Наталья Солнцева - Танец семи вуалей
Ида помахала тетке рукой, унизанной перстнями, – совершенно особенным жестом, – и присоединилась к ее компании.
Прошло некоторое время, прежде чем наваждение, вызванное ее появлением, схлынуло и присутствующие смогли опомниться и вернуться к сплетням и пересудам.
– Она только-только приехала из Парижа… – перешептывались в толпе. – Говорят, там она изучала актерское мастерство…
– Что вы? Я слышал другое…
– Она лежала в клинике для душевнобольных…
– Профессор Левинсон, дальний родственник Рубинштейнов…
– Как? Знаменитый психиатр?..
– Он-то и упек Иду в лечебницу…
– Еще бы! Миллионерша на сценических подмостках…
– Не может быть…
– Это скандал!
– Позор для ортодоксальной еврейской семьи…
– Мадам Горовиц не выдержала такого надругательства над любимой племянницей…
– Иду выпустили из психушки по ходатайству петербургской родни…
Девушки в кружевных наколках разносили гостям шампанское. Эмма едва пригубила, зато ее муж осушил несколько бокалов. Его сердце билось тревожными толчками, в груди разлился жар. Он напряженно прислушивался, о чем говорят окружающие, ловил каждое слово, касающееся Иды.
Тепло от натопленных печей и разгоряченной публики мешалось с запахом хризантем, которые повсюду стояли в вазах. Воздух загустел, от него кружилась голова.
– Мне душно, – пожаловалась Оленину жена. – Давай выйдем…
– Куда?
– На балкон.
– На балконе холодно. Тебе не стоит так затягивать корсет, дорогая…
Он оставил Эмму на попечение двух молоденьких горничных и отправился в курительную. Там разговор продолжал крутиться около Иды Рубинштейн.
– Выйдя из психушки, она не нашла ничего лучшего, как выйти замуж за сына тетушки…
– Правильно сделала. Владимир Горовиц – отличная партия. Главное – у родственников не было повода возражать…
– Свекровь имела виды на капиталы невестки?
– Ни в коем случае. У нее своих девать некуда…
– Говорят, молодые не прожили вместе и месяца…
– Это была сделка. Фиктивный брак…
– Владимир, вероятно, получил отступного…
– Полагаю, он по-дружески помог Иде освободиться от опеки семьи…
– После развода они сохранили теплые отношения…
– Так или иначе, теперь Ида богата и независима!..
– Она может жить в свое удовольствие…
– Ида умеет себя подать… она обворожила самого Станиславского…
– Говорят, он пригласил ее в труппу Художественного театра…
– Зачем Иде карьера актрисы при ее-то деньжищах?..
– Вообразите, она отказала Станиславскому…
Кто-то похлопал Оленина по плечу, и тот вздрогнул от неожиданности.
– Приветствую, Александр, дружище! Какими судьбами?
Это был приятель Оленина, боевой офицер Самойлович, с которым они сыграли не одну партию в карты и опустошили не одну бутылку вина.
Самойлович воевал, был ранен под Мукденом[11], долго лечился и вышел в отставку. Друзья давно не виделись.
– Где ты пропадал?
– Ездил на воды, – ответил Самойлович, выпуская колечко дыма. – Поправлял здоровье. Рана в плече дает о себе знать. Боли страшные, спать не могу. А ты женился, братец, поздравляю! Жена твоя прелестна. Сущий ангел. Ты счастлив с нею?
– Прекрати, – разозлился Оленин. – Сам-то не торопишься надеть семейный хомут на шею.
– Это не для меня, – криво улыбнулся Самойлович. – Я рубака, бретер и фат. Жена сбежит от меня на следующий же день. Я погублю ее. Зачем брать лишний грех на душу? Признаюсь честно, что содержать семью мне не по карману. Маменька все наши средства промотала, а на офицерскую пенсию не разгуляешься.
– Чем же ты живешь?
– Мне везет в игре, Оленин. Ты мог в этом убедиться.
Граф печально кивнул. С Самойловичем по крупному ставить нельзя – облапошит. Плутует, но ловко. Не подкопаешься.
Приятель выкурил сигару и отправился взять другую. Оленин заметил, как плохо тот владеет правой рукой. Хорошо, что Самойлович левша.
– Как тебе Ида? – спросил отставной офицер, вернувшись. – Вы знакомы?
– Нет… лично не имел чести. Некому меня представить.
– Изволь, дружище, я вас познакомлю. Если желаешь…
– Потом, может быть… – смутился Оленин.
– А я от нее без ума! Богачка, но выходит на сцену и играет не хуже наших прославленных актрис. Теперь еще и танцевать будет. Сам Фокин согласился учить ее…
– Фокин? Кто это?
– Балетмейстер Мариинки, новатор…
Оленин был далек от балета и театра вообще. Самойлович, впрочем, тоже.
– С каких пор ты заделался отъявленным театралом?
– С тех пор, как увидел Иду, – признался приятель. – Я встретил ее в театре Веры Комиссаржевской. Один актер задолжал мне выигрыш. Пришлось зайти, напомнить. Стою я, братец, в коридоре… и вдруг – она! Богиня! Королева! Вся в шелках, в перьях, в облаке духов… Волосы цвета ночи, брови, как черные стрелы, глаза – два туманных омута. Не идет – шествует. Я обомлел. Забыл, зачем явился…
– Так ты влюблен в нее?
– Влюблен? Нет! – хохотнул Самойлович. – Она обворожила меня, заколдовала. В театре Комиссаржевской Иде предложили главную роль в пьесе Уайльда «Саломея». При ее иудейской внешности она идеально подходит. Уже начали репетировать… но Священный Синод запретил ставить.
– Священный Синод?
– Ты читал пьесу?
– Нет…
Оленин не читал Уайльда, он в последнее время, к своему стыду, перестал читать. Удивительно, что Самойлович вдруг интересуется подобными вещами.
– Я тоже не читал, – захохотал бывший офицер. – У меня от чтения голова болит и в сон клонит. Мне рассказывали… Тот самый актер, что денег должен. Я ему простил проигрыш. Веришь? Заслушался. Пикантная пьеска, дружище. Про распутницу, которая распалила властителя Галилеи и ввергла в страшное преступление. Ты Священное Писание знаешь?
– Как все, постольку-поскольку…
– Но уж картину где-нибудь в гостиной непременно видел. Саломея с головой Иоанна Крестителя! Да хоть здесь, дружище, в этом купеческом особняке. Тут подлинников немало. С размахом живут господа Горовицы.
– Отчего же не жить, если на них деньги сыплются, будто манна небесная? – пробормотал Оленин.
– Ты прав, братец, прав… А ведь чертовски весело жить на широкую ногу, ни в чем не знать отказу! – продолжал посмеиваться приятель. – Ида именно из таких женщин. Ей все подавай немедленно. И самое лучшее! В этом она похожа на Саломею…
Он начал пересказывать Оленину содержание скандальной пьесы, где надменная красавица загорелась страстью к пророку и не простила ему отказа…
– Иде достаточно пальцем пошевелить, а мужчины уж готовы сами принести ей на блюде свои пустые головы. Вот истинная Саломея, поверь мне! Люди тонкие, творческие давно уловили, что красота греховна, ядовита, и сей яд слаще меда. Художники обожают писать Саломею. Увековечивать зло! Красота, несущая гибель, будоражит воображение. Невероятно возбуждает…
С каждым словом изо рта и ноздрей Самойловича вылетал табачный дым, и в какой-то момент Оленину показалось, что он беседует с самим дьяволом. И дым этот вовсе не от сигары, а из преисподней… потому и попахивает серой…
Самойлович слыл неуемным сластолюбцем. О дамах он отзывался порой самым скабрезным образом. Но это не мешало ему пользоваться у них успехом. И девицы, и замужние женщины одинаково поддавались его напору и падали его жертвами.
«Похоже, он мечтает склонить Иду к любовной связи, – подумал Оленин. – Она в самом деле великолепна! Потрясающе красива…»
– Ида Рубинштейн не отступит, – донеслось до него сквозь сизую дымку, которая висела в курительной. – Она добьется своего! Она с Фокиным едет в Швейцарию брать уроки танца… А когда вернется, то покажет нам нечто невообразимое, грандиозное и… развратное. Слыхал? Она собирается обнажаться на публике…
Глава 14
Москва. Наше времяЛавров нашел Карташина в подсобном помещении клуба. Тот проводил инвентаризацию. Он сидел на стуле, а перед ним на табуретке лежала толстая тетрадь учета.
