Феликс Меркулов - Президентский полк
За газетой Асланбек ходил в киоск на Северном вокзале. Туда привозили тираж прямо из типографии. Затем отправлялся в кафе на Бергерштрассе и занимал наблюдательный пост возле банка «Кредитанштальт».
Асланбек Русланов прекрасно понимал, что случайно стал обладателем информации огромной важности. Пятьсот двадцать пять американских ПЗРК «Стингер» поступают на вооружение чеченских боевиков. Это ЧП государственного масштаба. Он не сомневался, что посланный им факс мгновенно приведет в движение всю Москву. Будут подняты по тревоге и срочно вызваны на службу самые опытные оперативники, аналитики и эксперты, всю ночь в служебных кабинетах в разных концах Москвы будет гореть свет. Возможно, будет проведено экстренное заседание Совета безопасности. Он даже ощущал сочувствие к этим служивым людям, на которых свалились проблемы неимоверной сложности.
Кроме чисто практической задачи сорвать сделку со «стингерами» им предстояло решить огромное количество общих вопросов. Кто и почему заинтересован в новом и очень резком обострении обстановки в Чечне? Кто дал на это деньги? Каким образом и по каким каналам американские ракеты могут быть проданы чеченцам? Как выявить и пресечь на будущее нелегальные пути снабжения сепаратистов деньгами и оружием?
Дай бог только к утру будет составлена программа, доложена президенту и начнется ее активная реализация.
Но ничего не происходило. Объявление не появлялось. Муса не появлялся. Не происходило ничего вообще. И это рождало у Асланбека какое-то странное чувство выпадения из времени.
После того как банк закрывался, он еще некоторое время гулял по Вене, потом возвращался в «Кайзерпалас» и смотрел телевизор, не слишком вникая в содержание информационных выпусков. Также вполглаза он посмотрел и репортаж о возвращении из Чечни делегации парламентской ассамблеи Совета Европы во главе с лордом Джаддом.
Пресс-конференция лорда Джадда, которую он дал в аэропорту Страсбурга, разочаровала журналистов, ожидавших сенсационных заявлений. Собственно, никакой пресс-конференции и не было. Высокопоставленный европейский парламентарий сухо сообщил, что программа визита в Чечню полностью выполнена, а собранный фактический материал требует тщательного изучения. Поэтому сейчас он не считает себя вправе давать какие-либо комментарии. После чего кортеж уехал, а комментаторы принялись обсуждать причины необычной сдержанности главы миссии.
Асланбек выключил телевизор. Его не интересовали мелкие подробности европейской политической жизни. Хотя, как часто бывает, это внешне ничем не примечательное событие имело самое прямое отношение к Асланбеку и сыграло огромную роль в его судьбе.
И только на пятый день, когда Асланбек Русланов уже и не знал, что думать, произошло то, чего он ждал с огромным нетерпением.
Как человек, который привычно не ожидает ничего хорошего для себя и отвлекается на мелочи, невольно стараясь отдалить получение неприятного известия, он рассеянно листал пухлый выпуск «Zweite Hand», воняющий типографской краской и пачкающий руки, вникал в бытовые мелочи жизни австрийцев, дешево продающих кожаную мебель в прекрасном состоянии и отыскивающих потерявшуюся собаку колли с добрым характером, суку. Дальше должно было стоять объявление студентки, страдающей без «фольксвагена». Объявление было, но текст был совсем другим: «Студентка благодарит за подарок. Спасибо всем».
Асланбек почувствовал, что у него задрожали руки.
«Услуги»: «Семья из двух человек ищет помощника, хорошо говорящего по-чеченски».
«Семья из двух человек ищет помощника…»
Он несколько раз перечитал объявление и только после этого понял, поверил, осознал всем своим существом: все, свершилось.
Свершилось! Тебе конец, Муса. Конец всем твоим бандитам. Конец этой безумной дьявольской вакханалии, в которую вы умудрились втянуть чеченский народ. Конец вам всем, шакалам. Им сгниете в ущельях. Вас будут травить, как бешеных собак. Ни один крестьянин не даст вам куска хлеба. А имя Аллаха в ваших устах будет звучать святотатством. Оно и сейчас звучит святотатством, только не все это еще понимают.
Ничего, поймут. Пройдет не так уж много лет, и об этих временах чеченцы будут вспоминать так же, как немцы вспоминают о временах нацизма. Кучка бессовестных политиканов, мелких партийных карьеристов умудрилась заморочить целый народ. Русским тоже предстоит осознать этот свой морок. Другого пути нет. Другой путь ведет в ад.
И Асланбек возблагодарил Всевышнего за то, что тот дал ему возможность помочь своему народу…
— Вы позволите?
По мраморному полу кафе прошаркали медлительные шаги, рядом со столиком Асланбека остановился герр Швиммер — ночной портье из «Кайзерпаласа».
Асланбек даже не сразу его узнал. Он сменил форменный сюртук служащего на цивильный серый костюм и стал похож на респектабельного рантье, который честно работал всю жизнь и заслужил комфортный отдых. Изящная, старинной работы трость с рукоятью из черной кости и серая, похожая на котелок шляпа с красной муаровой лентой не оставляли сомнений в том, что этот пожилой австрийский господин успешно миновал все житейские бури и уверенно вошел в то, что на Западе называют «третьим возрастом» — возрастом спокойной, обеспеченной старости, когда можно наконец пожить для себя. А если он еще продолжает сидеть ночами за конторкой портье, то это не от нужды: то ли привычка, то ли средство от одиночества или бессонницы.
— Доброе утро, герр Швиммер, — искренне обрадовался ему Асланбек. — Садитесь, пожалуйста. Вы позволите угостить вас пивом?
— Спасибо, с удовольствием. Но если вы решили меня угостить, то лучше чем-нибудь покрепче.
— Чем?
— Сейчас скажу.
Герр Швиммер опустился в кресло, на соседнее кресло положил трость и небрежным жестом бросил на него шляпу.
— Как обычно? — услужливо склонился к нему подоспевший кельнер.
— Да, Густав. Рюмочку кальвадоса. Рекомендую и вам, — обратился он к Асланбеку. — Я хожу в это кафе уже лет сорок. Здесь замечательный кальвадос. Хозяин выписывает его из Довиля специально для меня. От классического кальвадоса из Кана он отличается очень своеобразным послевкусием. Довиль южнее Кана, яблоки там созревают быстрее и к тому времени, когда начинают гнать кальвадос, чуть-чуть перележиваются. Это и придаст довильскому кальвадосу очень своеобразное послевкусие. Я привык к кальвадосу во Франции, мне пришлось там повоевать. И с тех пор не могу отвыкнуть, хотя понимаю, что эта моя привычка не слишком патриотична.
— Вы воевали во Франции? — почтительно поинтересовался Асланбек, благоразумно удержавшись от вопроса, с кем воевал герр Швиммер.
— Да, господин Русланов, да. Я воевал во Франции. Это было очень давно. Настолько давно, что я даже не помню, что именно я там делал. А вот кальвадос помню. Ваше здоровье, господин Русланов!
— Ваше здоровье, дорогой герр Швиммер!
— Ну как? — ревниво поинтересовался портье, с интересом наблюдая за реакцией Асланбека, бесхитростно махнувшего кальвадос, как водку.
— Замечательно. Просто замечательно.
— А послевкусие? Обратили внимание на послевкусие?
— Ich habe kein Wort![1] — восхищенно подтвердил Асланбек, хотя не ощутил ничего, кроме ожога крепкого яблочного самогона. — Пожалуй, я не отказался бы еще от одной рюмки.
— Warum nein?[2] — с удовольствием согласился герр Швиммер. — Я вижу, у вас хорошее настроение, — заметил он, сделав знак кельнеру повторить заказ.
— Да, сегодня я получил известие, которого давно ждал.
— Это прекрасно, когда есть чего ждать. А я уже в том возрасте, когда не ждут ничего. Я жду весну. Потом жду лета. Потом жду золотую осень, голдене хербст. Потом мечтаю пережить зиму и вновь жду весну. Только не нужно мне сочувствовать. Я не хотел бы поменяться с вами возрастом.
— Вы не хотите, чтобы вам снова стало сорок лет? — переспросил Асланбек. — Герр Швиммер, позвольте вам не поверить.
— Сорок лет мне было в шестьдесят первом году. Ни за что на свете я не хочу снова оказаться в шестьдесят первом году. Молодость — очень трудное время. Проблемы, одни сплошные проблемы. А я уже принадлежу миру Господню в его первозданном виде. Для меня красивый дом — это просто красивый дом, а не тот дом, который я хотел бы купить. Для меня красивая женщина — это просто красивая женщина, произведение искусства. Я любуюсь ею бескорыстно. Я читаю книги, на которые у меня никогда не было времени. И слушаю музыку, которую не слушал раньше. Вот только время идет быстро. Слишком быстро. Почему? Не понимаю.
— В этом вы похожи на моего тестя, — заметил Асланбек. — Он тоже считает, что время идет слишком быстро. Это его ужасно злит. Но он нашел объяснение.
