Эдмунд Бентли - Последнее дело Трента

Марлоу вдруг умолк и подошел к дубовому столу. Открыв ящик, вынул коробку с ключами и выбрал самый маленький, подвешенный на красной ленточке. Протянул его Тренту.

– Это ключ к замочку, который я взломал. Я бы избавил себя от лишнего труда, если бы предварительно сунул руку в левый карман моего пальто. Мандерсон, должно быть, опустил туда ключ, когда пальто висело в передней или когда сидел рядом со мной в машине. Я обнаружил его через два дня после смерти Мандерсона, полицейскому обыску для этого достаточно пяти минут. И потом я – с бумажником и его содержимым в кармане, с фальшивым именем и бутафорскими очками – я бы истерично объяснял, что ничего не знал о деньгах и ключике.

Трент покачал ключик за ленточку, сухо улыбнулся:

– Я нашел бумажник со взломанным замочком на туалетном столике в комнате Мандерсона. Это вы положили его туда?

– У меня не было причин прятать его, – сказал Марлоу. – Однако вернемся к той ночи… Я открыл бумажник при свете автомобильных фар, и первое, что мне бросилось в глаза, помимо денежных пачек… там был… – Он сделал паузу и посмотрел на Трента.

– Прошу вас, не втягивайте меня в свои догадки, – сказал Трент, встретившись с Марлоу глазами. – В рукописи я уже отдал должное вашему уму.

– Хорошо, – согласился Марлоу. – Однако будь на моем месте вы, вы бы заранее предположили, что там лежит кошелек Мандерсона. Увидев его, я вспомнил и растерянность, и удививший меня гнев Мандерсона, когда я просил у него денег. Он сделал неверный шаг – положил свой кошелек с остальными деньгами, зная, что мне все равно придется давать на дорогу. Как бы там ни было, кошелек существенно усугублял мое преступление. Каково же было мое потрясение, когда я обнаружил в бумажнике еще два маленьких кожаных мешочка, хорошо мне знакомых:

Мандерсон хранил в них бриллианты, скупленные в последнее время за бешеные деньги. Все мы воспринимали это увлечение Мандерсона как новую забаву, а тут мне раскрылась вся глубина и давность его замысла.

Мне пора было действовать. Я покинул Мандерсона примерно на расстоянии мили от дома. Ему потребуется минут пятнадцать-двадцать, чтобы вернуться и рассказать домашним об ограблении. Вероятно, он тут же позвонит в полицию. Мы расстались с Мандерсоном минут пять-шесть назад; догнать его будет легко, и наступит объяснение. Все мои страхи исчезли, растворились в ожидании того удовлетворения, которое я испытаю. Наверное, было немного людей, которые бы стремились к такой же беседе с Мандерсоном, но я был ослеплен гневом и не думал о том, что произойдет.

Я развернулся и на предельной скорости поехал в сторону дома, как вдруг раздался звук выстрела, впереди, справа от меня. Я моментально остановил машину. Первая моя мысль – Мандерсон стреляет в меня. Потом сообразил, что звук был слишком слабым, что я покинул Мандерсона как раз за тем поворотом, который был теперь на расстоянии сотни ярдов. Через минуту, медленно двинувшись дальше, я остановил машину. В нескольких шагах от меня лежал Мандерсон.

Марлоу замолчал. Молчал и Трент. Мистер Копплс лихорадочно теребил жидкую бороду.

– Он лежал на спине, – продолжал Марлоу, – руки раскинуты, куртка и пальто расстегнуты; лунный свет падал на его белое лицо и пластрон; свет отражался в его оскаленных зубах и в одном глазу, другой… другой вы видели…. Он был безусловно мертв. Из раздробленного отверстия в черепе за ухом еще стекала струйка крови. Рядом лежала его шляпа и у ног револьвер… В страшные эти секунды я понял всю полноту грозящей мне опасности. Дело уже касалось не только моей свободы и чести – меня ждала смерть на эшафоте. Чтобы уничтожить меня, он без колебания покончил с собой, оборвал жизнь, которая, без сомнения, находилась уже под угрозой саморазрушения, и последняя агония самоубийцы была окрашена радостью при мысли, что я последую за ним. Положение рисовалось мне безнадежным. Труп Мандерсона кричал о том, что убийца – я.

Я поднял револьвер и сразу почувствовал, что он мой. Видимо, Мандерсон взял его, когда я выводил машину.

Я нагнулся над телом и убедился, что в нем не осталось никаких признаков жизни. Должен вам сказать, ни тогда, ни впоследствии я не заметил царапин на запястьях. Но у меня нет сомнения в том, что Мандерсон предумышленно поранил себя до того как спустил курок, – это было частью его плана…

Марлоу подошел к столу и оперся на него руками.

– Я хочу, – сказал он очень серьезно, – чтобы вы поняли, в каком состоянии я принимал свое решение… Я бродил вокруг трупа с четверть часа, продумывая все до деталей, как в шахматной игре. Моя безопасность зависела от того, смогу ли я разрушить планы одного из самых предусмотрительных людей, которых я когда-либо встречал.

Два простых хода наметились сразу. Я мог принести в дом тело, рассказать все, передать документы, деньги и бриллианты и довериться спасительной силе невиновности. Я представил себе, как несу в дом тело, как даю полный отчет, сознавая при этом всю абсурдность моего ничем не подкрепленного рассказа о злодейском замысле человека, который, как всем известно, не сказал мне ни единого плохого слова. Коварство Мандерсона опережало меня на каждом шагу… Я попытался представить себе, как выкладываю все это адвокату, и видел в его глазах полную безнадежность.

Какие же у меня оставались шансы на смягчение наказания?

Я не сбежал. Я принес в дом тело, вернул деньги и драгоценности. Но как бы это помогло мне? Мой поступок приписали бы внезапному страху после убийства, когда преступнику вдруг не хватило мужества воспользоваться плодами преступления. Короче говоря, этот план не давал мне никакого выхода из создавшегося положения.

Второе, что я мог сделать, – воспользоваться ситуацией и немедленно бежать. Но оставалось тело Мандерсона. Что бы я с ним ни сделал, на рассвете полиция, извещенная об исчезновении Мандерсона, перекрыла бы все дороги, порты и вокзалы, и во все концы полетели бы телеграфные запросы. Можно представить себе, с какой энергией взялась бы за дело полиция, – Мандерсон!.. Через сутки весь мир пустился бы за мной в погоню, уж Европа во всяком случае, и не думаю, что на земле был такой уголок, где человек, обвиненный в убийстве Мандерсона, мог бы найти пристанище.

И наконец – ложь. Могла ли она спасти меня? Вариантов было достаточно, но каждый из них разбивался об одно и то же препятствие: я склонил Мандерсона поехать со мной, живым Мандерсон не вернулся…

Так я топтался вокруг мертвеца, и гибель, казалось, подступает ко мне все ближе… Многократно в бессильном моем уме проносились слова Мандерсона, сказанные жене: «Марлоу уговорил меня поехать прокатиться на машине. Он очень настаивает на этом». Я повторил их вслух и вдруг открыл, что произношу фразу голосом Мандерсона.

Как вы знаете, мистер Трент, мне удается имитация. Я воспроизводил голос Мандерсона много раз, и даже Баннер не отличал его от истинного. Это был, помните, – Марлоу повернулся к мистеру Копплсу, – сильный властный голос с долей металла, и подражать ему было не так уж трудно. Я вновь осторожно повторил эти слова. Вот так… – Он произнес их, и мистер Копплс удивленно раскрыл глаза. – План возник в полминуты. Я не задерживался над разработкой деталей, был дорог каждый миг. Я поднял тело и положил на дно машины, покрыл ковриком; подобрал шляпу и револьвер. Ни следа, думаю, не осталось на лугу. По дороге к дому моя схема с такой быстротой и легкостью обрела форму, что я едва сдерживал возбуждение. Ведь мне еще надо удрать, и это просто, если все удастся.

Подъезжая к дому, я замедлил скорость и тщательно обследовал дорогу. Кругом было тихо. Развернув машину, погнал ее через открытое поле и остановил за скирдой. Затем надел шляпу Мандерсона, положил в карман свой револьвер и с телом на руках двинулся к дому.

Глубоко вздохнув, Марлоу опустился в кресло у камина и вытер платком вспотевший лоб.

– Все остальное вы знаете. – Он достал сигарету, зажег ее и затянулся. Трент наблюдал, как подрагивала рука Марлоу. – Туфли, которые выдали меня, продолжал Марлоу, – сильно жали, но мне необходимо было скрыть свои следы на мягкой земле возле хижины, где я положил тело, а также между хижиной и домом. Свои туфли, пиджак и пальто я оставил у тела, чтобы потом их забрать… Раздевание трупа, потом облачение его, рассовывание всех вещей по карманам все было делом ужасным, а извлечение зубных протезов и сравнить не с чем… Но ведь я вытаскивал свою голову из петли. Жалею, что не оправил манжеты, не зашнуровал как следует туфли. А то, что не в тот карман сунул часы – ошибка грубейшая. Все это вы моментально заметили, мистер Трент… Но по поводу виски вы ошиблись, между прочим. Я сделал лишь один хороший глоток, затем наполнил карманную фляжку, которую обнаружил в шкафу. Мне предстояла трудная ночь, и я не знал, как ее выдержу.