по слогам, кокетливо протянула она. Мухин внутренне напрягся. Только групповухи сейчас не хватало. Он не хотел никого видеть, так бы вот с Аськой вдвоем покувыркаться, выпить еще да и баиньки… Но проблему, однако, надо было решать. Четыре тонны бакинских, ради этого стоит пожертвовать комфортом…
Мухин снова запутался. Теперь ему казалось, что эти четыре тысячи он должен не вернуть Асе, а получить в свое личное пользование… Он уже стал даже прикидывать на что их потратит, как вдруг Ася вернула его на землю. Он испытал искреннее разочарование, когда Ася брякнула, что ей должны деньги и не отдают. ЕЙ. ЕЙ, понимаете ли…
«Ладно, разберемся, – подумал Мухин. – Может, удастся ей на радостях сценарий мой впарить…»
– Сейчас приедет, – мурлыкнула Ася. – Витенька…
Она подошла к бару, пошуровала в нем, потом повернулась – красивая, несмотря на свой возраст, с маленькой грудью, стройная, с горящими глазами. «Ведьма, бля», – подумал Мухин.
– Слушай, сгоняй за коньячком, а?
Мухин медленно поднялся и стал натягивать джинсы. Придумать что-нибудь более неприятное для его теперешнего расслабленного состояния было трудно.
– Ну не сердись, заяц, – протянула грудным голосом Ася. – Вот денежка… Купи там все, что надо, ладно? Золотой ты мой… Сейчас Сергуня приедет, разберемся и с твоей денежкой…
Мухин, матерясь про себя, отправился в ночной магазин, а когда вернулся, только успел выложить бутылки и коробки с едой на стол, как приехал Сергуня. Да не один, а с приятелем, таким же, как и сам Сергуня, монстром…
Было ему лет тридцать, он считал себя панком, хотя, на взгляд Мухина, был обыкновенным дворовым гопником. Причем жутко сильным и агрессивным. Отморозок, одно слово. Сергуня, носивший почему-то кличку Понтер – собственно, «не почему-то», а оттого, что любил в свое время заигрывать с фашистским имиджем и кричать на улице «Хенде хох», «Хайль Гитлер», «Ну-ка давай свой аусвайс», прежде чем начать очередную драку. Так вот, Сергуня отслужил в свое время в армии. Понятное дело, служил он сначала в «инженерных войсках», а потом дослуживал два года в дисбате. За что его из стройбата поперли в дисбат, он не рассказывал, но, пообщавшись с ним полчасика, несложно было представить. Сергуня довольно прилично владел приемами кунг-фу, неведомо где и когда отработанными. Скорее всего, все в той же армии, мало ли с кем ему приходилось там сталкиваться.
После армии Сергуня-Гюнтер работал на студии рабочим и как-то познакомился с Асей. Он тогда пахал на одной из ее картин, а у Аси вкус, Мухин это знал очень хорошо, был крайне специфическим. Не то чтобы Ася была извращенкой, нет, но любила она «остренькое», чтобы нервы щекотало, чтобы мужик, лежащий рядом с ней был, как говорится, «что-то особенное»…
На удивление студийному люду, Ася и Сергуня подружились. То есть не просто переспали пару раз, а стали регулярно общаться, Ася покупала Сергуне выпивку, приглашала в гости, он на некоторое время стал, что называется, «официальным хахалем» второго режиссера, каковым тогда была уже Ася. Они даже ходили вместе в Дом кино на всякие просмотры, презентации и прочие тусовки – Ася в строгом черном платье и рядом с ней – Сергуня, затянувший широкие плечи и крутые бедра в черную же кожу, усыпанную заклепками, утыканную шипами и булавками, с вечной ухмылкой на крупном, грубом, исполосованном с левой стороны шрамами лице. Шрамы были явно «бритвенного» происхождения – еще в стройбате Сергуня получил эти отметины во время очередной разборки с сослуживцами, решившими, что просто на «кулачки» Гюнтера не возьмешь… Но не взяли его и с опасной бритвой, не помогла острая полоска стали. Целые реки крови, вылившиеся тогда из Гюнтера, превратились в хлюпающие красные лужи на деревянном полу казармы, которую он прошел из конца в конец, кладя на своем пути бесчувственные тела нападавших на него солдатиков – многие из них были завзятыми уголовниками. Сергуня как бы прошел сквозь строй, с той только разницей, что при этом полег навзничь сам строй, а Сергуня, вырубив последнего, пьяный, страшный, залитый кровью, разбил окно санчасти – ночью дело было и спали медсестры, – залез в какой-то кабинет, вырубив мимоходом часового – хлипкого паренька-салобона, забинтовал себе лицо и только тогда был взят подоспевшим подкреплением.
Потом он уволился со студии. Мухин, правда, очень сомневался, действительно ли по собственному, как было написано в его трудовой книжке, желанию сделал это Сергуня. Скорее всего, его бесконечные запои, прогулы и скандалы, мат, посредством которого он громогласно общался с работниками студии – а среди них были и самые маститые «творцы», – вынудили руководство тихонько, без скандала «уйти» Сергуню. Промышлял он какими-то мелкими аферами, случайными заработками, в число которых входило и вышибание долгов, правда, на самом низком, дворовом уровне. С бандитами авторитетными Сергуня, насколько Мухин знал по отрывочным слухам, курсировавшим в студийных коридорах и буфете, дел не имел, он был слишком независим и свободолюбив, чтобы становиться под авторитета. Он всегда предпочитал быть сам по себе.
Гюнтер привез с собой парня, которого называл Белым. Это был коренастый крепыш с длинными, как у гориллы, толстыми руками, увенчанными круглыми кулаками, пальцы которых, кажется, никогда не распрямлялись. Гогоча и производя вокруг себя невероятный шум, они сразу уселись за стол, ненароком отпихнув Мухина в угол дивана. Впрочем, не специально, а просто не заметив худощавого тридцативосьмилетнего «пацана».
Они говорили что-то о том, что «бабки вырубят за не хуй делать, Аська, завтра же без проблем, таких лохов надо учить, и все будет ништяк», пили водку, принесенную Мухиным, фужерами, курили траву, которую привез Сергуня.
Мухину стало скучно, и он, выпив два полных фужера и чуть не сблевав на втором, тихо убрел в соседнюю комнату, повалился на диван и мгновенно вырубился. Сквозь сон он слышал в соседней комнате громкий хохот, стук переставляемых стульев, звон стекла, потом загремела музыка, сопровождаемая топотом трех пар ног, все было громко и очень Мухину противно. Внезапно музыка оборвалась, и две грубых мужских и одна женская, сиплая, глотки заревели «Ой мороз, мороз, не морозь меня…»
Мухин, окончательно разбуженный, пошатываясь, встал с кушетки и вернулся к коллективу. Но пока он шел к гостиной, пение прервалось, снова раздался топот, и когда Мухин вошел наконец в ярко освещенную комнату, то застал там одного Белого, наливающего водку в свой фужер. Завидев Виктора, он молча пододвинул к себе еще одну посудину, наполнил ее и, поставив бутылку на пол себе под ноги, протянул над столом фужер.
