Арнальд Индридасон - Трясина

— Ничегошеньки.

— Ну, я рассчитываю найти и другие следы этой же болезни, когда осмотрю его подробнее.

— В истории болезни девочки есть упоминания этих пятен. У нее тоже была опухоль в мозгу, но злокачественная. Вы знаете, что это за болезнь?

— Пока не могу сказать ничего конкретного.

— Может это заболевание быть наследственным?

— Пока не могу сказать ничего конкретного.

Врач перешел к столу, где лежало тело Ауд.

— Вы слыхали про Эйнштейна? — спросил он.

— Про Эйнштейна? — удивился Эрленд.

— Ну да, Альберта Эйнштейна. С ним была любопытная история.

— Какая еще история?

— Очень странная. Но это чистая правда. Вам ничего не говорит имя Томас Харви? Не слыхали о таком? Он был, как и я, патологоанатом.

— Нет.

— У него было дежурство, когда умер Эйнштейн, — продолжил врач. — И оказалось, что наш Томас любопытный парнишка! Он, конечно, провел вскрытие, как полагается, но ведь у него на столе лежал не кто-нибудь, а сам Эйнштейн! И Томас не удержался — вскрыл Эйнштейну череп, чтобы посмотреть на его мозг. Но этим дело не кончилось — он украл мозг Эйнштейна.

Эрленд промолчал. Что за бред, к чему он клонит?

— Забрал к себе домой. Знаете, у некоторых людей есть такое, особенно когда речь идет о знаменитостях, — страсть коллекционировать всякое-разное. Харви уволили, когда обнаружили пропажу мозга, и спустя несколько лет он превратился в нечто вроде легенды, такую таинственную фигуру. Чего о нем только не рассказывали. А он просто хранил мозг Эйнштейна дома. Не знаю, как это ему с рук сошло. Родственники Эйнштейна не оставляли попыток добыть у него мозг, но без толку. В итоге, совсем уже состарившись, он заключил с родственниками физика мир и вернул им его мозг. Положил его в багажник своей машины и через всю Америку привез внуку Эйнштейна в Калифорнию.

— Это правда?

— Чистая правда, так оно и было.

— Но зачем вы мне это рассказываете? — спросил Эрленд.

Врач поднял простыню, скрывавшую тело девочки, и заглянул под нее.

— А затем, что у нее нет мозга, — сказал он и поглядел на Эрленда. От его беззаботной веселости не осталось и следа.

— Прошу прощения?

— Мозга, — повторил врач, — у девочки нет. В черепе пусто.

22

Эрленд не сразу понял, что сказал патологоанатом, и уставился на него в изумлении. Что он несет, ей-богу? Глянул на стол и тут же отвел глаза — из-под простыни торчала крошечная косточка. Нет, этой картины я не вынесу. Не хочу знать, как выглядят останки несчастного ребенка… Будет еще являться мне по ночам крошечный скелет…

— Вы говорили, ее уже вскрывали, — продолжил патологоанатом.

— И что, вы хотите сказать, мозга в черепе нет? — простонал Эрленд.

— Я правильно понимаю, что вскрытие уже делали?

— Да, в больнице в Кевлавике.

— Когда она умерла?

— В 1968 году.

— Вы еще говорили, кажется, что Хольберг был ее отцом, но родители девочки не жили вместе.

— Да, девочка жила с матерью.

— Может быть, мать дала разрешение на использование ее органов в медицинских целях? — спросил врач. — Вы не знаете?

— Ее мать едва ли согласилась бы на такое, — сказал Эрленд.

— Органы могли изъять и без ее согласия. Кто лечил девочку?

Эрленд назвал доктора Франка. Патологоанатом задумался.

— Знаете, такие случаи бывают. Родственников умерших иногда просят дать разрешение на выемку органов для исследований. В научных целях, вы понимаете. Нам это нужно, для студентов. Я знаю случаи, когда родственников у умершего не было и органы изымали до погребения. Но я не припомню, чтобы органы откровенно крали, особенно если были живые родственники.

— Но как вообще можно украсть мозг?

— Ну как, распилили аккуратно череп и вынули мозг целиком.

— Нет, я не об этом…

— Видно, что работал профессионал, — продолжил патологоанатом, словно не расслышав Эрленда. — Все очень аккуратно. Сначала отпиливается позвоночник, затем удаляется все лишнее снизу и вынимается мозг.

— По моим данным, мозг исследовали на предмет опухоли, — сказал Эрленд. — Вы хотите сказать, его просто не положили на место?

— Это вполне возможно, — ответил врач, закрывая тело девочки простыней целиком. — И если так, то его просто могли не успеть вовремя вернуть на место, до похорон. Его же нужно препарировать.

— Препарировать?

— Иначе с мозгом невозможно работать. Он сворачивается — как молоко. Поэтому его нужно препарировать. А это занимает много времени.

— А почему нельзя было просто взять пару образцов?

— Не могу знать. Ясно только одно — мозга в черепе нет, а в такой ситуации очень сложно установить причину смерти. Но ДНК-тесты мы можем провести — по костному материалу. Это уже кое-что даст.

Доктор Франк был явно удивлен повторным визитом Эрленда. Следователь постучал к нему в дверь, но не стал входить, остался на пороге, под проливным дождем, и, не здороваясь, сказал:

— Мы произвели эксгумацию, и мозга в черепе нет. Как вы можете это объяснить?

— Эксгумацию? Мозга нет?

Врач предложил Эрленду войти.

— То есть как — мозга нет?

— А вот так. Кто-то его вынул. Наверное, чтобы исследовать, понять причину смерти. Но мозг не вернули на место. Вы были лечащим врачом девочки. Вы знаете, что произошло?

— Да, я был ее лечащим врачом, я вам уже говорил. Но потом я направил ее в больницу в Кевлавике, и там ей занимались другие врачи.

— Человек, который делал аутопсию, умер. У нас есть его отчет, он очень короткий, сказано просто «опухоль мозга». Если исследования и проводились, записей нет. Почему нельзя было просто взять образцы? Зачем было вынимать мозг целиком?

Доктор пожал плечами:

— Откуда мне знать.

Задумался.

— Остальные органы на месте?

— В смысле?

— Вы уверены, что мозг — единственное, что забрали из тела?

— О чем вы?

— Может быть, забрали что-то еще.

— Вряд ли. Патологоанатом только про мозг говорил. К чему вы клоните?

Франк оценивающе посмотрел на Эрленда:

— Вы ведь, наверное, не слыхали про Кунсткамеру?

— Какую такую Кунсткамеру?

— Ее недавно закрыли. Была такая комната, называлась Кунсткамера.

— Что за комната?

— На Баронской улице. Там хранили органы.

— Я вас внимательно слушаю.

— Там стояли склянки с формалином, где хранились органы. Самые разные органы, из больниц по всей стране. Это помещение медицинского факультета, а в склянках — образцы для обучения студентов. Эту комнату медики прозвали Кунсткамерой. Там хранились кишечники, сердца, печени, конечности, что хотите. И мозги тоже.

— Из больниц?

— Ну вы понимаете, люди поступают в больницу, умирают, им делают вскрытие. Исследуют органы — но не всегда возвращают их на место, кое-какие оставляют как учебные пособия. И в течение длительного времени их хранили в Кунсткамере.

— И зачем вы мне все это рассказываете?

— Ну, может, мозг нашей Ауд не пропал. Может, он и сохранился где-нибудь — в Кунсткамере или ей подобном месте. Все органы, которые использовались на медицинском факультете, описаны и классифицированы. Есть шанс, что вы сможете этот мозг найти.

— Никогда ни о чем таком не слышал. А органы изымают с ведома родственников или без такового? Какова вообще процедура?

Доктор пожал плечами:

— Правду сказать, понятия не имею. В каждом случае по-разному. Органы — ключевой элемент обучения, они нам необходимы. Во всех университетах мира при больницах имеются огромные коллекции органов. Я слыхал даже, что иные врачи, не просто врачи то есть, а медики-исследователи, собирают и частные коллекции, правда, не могу поручиться, что это не легенда.

— Коллекционеры органов?

— Говорят, такие люди есть.

— А что стало с этой вашей, как ее, Кунсткамерой? Раз, вы говорите, ее закрыли?

— Не знаю.

— Но вы полагаете, что мозг Ауд мог оказаться там? Препарированный, как вы говорите, в формалине?

— Вполне возможно. А зачем вы эксгумировали девочку?

— Может быть, по ошибке, — вздохнул Эрленд. — Может быть, все это дело — одна большая ошибка.

23

Элинборг нашла Клару, сестру Гретара. Поиски первой жертвы Хольберга, «женщины из Хусавика», как ее называл Эрленд, покамест ни к чему не привели. С кем бы Элинборг ни разговаривала, у всех до единой одна и та же реакция — вначале ужас, нескрываемое удивление, которое очень быстро сменялось диким, почти неприличным любопытством. Элинборг приходилось изворачиваться, как угрю на сковородке, только бы не выдать никому детали расследования. Она понимала, что она и ее коллеги могут сколько угодно повторять, что дело деликатное и так далее и никому об их визите говорить не надо, — слухи и сплетни пойдут обязательно.