Инна Булгакова - Только никому не говори
- Иван Арсеньевич! Я беспокоился и звонил вам вчера и сегодня. Никто не отвечает. Что за больница! Что у вас случилось?!
- Ничего особенного, Дмитрий Алексеевич. Просто хотел у вас спросить (О чем спросить? Я не подготовился!)… вот о чем: где вы обычно храните ключи от машины?
- Вообще-то я человек безалаберный и вечно их ищу. Но чаще всего ношу в пиджаке, во внутреннем кармане. А что там с моей машиной?
- Вам случалось забывать в ней ключи?
- Сколько угодно. А в чем дело?
- Так, кое-какие соображения. Дмитрий Алексеевич, вы не могли бы прямо сейчас позвонить Вертеру? Пусть вечером ждёт моего звонка.
- Ну, разумеется.
Я продиктовал Петин телефон.
- И ещё Николаю Ильичу. Узнайте, собирается он ко мне…
- То есть как это собирается? Разве он не у вас?
- Вроде нет.
- Ведь он выехал к вам в больницу часа два назад. Проконсультировался со мной и отбыл.
- О чем же он консультировался?
- Волнуется человек. Это у него первый допрос.
- Ну-ну. Дайте-ка мне его телефон… на всякий случай… Значит, в отношении звонков я на вас надеюсь? А вы, кажется, в понедельник переселяетесь к Анюте?
- Да. Я завтра должен кончить один срочный заказ, у меня тут народ в мастерской. А то бы я ещё сегодня к вам подъехал. — Он помолчал и добавил, понизив голос: — Странные дела, Иван Арсеньевич, творятся в Москве.
- Что за дела?
- Странные и непонятные. Расскажу в понедельник.
Когда я увидел в палате Отелло, поившего Павла Матвеевича «какавой» — так называл этот местный напиток бухгалтер, — сразу заломило левый висок. После Бориса трудно сосредоточиться на актёрских тонкостях и выкрутасах.
Ника, цветущий, загорелый, красивый, в изысканном белом костюме, казался и здесь, в деревенской унылой палате, человеком на своём месте. Ловкость и обходительность, и незаурядный талант. У ног его валялась сумка — точно такая же, как у Бориса, только чёрная (а блокнот-то не в этой сумочке?).
- Добрый день! — я сел на койку, прислонившись спиной к подоконнику — обычная поза сыщика. — Давно меня ждёте?
- С полчаса. Иван Арсеньевич, вас окружает атмосфера тайны.
- Даже так?
- Ещё как! Вы пригласили на допрос в беседку. Я явился, подхожу, наслаждаясь природой, — благодать, летний сон. Вдруг из кустов, доносится жуткий голос — одно слово: «Убийство!» Я похолодел. Сейчас мы туда пойдём?
- Необязательно. У нас с вами предварительное знакомство. Учтите — ничего, кроме правды. Итак, вы женаты?
- Неоднократно — истинная правда. Но в данный момент одинок.
- Жены небось были актрисы?
- Боже сохрани! На семью больше чем достаточно одного гения, то есть меня.
- Однако вы категоричны. А если б влюбились в актрису?
- Случалось, но вскоре и кончалось.
- И с каких пор вы одиноки?
- Да уж года три, — Ника задумался. — Да, четвёртый год. Где ты, моя юность, моя свежесть?» Гамлета уже не сыграть.
- Я вас видел в роли Отелло. Пушкин считал его не ревнивым, а доверчивым…
- Пушкин в этих делах понимал толк, я уверен.
- А как вы думаете, идея преступления в нем созревала постепенно или явилась вдруг — безумным порывом, вспышкой?
- Вас интересует трактовка образа или мой подход к проблеме вообще?
- И то и другое.
- Для Отелло убийство жены было не преступлением, а возмездием: воин, покаравший предателя. И раскаяние наступило позже, когда он понял, что погорячился: она любила только его. А что касается порывов, то у кого их не бывало… — Ника улыбнулся неопределённо. — Да ведь только единицы идут до конца. Порыв порывом, а внутренняя готовность к преступлению должна быть. Сила, свобода и раскованность. Я кое-что в этом понимаю, — он опять улыбнулся. — Специализируюсь в основном на злодеях.
- Сильное ощущение?
- Да как вам сказать… Игра — это всего лишь игра.
- В жизни не приходилось испытывать?
- Не убивал, — коротко отозвался Ника, прозрачные глаза его сияли, он наслаждался беседой.
- Когда вы узнали о трагедии Черкасских?
- Сразу же. От Мити.
- А чем вы сами в это время занимались?
- Лежал в больнице, — после паузы неохотно ответил актёр. — Предынфарктное состояние.
- С чего бы это?
- Перенапрягся. И жара. Когда меня слегка откачали, позвонил Мите пожаловаться — и вдруг! Какая тайна! И какая актриса!
- Вы ведь видели её в роли Наташи Ростовой?
- Имел счастье. Конечно, алмаз нуждался в шлифовке, но великолепные данные.
- Она там плясала в пунцовой шали, да? В которой потом исчезла…
- Да, пляска, конечно… гитара, русский дух — прекрасно! Зажгла всю публику. Но там ещё были такие тонкости. Например, ночная сцена у раскрытого окна. Господи, от кого я только этот монолог не слыхал — совсем заездили… Когда на вступительных какая-нибудь душечка восклицает: «Ах, я полетела бы!» — я всегда думаю: «Шалишь, голубка!» А тут — да, вот, сейчас — полетит! Хотелось сказать словами Вольтера: «Целую кончики ваших крыльев!» Ну а приход к раненому князю — прелесть! Эта девочка как будто знала любовь и умела любить — вот что поразительно, вот что такое талант.
- И вы бы взялись отшлифовать этот алмаз?
- Я — да. Но она передумала.
- Странно, правда?
- Да уж… Поглядел я на Петеньку: славный юноша, красавчик, пижон — но ведь ничего особенного! Кстати, насколько я осведомлён, этот Петя был на даче во время убийства, да? Он ничего не знает, ждал сестёр на крыльце. Удивительное дело! Сидит на крыльце юноша и ничего не знает. А в доме черт знает что творится… Вам не кажется это подозрительным?
— Юноша тут сбоку припёка… тут не юноша, тут кто-то другой, постарше да поинтереснее. Она любила человека, «до которого всем, как до неба». Какого числа вы попали в больницу?
- Одиннадцатого июля.
- То есть в понедельник?
- Именно в понедельник.
Мы помолчали, Ника вдруг рассмеялся.
- Иван Арсеньевич, это не я. «Как до неба» — сильно сказано, но не про меня: грешник… и даже не великий грешник, а так, по мелочам.
- Вы хорошо помните неделю, предшествующую вашей внезапной болезни? Например, в среду, шестого июля, что вы делали?
- Ничего не помню. Состояние смутное, странное, предынфарктное.
- Так. А вы раньше бывали в Отраде?
- Позавчера впервые.
- И не побоялись заблудиться ночью в роще?
- Я не покидал вашу тропинку.
- Чем вы занимались там два часа?
- Тишиной и покоем.
- И подслушиванием?
- Уловил только концовку.
- Из которой, однако, узнали, что у нас с Борисом встреча сегодня в двенадцать в беседке?
- Так ведь, извините, вы заорали на весь лес.
- И приехали продолжать подслушивать? Можно взглянуть, что у вас в сумке?
— Пожалуйста. Ничего. Пустая, видите?
- Я извиняюсь, — вдруг вмешался бухгалтер. — В первый раз вы сюда заявились без сумочки.
- Вы наблюдательны. Я пришёл на разведку, узнать, где сыщик. Потом беседку поискал, понял, что сыщик занят, и вернулся к машине забрать апельсины для доктора. И в этой моей сумочке…
- У вас есть машина?
- «Жигули».
- И давно?
- Давненько, — актёр пристально поглядел на меня и внезапно захохотал. — Великолепно! «Господа присяжные! — заговорил он мрачно и торжественно. — Подсудимый сознается, что у него есть машина, зато нет алиби на среду, шестое июля, на четыре часа пополудни!» — «Я не виновен!» — «Убийца! Вас ждёт электрический стул!..»
Актёр обращался к Василию Васильевичу и Игорьку, с мольбой протягивая руки. Я наблюдал, наши взгляды встретились, Ника осёкся.
- Иван Арсеньевич, вы прирождённый сыщик и буквально из ничего умеете сплести удавку. Я восхищён.
- К сожалению, в этой истории мало забавного. Вы узнали сегодня Павла Матвеевича?
- Доктора? Нет. Не ожидал. Мы встречались несколько раз у Мити. Он мне очень нравился, к нему я бы лёг под нож. Я привык… все у нас привыкли к словам, словам, словам. А в нем чувствовалась сила и смелость. Знаете, чем он меня встретил? «Была полная тьма. Полевые лилии пахнут, их закопали. Только никому не говори».
Я даже вздрогнул: глуховатый голос, интонация задумчивая и в то же время страстная, жалобная — смиренный зов Павла Матвеевича. Больной напряжённо, приподняв голову, следил за актёром, повторил последние слова «никому не говори», откинулся на подушку и безразлично уставился в потолок.
- Не скажу. Не скажу, бедняга. А может, скажу. Надо подумать. Над этими словами стоит подумать.
- Он впервые произнёс их в погребе, куда отправился прямо с поминок жены.
- А вы уверены, что впервые? Вы уверены, что он не принёс их из прошлой своей, нормальной жизни? Ничто не возникает на пустом месте — все эти, как вы называете, порывы. А уж тем более помешательство — нужен толчок, неподвижная идея и подходящие обстоятельства.
- Смерть любимой жены — для некоторых обстоятельства подходящие.
