Валерия Вербинина - Кольцо с тайной надписью
– Ясно. – Ласточкин поднялся с места. – Спасибо вам за содействие и интересный разговор. Возможно, вас еще вызовет следователь для дачи показаний…
– Да ради бога, – беззаботно отвечал Берестов. – Я почти все время дома.
– Если вам интересно знать, когда будут похороны…
Мне показалось, что в глазах Берестова мелькнул испуг.
– Нет-нет, – чуть поспешнее, чем следовало, ответил он, – мне это не интересно.
– Почему? – удивился капитан. – Вы разве не собираетесь проводить в последний путь женщину, которую вы, по вашим словам, любили?
– Все это так, – усмехнулся поэт. – Только вот в гробу будет лежать оболочка того, что я любил. И потом, поминки, когда все едят и пьют, едва зарыв в землю покойника, – один из самых омерзительных обычаев. – Он решительно покачал головой. – Нет, ни на какие похороны я не пойду.
– Что ж, – медленно проговорил Ласточкин, – это ваше право.
– И я тоже так думаю, – ответил Берестов и двинулся в переднюю, волоча по полу свои дырявые тапочки. Мы с Ласточкиным последовали за ним.
– До свидания, – сказал капитан поэту на прощание.
Тот грустно улыбнулся.
Любви возврата нет, и мне как будто жальБывалых радостей и дней любви бывалых;Мне не сияет взор очей твоих усталых,Не озаряет он таинственную даль… —
ей так нравились эти стихи… Больше мне некому будет их читать.
– Это… э-э… Бальмонт? – несмело спросил Ласточкин, стоя на лестничной площадке.
Берестов сухо улыбнулся.
– Все-таки я вас поймал, приятель. Это Игорь Северянин.
Он захлопнул дверь.
Глава 13. Свидетели исчезают
– Паша, – без околичностей заявила я, как только мы вышли на улицу, – кажется, мне нужно выпить, причем немедленно.
– Ты это о чем? – удивился Ласточкин. – Что, неужели общение с поэтом произвело на тебя такое впечатление?
– Паша, – взорвалась я, – да он просто морочил нам голову! Вспомни, кого видела свидетельница в то воскресенье? Грузного здорового мужика лет сорока, который что есть духу мчался вниз. Куда он мог спешить – в воскресенье? Ясно, что он хотел скрыться с места преступления! А эта «плещущая кровь» в его переводе вместо «сплюнутой»? Откуда она взялась? А его так называемое алиби? Переводил, видите ли, стихи для собственного удовольствия. Но мы же не можем знать, когда именно он их переводил! Может, это вообще месяц назад было!
– Лиза, душа моя, – начал Ласточкин, и я насторожилась, потому что «душой» он называл меня лишь в минуты крайнего раздражения. – Умоляю тебя, не уподобляйся тем гражданам, которые начинают ненавидеть своего ближнего лишь потому, что он не похож на них самих. Да, Берестов не от мира сего. Да, он странный тип. Да, он зачем-то пишет стихи, когда куда проще было бы торговать картошкой. Согласен, на тебя повлиял и резкий переход от этого наглого ублюдка Багратионова – кстати, тоже сорокалетнего здоровяка – к человеку, который знает наизусть всю русскую поэзию. Ты считаешь выпендрежем то, что он на каждом шагу цитирует стихи, но для него это естественно, он ведь живет в мире слов, а не в нашей с тобой реальности.
– Но алиби, Паша! У него же нет алиби!
– Ну и что? Конечно, это плохо. Но если мы начнем арестовывать любого, у кого нет алиби на момент совершения преступления, то, извини, нам наручников на всех не хватит.
Я лишь раздраженно фыркнула, усаживаясь в машину. Паша Ласточкин меня не убедил.
– Так, а дальше что? – мрачно спросила я. – Продолжим наш поход на армию любовников или поедем искать нотариуса Поганкина, чтобы выведать у него условия завещания Караваевой?
– Поглядим по обстоятельствам, – лаконично ответил мой напарник.
А обстоятельства распорядились так, что нам не пришлось этим заниматься, по крайней мере, пока. Потому что при попытке завести нашу машину она пару раз чихнула, пробурчала нечто нечленораздельное и наотрез отказалась трогаться с места.
Я не буду строить из себя знатока тонкостей автомобильного ремонта, но если вам нужно разъезжать по Москве и у вас нет машины, то это еще хуже, чем быть приглашенным на придворный бал и явиться туда без штанов. Позже Паша уверял, что сумел справиться с проблемой быстро, за какие-нибудь полтора часа, но я подозреваю, что он угробил все три.
… Одним словом, когда мы наконец вернулись в отделение, нас там ждало знакомое лицо. Смею даже заметить, до боли знакомое.
– Здравствуйте, – сказала Маша Олейникова, поднимаясь с продавленного стула напротив запертой двери нашего кабинета. – Это опять я.
На Маше был белый сарафанчик в пестрый цветочек. В руках она мяла и крутила небольшую дамскую сумочку без ремня.
– Зачем пожаловали? – спросил Ласточкин, мрачно косясь на нее.
Маша удивленно заморгала. Только теперь я заметила, что у нее глаза поразительной голубизны – детские, доверчивые и невинные. Глупо-невинные, сказала бы я раньше.
– Я пришла дать показания… Я слышала о том, что произошло с Настей. Я думала, вы сразу же вызовете меня… Но вы не вызывали… И вот… я пришла.
– Заходите, – предложил Ласточкин, отперев дверь.
– Вы уже нашли того, кто это сделал? – с замиранием сердца спросила Маша.
– Ищем, – коротко ответил мой напарник. – Садитесь, пожалуйста.
Маша села и вновь начала мять и тискать злополучную сумку.
– Во-первых, – осведомился капитан, – что именно вы хотите сообщить?
– Н-не знаю, – промямлила Маша. – Но… я же была ее подругой, понимаете? Я не могу оставаться в стороне!
– А Настя, похоже, вовсе не считала вас своей подругой, – ввернула я. – Как вы это объясните?
Маша удивленно захлопала ресницами.
– Ну… У нас случались небольшие разногласия… Вы же знаете, как это бывает в жизни.
– А-а, – протянул Ласточкин. – А что, Сергей Будницкий тоже был небольшим разногласием? Или как?
Маша жалко, криво и вымученно улыбнулась. Она съежилась на своем стуле и как-то вся сразу потускнела.
– Вы… вы и об этом знаете? Но… я не понимаю, к чему обсуждать мои личные дела… Кроме того, у Насти с Сергеем ничего не было. Она моя подруга, она такая хорошая, разве она могла…
Телефонный звонок прервал ее лепет. Ласточкин взял трубку.
– Алло! Да, Стас… Что? Когда? О, черт! Оба? Черт! А результаты баллистической уже были? А когда они будут? Как это мило! А почему не через год? Вот е-мое! И ты ничего не успел у нее узнать? Вот невезуха! Ладно, держи меня в курсе! Пока.
– Это Зарубин звонил? – спросила я.
Ласточкин утвердительно кивнул.
– Отстрел продолжается. Только что на квартире Болдыревского нашли его и Эмму Кликушину. Оба мертвы.
Маша ахнула и раскрыла рот.
– А это вас вообще не касается, – раздраженно бросил ей Ласточкин.
– Охранник Седельников не пришел в себя? – спросила я.
– Нет. И экспертиза не готова, а когда будет готова – неизвестно.
– Экспертиза ничего не даст, Паша, – сказала я. – Уверена, это связано напрямую с деятельностью фирмы. Не той, которая объявлена, а…
Ласточкин нахмурился, и я поспешно умолкла. Одно из важнейших правил опера – не распускать язык при посторонних. Это он прав.
– Так, теперь вы, – повернулся капитан к замершей на стуле Маше Олейниковой. – Вам известно, кто убил Анастасию Караваеву?
– Я думаю, – несмело заметила Маша, – это был какой-нибудь вор.
– Ничего из ценных вещей не пропало, к вашему сведению.
– Конечно, – с готовностью ответила Маша. – Потому что вор испугался и бежал.
– Да нет, – с явным раздражением ответил Ласточкин. – Вор тут ни при чем. Настя сама открыла дверь какому-то человеку и провела его в гостиную. После этого неизвестный нанес ей шесть ударов острым предметом и скрылся, а она умерла. Я называю его неизвестным, но это для нас он неизвестный, а для нее наверняка был очень даже известный человек. Весь вопрос в том, кто это.
– Наверное, – сказала Маша несмело, – это какой-нибудь маньяк.
Я видела, что мой напарник вот-вот взорвется, и поспешила вмешаться.
– Скажите нам, Машенька, – сладко осведомилась я, – где вы сами были в это воскресенье?
– Я? – Она озадаченно нахмурила брови. – У бабушки была, на даче. А при чем тут… – Ее щеки порозовели. – О! Вы что же, подозреваете меня? Меня! Да вы… да вы с ума сошли!
– Отчего же, – вмешался Ласточкин, – ведь по телефону вы как-то грозили Насте разделаться с ней из-за того, что она увела вашего любовника, этого СергеяБудницкого.
– Никогда! – убежденно ответила Маша. – Что это вам в голову взбрело?
– Похоже, что вам пора освежить память, – вздохнул капитан и включил запись. – Ну и как это называется? – спросил он, когда запись подошла к концу.
Лучшая подруга Насти отреагировала довольно неожиданным образом. Она поднялась с места, с вызовом поглядела на Ласточкина, заявила: «Вы все – низкие люди! Да, низкие!» – и гордо промаршировала к двери.
– Слава богу, – выдохнул Ласточкин, когда последняя закрылась, – хотя бы на сегодня мы от нее избавились. – Он взялся за телефонную трубку и положил перед собой ежедневник убитой.
