Галина Романова - Любвеобильный джек-пот
Мягкий приглушенный свет, скрадывающий грубость ярких красок и сгустившийся по углам причудливыми тенями. Негромкая музыка. Саксофонист был чудо, как хорош, и, главное, ненавязчив. Осторожное позвякивание столовых приборов, мелодичный звон хрусталя.
А он, оказывается, скучал без всего этого. Сам того не осознавая, скучал.
Что еще должно было случиться, чтобы он понял, как соскучился по настоящей жизни?! По ее трепету, суете, риску и опасности... Что, кроме приглашения бывшей невесты на ужин?
– Как дела, Марта? Как ты жила без меня все это время? И с кем жила? – вместо ответа спросил Гольцов, глянув на нее с пониманием и насмешкой.
– А то ты не знаешь! – фыркнула она зло и непримиримо, неповторимо грациозно заправив за левое ухо прядь белоснежных, будто облако, волос.
– Я не в курсе городских сплетен. – Гольцов вонзил нож в баранину. – Так с кем ты, Марта?
– Я?.. Хм-м... – Она думала неприлично долго, поводя оголенными точеными плечиками. – Я одна по-прежнему, дорогой. Я же была твоей невестой, если ты не забыл.
– Забыл.
Гольцову было не до политесов, баранину он съест гораздо раньше отведенного приличием времени. С десертом расправится и того быстрее. Заказывать что-то еще не хочется. Да и вести пустой светский разговор, переливая из пустого в порожнее, не прельщало. Наскучило уже через минуту. И уж если до конца быть честным: сколько сидел напротив Марты, столько сравнивал ее с Лией. Не нарочно, нет. Как-то само собой получалось.
Ну, молода Марта, да. Ну, хороша, слов нет, как хороша. Но и только! Ни жизни, ни огня, ни искренности. Ничего же не было, кроме лоска кукольного. Как вот тут было не вспомнить Пушкина: «Ты прекрасна – спору нет, но живет без всякой славы...» и так далее...
Живет ведь и в самом деле! Не среди лесов и дубравы, а в квартире напротив. Да, в квартире напротив живет женщина, которая казалась ему сейчас много желаннее и красивее его бывшей невесты. А главное, много искреннее. Надо же, даже сподличать была готова ради мальчишки, что когда-то ее предал. Вот это любовь! Это верность! Это чувства, что называется...
– И я, значит, тебе больше не нужна?! – холодный взгляд Марты затуманился слезами. – Совсем, совсем! И совсем меня не хочешь, Дима?! Дима! Как же так!!! Мы же так любили друг друга.
– Ты не ответила мне: с кем ты была это время, Марта! С кем и как была? Я хотел бы услышать это именно от тебя... К примеру, как ты искала встречи со мной, да не нашла. Как без конца звонила мне на мобильный, номер не сменился, кстати... Ты звонила, а я все время оказывался недоступен. Как день за днем подкарауливала меня у подъезда моей квартиры. Адрес тот же, представляешь! Забыть его ты не могла, выбирали квартиру мы с тобой вместе. Незадолго до того, как все произошло, выбирали. По твоей, между прочим, рекомендации... Ну! Марта! Ну же, дорогая! Ответь мне, расскажи, как все это происходило с тобой! День за днем. Час за часом. Как ты искала меня, расскажи! Почему за все это время мы с тобой самым невероятным образом ни разу не пересеклись. Прямо как две параллельные прямые... О каком еще желании речь, любовь моя? Никаких воспоминаний на нас двоих не осталось, Марта, милая. Никаких! Нас с тобой больше нет. Прими это, как факт, и только...
Он сделал это, ура! Не хотел поначалу ничего такого, никакого выяснения и сцен. Боялся, что голос изменит ему, что может сорваться на крик или начнет предательски подрагивать. А тут вдруг начал говорить, и получилось вполне пристойно. Даже, кажется, удалось улыбаться, перечисляя ее промахи.
Марта опешила. Такого поворота она не ожидала. Тоже, видимо, делала расчет на его истерику. А вышло все не так. Не пришлось ей его уговаривать и утешать. Выводить под руку из зала. Усаживать на заднее сиденье своей машины, Гольцов ее заметил на стоянке. И уговаривать, и утешать уже там, прижимаясь к нему молодым трепетным телом.
Не сработало, что называется...
Закусив губу, она исподлобья наблюдала за тем, как Гольцов расправляется с десертом. Хмурила брови и молчала. Думала...
Придумать, видимо, ничего не удалось, потому как, капризно изогнув пухлые губы, она протянула с холодком:
– Ну и что дальше, Гольцов?
– А ничего. – С мороженым было покончено, пора было просить счет. – Дальше ничего не будет, Марта.
– Но... – Она попыталась было вернуть на лицо прежнее выражение горестного участия и нежности, но не получилось, злобная гримаса все испортила. – Но мне-то что теперь делать?!
– А что пожелаешь! – Он с улыбкой развел руками над столом. – Выйди замуж, к примеру. Ты красивая, молодая.
– Ага! – фыркнула она сердито и потянулась к золотому портсигару, что дарил ей Гольцов когда-то на Рождество. – Красивая... Молодая... И без денег! Кому я нужна без денег, Гольцов?! Кому?! Все, что у меня осталось после моего папаши, перевернуться бы ему в гробу, так это бесполезный домище! Я его даже продать не смогу по достойной цене. Дешево – не хочется. Дорого – никто не берет.
Вот, вот! Что, собственно, и требовалось доказать! В этом была вся Марта. В телефонную трубку печалилась о смерти папы. Теперь же желала ему непонятно чего. Чем-то насолил ей старик. Чем-то серьезным. Но уж точно не тем, что его – Гольцова – не пустил в свое время, год назад, на порог. Что-то подсказывало ему, что Марта подобный удар судьбы перенесла стойко.
Что же такого сотворил ее покойный папа, раз единственная дочь шлет на его бедную покойную голову такие проклятия?..
– Мне твой дом ни к чему, если ты предлагаешь мне его купить, – нашелся Гольцов, заполнив паузу в ее нытье. – У меня свой заколочен до сих пор. Официант!..
Гольцов потребовал счет, расплатился. И смотрел на нее теперь с возрастающим нетерпением. И даже попытался было подняться, но она кивком его остановила.
Было что-то еще. То, ради чего она его и пригласила. Чувства тут были совсем ни при чем. Что-то приберегла Марта для него напоследок. На тот самый случай, если не сработают слезы, уговоры и негодование. Не за тем же, господи, звала его на ужин, чтобы восстановить то, что восстановлению не подлежит и подлежать не может! Какая к черту любовь у таких женщин, как Марта?! Не-ет, тут что-то другое.
– Дима, – начала она осторожно, поняв, что терпение его подходит к концу и остановить его через минуту-другую ей ни за что не удастся. Он просто поднимется и уйдет, сделав ей ручкой напоследок. – Дима... Есть кое-что важное, ради чего я тебя и пригласила.
– Ага! Есть все-таки! – Он даже обрадовался, впервые за вечер услышав от нее правду. – А я уж думал, что ты так никогда и не соберешься с духом. Ну, ну, я весь внимание. Говори... дорогая!
– Ой, только давай вот без этого, пожалуйста!!! – Она откинулась на спинку стула, неповторимо взметнув белокурой шевелюрой; она могла быть неотразимой, когда хотела. – Решили же без фальши! Какая к чертям собачьим – дорогая?! Больше года прошло, Гольцов! За это время камни мхом покрываются, а ты – дорогая!
– Ну, ну... Приступай, Марта.
Ему вдруг сделалось так тошно, что впору было бежать от нее, не дослушав. Остановила природная осторожность. Марта она же ведь не отступится, будет досаждать до тех самых пор, пока он снова не согласится с ней встретиться. А ему некогда станет уже с завтрашнего утра. У него теперь Лия с ее бедой и надеждами.
Уж дослушает...
– Итак! – поторопил он Марту, глядя на нее зло и непримиримо; специально так смотрел, чтобы хоть немного, да прочувствовала. – Что ты хочешь от меня?
– Я хочу, чтобы ты купил у меня мой дом! – выпалила она, как с обрыва шагнула, и тут же вся сжалась на своем стуле, вобрала голову в плечи и посмотрела жалко и затравленно. – За двадцать миллионов, Дим. Дороже не нужно, хотя он стоит все сто. Но я согласна на двадцать миллионов рублей, разумеется. Ну, что ты на меня так смотришь, Гольцов?! Что такого я сказала?!
– По-моему... По-моему, ты сказала совершенную глупость. – Гольцов ухмыльнулся с облегчением.
Его заметно отпустило. Он-то думал, что!.. А тут, оказывается, непроходимая женская глупость, да еще помноженная на чудовищное самомнение.
Ага, щас, разбежался! Купит и дом, и все надворные постройки, включая ее детские качели и надувные мячи с надувным бассейном, в котором она плескалась еще три-четыре года назад.
Ну, Марта! Ну что за женщина! Ну нельзя же быть такой... такой вызывающе, просто непередаваемо вздорной. Даже в память об их прежних отношениях. Даже в угоду собственному отчаянию нельзя. Должна же существовать какая-то грань, между ее «хочу» и его «можно».
– Не смотри на меня так, Гольцов! Не смей на меня так смотреть, слышишь!!! – прервал течение его мыслей ее возмущенный возглас. – Ты купишь у меня мой дом, понял!!! Купишь, или я... На вот, смотри!
И Марта кинула ему через стол небольшой плотный конверт желтой бумаги. Кинула так, что тот, пролетев над опустевшими тарелками, спланировал ему прямо на колени.
– Что это? – Гольцову не терпелось взглянуть, но он выдержал паузу.
