Мария Спасская - Кукла крымского мага
Сирин сдержанно кивнул головой и залпом допил свое виски, так и не притрагиваясь к еде.
— Кровь взять сейчас? — холодно осведомился он.
— Если тебя не затруднит, — смутился отец. — Я понимаю — ночь, ты утомлен, но все же не хотелось бы откладывать…
Поднявшись с кресла, сосед стукнул пустым бокалом о пластик журнального стола и молча покинул комнату. И вскоре вернулся уже в очках, неся в железной кювете одноразовый шприц, пластырь и вату. Руки его были в резиновых перчатках, на лице лежала печать тоскливой усталости. Приблизившись к дивану, на котором я уютно устроилась под пледом, Сирин сдвинул локтем тарелки, пристроил кювету на стол и достал из кармана халата резиновый жгут.
— Давай ногу, — сухо приказал он.
— Ногу? — переспросила я. — Зачем?
— Малыш, нам же не нужно, чтобы Эллу заподозрили в дурных наклонностях, заметив следы уколов на руках? — покосился на меня отец, плеская себе в стакан очередную порцию виски.
А ведь действительно! Я как-то об этом не подумала. Предусмотрительность родителя произвела на меня впечатление. Вот ведь, кажется, мелочь, а может все испортить.
Покончив с неприятной процедурой забора крови, сосед собрал медицинский инвентарь и, пожелав всем доброй ночи, отправился спать. Мы тоже улеглись. Я устроилась на диване, в то время как отец расположился на раскладушке. Но заснуть не получалось. Папа не мог успокоиться и говорил, говорил, говорил. Он вспоминал, как познакомился с мамой, как ждал моего рождения, мечтая свозить меня куда-нибудь в горы, покататься на лыжах.
— Женька, а давай бросим все дела и поедем в горы! — доносился в темноте его горячечный шепот. — Ты на чем катаешься? На лыжах? Или на сноуборде?
— Да как следует ни на чем, — призналась я, млея от удовольствия. Сказка про Золушку обретала реальность, превращая меня в принцессу.
— Это ничего, наймем инструктора. Хочешь в Альпы?
— Конечно, па, — сквозь сон соглашалась я, удивляясь, как до сего момента жила без этого человека. Без его быстрой речи, живых серых глаз, размашистых жестов, энергичной походки и дерзких замыслов.
— Тебе нравится новый дом на Бармалеева? Сразу за нашим, видела?
— Ага…
— Ты будешь там жить. Я купил пентхаус, и завтра мы переезжаем.
— Вот и хорошо. Мне эта квартира не нравится, — честно призналась я. — Здесь так уныло и страшно!
— Ага, страшно! — радостно подхватил отец. — Это потому, что Викентий не хочет делать ремонт. Он тут родился и любит здешнюю атмосферу. А я, по правде сказать, устал. Хочется сменить обстановку.
— А деревянного черта возьмем с собой?
— Смешная ты, — мечтательно проговорил он. — Нет, черт останется здесь.
— Почему?
— Потому что это его дом.
Это звучало крайне загадочно, но я не стала уточнять, почему этот дом принадлежит черту, ибо папа уже переключился на другую тему. Говорил он быстро, торопясь и захлебываясь словами, точно боялся, что его перебьют, не дав закончить мысль.
— Завтра я звоню Караджанову, договариваюсь об интервью. Встретишься с ним и расскажешь о нашей новой книге.
— А может, ты сам? — заволновалась я, не чувствуя в себе достаточной уверенности.
Вот так, сразу, взять и стать Эллой? А вдруг не смогу? Не справлюсь? Все испорчу? В темноте послышался его тихий смех, и папа довольным голосом произнес:
— Привыкай, малыш, быть Эллой. Теперь ты — известная писательница, особа крайне эксцентричная. Французским владеешь?
— Довольно прилично.
— Я не сомневался. Марьяна должна была тебя натаскать. Подробную биографию набросаем тебе завтра, перед тем, как позвонить в редакцию.
— Здорово, па!
Мне нравилось его так называть. Хотела бы я иметь такой запас жизнелюбия и бьющей через край энергии! Но на меня все больше и больше накатывала теплыми волнами сонливость, и голос отца отдалялся все дальше и дальше, пока я не погрузилась в глубокий безмятежный сон без сновидений. Проснувшись, некоторое время лежала и смотрела в потолок, пытаясь осознать, не приснилась ли мне вся эта история. Но раскатистый отцовский храп, долетающий с раскладушки, не оставлял никаких сомнений в реальности происходящего. Под подушкой вибрировало, привлекая внимание. Я сунула руку и вытащила смартфон. Звонил Василий. Стараясь не разбудить отца, я поднялась с дивана и прямо в пижаме отправилась в коридор.
— Жень, я у дома старухи в розовых калошах, — звучал в трубке напористый голос сводного брата. — Подходи к забору, я машину в кустах поставил. Там, в соседнем штакетнике, с противоположной стороны есть пролом, и если это дом твоего отца, я выведу тебя через дыру.
Про пролом я знала не хуже Василия. Именно через него мы с отцом на рассвете и уходили с дачи, чтобы не смущать Ксению Ивановну и не провоцировать ненужные слухи об оживших мертвецах.
— Василий, я не на даче. — Я виновато хмыкнула, не отрывая глаз от фигурки над входной дверью. Черт с видом сообщника заговорщицки улыбался. — Я уже уехала. В Европу. Нашла деньги в конверте на мое имя и сразу же отправилась в путешествие. Пока, Василий. Как только вернусь — позвоню.
Нажала клавишу отбоя и вынула сим-карту из аппарата. Смартфон кинула на стул и отправилась умываться. В ванной было чисто, прилично и никаких следов кровавых вакханалий. И колонка предусмотрительно включена. Теплая вода приятно освежила тело, смыла остатки угрызений совести и привела меня в отличное расположение духа. В конце концов, какое мне дело до того, что Василий стоит под забором отцовской дачи почти за тысячу километров от своего дома? Теперь у меня другая жизнь, и сводному брату в ней нет места. Теперь у меня есть отец. Родной. Самый лучший. И больше мне никто не нужен. Выходя из ванной комнаты, я столкнулась с соседом. Сирин кипятил чайник, собираясь пить утренний кофе. Преисполненная любви ко всей вселенной, я поздоровалась и от полноты чувств предложила:
— Викентий Палыч, собираюсь приготовить яичницу с помидорами. Сделать на вашу долю?
— Не стоит беспокоиться, — хмуро откликнулся сосед, продолжая манипуляции с чашкой, ложкой и кофейным порошком. — Лучше о себе позаботься.
— Со мной все в порядке.
— Кто бы сомневался! — Он залил кипяток в чашку. По кухне пополз кофейный запах. — Пришла на все готовое. Максим работал, писал ночами, а ты палец о палец не ударила, а будешь пожинать плоды его трудов. Сволочь.
Это уже слишком. Никто не давал Сирину права разговаривать со мной в подобном тоне.
— Я вас чем-то обидела? — повернулась я к соседу. — Вас бросила жена, но это не повод злиться на окружающих.
— Как я ненавижу лживых сук, — скривился он, пробуя кофе. — Таких, как ты. Как она. Как все вы, твари.
Он отодвинул чашку в сторону и поднял на меня злые глаза.
— Между прочим, мне позвонила из больницы совершенно чужая женщина, а не жена. Не Таня! Посторонняя женщина сказала, что Алеша утонул. Она видела, как это случилось. Мой двухлетний сын шел по берегу один, уходя все дальше и дальше в море. Женщина думала, что мать где-то рядом и присматривает за ним, но Алешу накрыло волной, и никто не пришел ему на помощь. Чужая тетка бросилась доставать моего мальчика из воды, но было поздно. Эта женщина, а не Таня, привезла Алешу в больницу. Но он все равно умер. И только потом объявилась Татьяна. Она даже не соизволила объяснить свое поведение.
— Но потом-то она рассказала, как это получилось?
— Нет, не рассказала. Больше я вообще ее не видел.
Это звучало настолько дико, что я, не скрывая недоверия, протянула:
— Может, ее и в живых уже нет?
Перестав резать помидоры, я во все глаза смотрела на соседа, ожидая ответа. Угрюмое лицо его исказила желчная ухмылка, и он протянул:
— Да нет, жива. Что ей сделается? Таня не пришла поговорить, побоялась смотреть мне в глаза, зато звонила по телефону, пыталась что-то сказать в свое оправдание. Но я не стал ее слушать. — Сирин почти крикнул. — Как она могла так поступить? Маленький мальчик совсем один на пляже!
Помолчал и задумчиво добавил:
— Я вот все время думаю — а может, она это специально?
— Что специально?
Скорлупу от разбитых на сковородку яиц я держала в руках, собираясь выкинуть в мусорный бак у посудного шкафа.
— Специально утопила Алешу.
Скорлупа полетела в мусор. Хвостики от помидоров тоже.
— Нашли, тоже, Медею!
Сказала и осеклась. Сирин смотрел в стену запавшими мутными глазами и, похоже, видел что-то свое.
— Медея, — чуть слышно повторил он, задумчиво выпятив нижнюю губу. — А может, и Медея. Как знать. Я все время на работе, мало внимания ей уделял. Таня развестись хотела, а я не давал. Она жена, должна терпеть. В Моздоке офицерские жены и не такое терпели. А она вон как. Зато раз — и свободна! Как подло! У мужиков все честнее. Если друг — значит, друг. Если враг — враг! — Он пристукнул ладонью по столу. Из наполненной до краев чашки выплеснулся кофе и неровной лужицей растекся по изрезанной клеенке. Голос Сирина сорвался на крик: — А вы, сучки, втираетесь в доверие, лезете в душу и там бесстыдно гадите!
