Саманта Хайес - Пока ты моя

— Теперь ты запела по-другому, так получается? — Джеймс выразительно глядит на меня, а потом начинает просматривать фотографии на экране камеры с Оскаром и Ноа, тянущими шею, чтобы видеть. Мальчики начинают подпрыгивать рядом с ним.

— Смотри, это мы! — взволнованно восклицает Ноа.

— Но никаких акул, — отмечает Оскар. Он прав. На синем расплывчатом фоне видна одна смазанная глыба, которую никак нельзя принять за молотоголовую акулу.

— Сними нас еще раз, папа, — требует Ноа, но возвращается Зои, и Джеймс утихомиривает сына.

— Что ж, — вступаю я, — давайте пойдем и найдем кальмара?

— Калярчика? — спрашивает Оскар так, словно имеет в виду какого-то школьного приятеля.

Я все еще думаю, о чем он говорит, а Зои уже все поняла.

— Ты хочешь сказать «кальмарчика»? — смеется няня. Теперь она, похоже, в прекрасном настроении.

— Ты можешь съесть его с майонезом, — советует Ноа, облизывая губы.

— Мальчики попробовали кальмаров в прошлом году, на отдыхе, — шепотом объясняю я Зои. — И сначала приняли их за кольца лука.

Я держусь за живот, пока мы пробираемся через застекленные стенды и огромные аквариумы. От мелькания самых разнообразных красок и воды сквозь стекло у меня начинает кружиться голова, и я вцепляюсь в руку Джеймса.

— С тобой все в порядке? — тихо спрашивает он, встревожившись.

Я киваю в ответ.

— О, ничего себе, только посмотрите!

Зои хватает близнецов за маленькие ручки и на полной скорости тащит их куда-то вниз по затемненному проходу. Я слышу, как дети задыхаются от потрясения, когда няня показывает на внушительных размеров стеклянный резервуар. Мы с Джеймсом семеним за ними и подходим как раз в тот момент, когда самый большой краб, которого мне когда-либо доводилось видеть, выбрасывает длинную тощую ногу в нашу сторону.

Оскар кричит и закрывает глаза ладошками.

— Ты как маленький, — укоряет Ноа. — Это всего лишь глупый старый краб!

Но, несмотря на браваду мальчика, я замечаю, как его покрытая ямочками рука крепче вцепляется в пальцы Зои. У няни короткие практичные ногти, на пальцах нет ни одного кольца.

— Неправда, — тянет Оскар и хватается за ногу Джеймса.

— Только посмотрите на его глаза, — в благоговейном страхе произносит Ноа. — Они сделаны из больших икринок?

Мы все смеемся, только Оскар хнычет:

— Он похож на ужасного паука!

Испуганный мальчик поворачивается спиной к большому аквариуму, буквально кишащему самыми невероятными рыбами и ракообразными.

Мы движемся дальше, и, когда проходим по туннелю с рыбами, порхающими над головой подобно птицам, с яркими, как драгоценности, кораллами и невиданными существами, мечущимися и порхающими со всех сторон, Оскар начинает плакать.

— Что случилось, солнышко? — спрашиваю я, изо всех сил пытаясь сесть на корточки, чтобы оказаться одного с ним роста. Джеймсу снова придется помогать мне встать.

Оскар зарывается лицом в пальто Джеймса, крутя твидовую шерсть между пальцами и оставляя на темной ткани следы соплей.

— Здесь везде тени, — икая, сквозь рыдания произносит Оскар. — Он отрывается от пальто и окидывает взглядом туннель. Это правда. Буйные краски и полоски тени струятся вокруг нас, словно мы действительно находимся на непознанных глубинах океана. Это красиво, но способно напугать впечатлительного ребенка четырех с половиной лет.

— Они не могут причинить тебе зла, — убеждаю я, а подскочившая к нам Зои предлагает бумажные носовые платки, утешения, объятия, словом, все, что только ни захочется маленькому Оскару. — Это просто причудливая подсветка заставляет нас видеть такие необычные краски. Это все — лишь отблески.

Оскар подскакивает от неожиданности, когда мимо проходит другая семья, и лица людей, отражаясь в стекле, кажутся большими и вытянутыми, как у вампиров.

— Не стоит волноваться, — продолжаю уверять я.

— Я боюсь, мамочка, — признается Оскар, отпуская пальто Джеймса и вцепляясь в мою руку. — Эти тени выглядят точно так же, как плохой человек в моей комнате прошлой ночью.

Я поднимаю взгляд на Джеймса в тот самый момент, когда глаза Оскара округляются, как блюдца. Не знаю, что нас так поразило — то, что Оскар назвал меня мамочкой, или донельзя взволновавшие слова мальчика о том, что кто-то был в его комнате прошлой ночью.

14

Ну вот, теперь они, вероятно, собираются меня уволить, решив, что я прокралась в спальню детей, чтобы глупо и бессмысленно напугать их. Они, несомненно, сочли меня чокнутой, потому что я чуть ли не с пеной у рта воспротивилась фотографироваться в напавшем на них приступе семейной ностальгии. Когда мы шли обратно к машине, я случайно услышала, как Клаудия говорила о шуме, доносившемся из моей спальни ночью. Джеймс резким шепотом ответил жене, что она — глупая, страдает паранойей, да и гормоны у нее разгулялись.

«Конечно, так и есть», — тянет сказать меня, пока мы молча едем домой.

Сидя между мной и Джеймсом, Оскар и Ноа дремлют в коконах своих автокресел. Но к тому моменту, как мы вытаскиваем близнецов из машины и берем на руки, склоняясь под тяжестью их тел, обряженных в толстые пальто и шарфы, мальчики просыпаются. Они явно не в настроении, а Оскар еще и описался.

— Я разберусь с этим, — говорю я, когда Клаудия морщится при мысли о том, что придется иметь дело с маленькой катастрофой ее сына.

Она выглядит изможденной. Держу пари, Клаудия уверена, что это я виновата в том, что мальчик сидел в своей собственной луже, в том, что чехол его автокресла теперь придется стирать, и в том, что брат подло смеется над беднягой, снова дразня его маленьким. Она наверняка считает, что именно я пряталась вчера в комнате детей подобно мрачному подводному существу, напугав мальчика до того, что он описался во сне, и став причиной его кошмаров.

— Не вопрос, — говорю я, когда она спрашивает меня, уверена ли я. Это в каком-то смысле помогает вытеснить из сознания проблеск угрызений совести.

— Тогда я приготовлю макароны с сыром, — с облегчением произносит Клаудия.

Она вразвалочку идет на кухню, пока Джеймс вешает пальто и сваливает ботинки на стоящую на крыльце стойку для обуви. Он ловит мой взгляд, пока я веду мальчиков, теперь уже хнычущих на пару, наверх. Я замечаю подергивание тонкой серой кожи под его глазом.

Спустя полчаса мы с мальчиками спускаемся вниз в более благодушном настроении. Ванна согрела и разбудила детей, а чистые пижамы, любимые «мультяшные» тапки и аппетитный запах макарон с сыром заставили их стремглав бежать к столу.

— Как раз вовремя, — говорит Клаудия, черпая ложкой густую пасту и раскладывая солидные порции на пять тарелок.

Стол уже накрыт — яблочный сок в кувшине, открытая бутылка белого вина, стаканы, ножи и вилки, между которыми лежит по салфетке из клетчатой бумажной ткани.

— Мне не нужно, — предупреждаю я прямо перед тем, как Клаудия готовится поставить последнюю тарелку. Она останавливается, глядя на меня. — Я… сегодня вечером я хотела бы прогуляться. Если вы, конечно, не против.

Я вежливо склоняю голову. Надо же, приняла решение в последний момент! Это безумно и опасно, понимаю, но ничего не могу с собой поделать. Чувствую, как зарделись мои щеки.

— Вы не поужинаете перед тем, как уйти? — любезно спрашивает Клаудия. — Тут на всех хватит.

Она взмахивает сервировочной ложкой, и комок макарон шлепается обратно в миску.

— Перехвачу что-нибудь по дороге, — отвечаю я. Это — ложь. Мне совершенно не хочется есть — в доме или за его пределами.

— Нет проблем, — бросает Клаудия.

Не могу не заметить легкую нотку облегчения в ее голосе. Теперь они могут поужинать без меня, своей семьей, вчетвером, так, как обычно делали это до того, как я появилась в доме.

— Передай мальчикам, Джеймс, — продолжает хлопотать Клаудия, и ее муж молча ставит еду перед детьми.

Вместе они смотрят мне вслед. Сходив наверх за своими пальто и сумкой, я громко и нарочито весело прощаюсь. Парадная дверь закрывается за мной прежде, чем до меня долетает их ответ.

Паб забит битком, но я уверена, что ее здесь еще нет. Ни один из моих нервов не жжет и не ноет так, словно они ободраны догола, и мои зрачки не расширяются до размера блюдец при виде ее. Волоски на задней части шеи не покалывают в предвкушении, и я не могу уловить мускусные нотки ее тяжелых духов.

— Джин с тоником, пожалуйста, — обращаюсь я к парню за барной стойкой, наконец-то протиснувшись сквозь толпу.

У бармена длинные растрепанные волосы, на нем красуется футболка с надписью «Боже, храни королеву!». Он поворачивается, чтобы взять с полки стакан. Обычно я не пью джин, но сегодня такое чувство, что следует заказать именно его. Почему-то это кажется уместным. Бармен ставит мой напиток на подставку из белой бумаги, и я протягиваю ему деньги.