Анна Малышева - Суфлер
– Что за приятельница? – жадно спросила Александра. – На днях – это когда конкретно?
Она и сейчас ожидала неопределенного ответа, но Татьяна спокойно и подробно информировала ее. Оказалось, что Тихонова Елена Вячеславовна (именно так звали давнюю подругу Эрделя) заболела неделю назад.
– Она наотрез отказалась ехать в больницу, лежит дома, хотя еле дышит. Давление скачет, и сердце уже сдает, – делилась гостья с жадно слушавшей художницей. – Родственники не могут ее отправить в больницу насильно, она руками и ногами упирается! Но если потеряет сознание, они немедленно ее увезут. Просто кошмар… Женя был сам не свой, ездил к ней несколько раз и вот – заразился, конечно, и сам слег.
– Заразился? Чем? – переспросила Александра. – Вы же сказали – сердце, одышка, причина неясна… А что об этой женщине врач сказал? Был же у нее хотя бы врач на дому?!
– Врач сказал – грипп неясной этимологии, прописал мощный курс антибиотиков, но снял с себя всякую ответственность, если она не поедет в больницу. Велел ей подписать отказ от госпитализации… – Татьяна с горечью отмахнулась, словно предупреждая ненужные вопросы. – Да что там, они упрямый народ, эти собиратели старинной дряни!
– Тихонова тоже коллекционировала что-то? – Александра тщетно рылась в памяти. Такого имени среди своих даже самых мимолетных знакомых она вспомнить не могла. – Что именно?
– Нет, она сама по себе ничем не увлекалась, Тихонова какой-то технарь, вообще от этого далека. Но квартира у нее битком набита разными разностями, еще от покойных родителей достались. Отец и мать – собирали оба. Женя часто у нее бывал, Воронов порой заглядывал… Меня вот только туда не приглашали!
Последние слова Татьяна произнесла с насмешкой в голосе, за которой, однако, хорошо различалась обида. Александра поняла, что равнодушие гостьи к интересам супруга было не только показным, но и напускным. И этому немедленно нашлось еще одно красноречивое подтверждение. Татьяна заявила:
– Тихоновой недавно шестьдесят лет исполнилось! В ее годы пора бы стать уже умнее… Поберечь здоровье… Но она все играет в семнадцатилетнюю девочку, с которой эти два оболтуса когда-то познакомились!
Повисла пауза. Татьяна, казалось, осознала, что сказала лишнее, обнаружив свою ревность. Ей было неловко. Художница поняла это, увидев тень, мелькнувшую в глазах собеседницы.
– А Воронов тоже ее навещал? – спросила она, торопясь разрядить обстановку.
– Вы имеете в виду, не там ли и он заразился? – Татьяна делано пожала плечами. – Ну, этого я не знаю. Я о его смерти услышала-то только сегодня утром. Не поверила сперва! Ведь он был здоров как бык. Хотя пил, курил, позволял себе разные излишества, никогда ничем не хворал… И вдруг, как скошенный сноп, свалился!
И снова Александра подавила в себе порыв рассказать гостье о том, что ей довелось стать свидетельницей этой смерти. Она сама не понимала, отчего вдруг стала отмалчиваться, ведь поделиться впечатлениями было бы так естественно! Но ей почему-то казалось, что лучше промолчать. Она боялась. Неизвестно чего – у страха до сих пор не было имени, названия, женщина даже не понимала природы его происхождения. И потому страх лишь усугублялся.
– Я была у мужа утром и не сказала ему о Воронове. Таких новостей не сообщают больным…
– И вы совершенно правы! – горячо подхватила Александра. – Не надо его беспокоить! А Тихонова как?
– Не знаю. – Гостья скривила рот, показывая, как безразлична ей старинная приятельница мужа.
Александра, уже знавшая цену этому напускному равнодушию, политично улыбнулась:
– Ну да, она ведь и моложе их, притом, женщины лучше сопротивляются любой инфекции… А не могли бы вы дать мне ее телефон?
– Зачем?! – изумилась Татьяна.
Александра, недолго думая, изложила наскоро сооруженную ложь о том, что она просит у всех координаты любых собирателей редкостей, просто в силу своей профессии.
– Никто не знает, где найдет, где потеряет! – сказала художница, и ей тут же почудилось, что эту фразу она недавно от кого-то слышала. – Коллекция-то ведь останется… Наследники, бывает, нуждаются в деньгах…
Ее напускной цинизм, целиком скопированный у Эрики, оказался убедительным. Она немедленно получила телефон и даже точный адрес, по которому проживала Тихонова. Александра с сильно забившимся вдруг сердцем убедилась, что та жила совсем недалеко от станции метро «Смоленская». Отчего-то художница с самого начала думала, что троица познакомилась именно в том районе. Что-то понемногу начинало связываться в ее сознании, оформляясь в еще нечеткую, зыбкую картину, уже входившую в определенные рамки. «Неделю назад Эрдель впал в депрессию, заговорил о неотвратимости судьбы. Рассказал мне историю о знакомстве с Вороновым. И вдруг загадочно замолчал, будто испугавшись чего-то, недоговорил. Неделю назад заболела Тихонова!»
– В какой все-таки больнице лежит Евгений Игоревич? – спросила она. – Хотел он того или не хотел, а я все же туда схожу. Хотя бы врача расспрошу… Мы так давно друг друга знаем…
Татьяна и на этот раз, вопреки ожиданиям, покорилась ее просьбе, словно позабыв о запрете мужа, который так решительно озвучила вчера вечером по телефону. Вообще женщина выглядела растерянной, ее заметно мучила тайная тревога, которую она не решалась высказать. Внезапно отряхнув пальто – чистое, грязь лишь мерещилась ей повсюду в захламленной мастерской, – она заявила:
– Что ж, мне пора ехать. Договорилась с подругой, сняла у нее квартиру на две недели. А они на все праздники уезжают на дачу.
– На праздники? – непонимающе взглянула на нее Александра и спохватилась: – Ах да, ведь Новый год через неделю!
Женщина совсем забыла о том, что близится единственный день в году, который она старалась проводить с родителями. Удавалось это не всегда, но на этот раз, она твердо обещала им, что никуда не уедет из Москвы. «А что теперь? – Александра с содроганием представила реакцию матери в ответ на возможную отмену совместного новогоднего застолья. – Если все обернется настолько скверно, что мне придется уехать? Знать бы только, чего и кого бояться?»
Татьяна уже простилась и ушла, и давно утихли внизу ее торопливые шаги, а художница все стояла на пороге, словно ждала чего-то. С трудом опомнившись, она закрыла дверь. «Пора за работу, каждый должен заниматься своим делом. Нечего думать о том, чего все равно нельзя понять!»
Она тщательно протерла рабочий стол влажной, затем сухой тряпкой, застлала его грубым чистым холстом. Сняла с мольберта этюд, еще раз внимательно осмотрела его и, убедившись в относительно приличном состоянии картины, положила ее на стол изнаночной стороной вверх. Вооружившись мягким, косо срезанным ластиком, Александра начала расчищать заросший грязью холст, нежно проводя заостренной гранью ластика вдоль нитей основы. Работа была чисто механическая, не требующая усилий ума, и ее мысли невольно вернулись к теме, с которой она безуспешно пыталась проститься.
«Значит, все они, все трое, были знакомы с давних пор… И раз Тихонова живет рядом с Арбатом, как я понимаю, в тех местах, о которых говорил Эрдель, есть шанс, что она связана с той старой историей. Но что же случилось? Как они заразились, главное, чем? И как все по-разному у них протекает! Женщина еще борется, не прибегая к помощи врачей. Здоровяк Воронов уже мертв. Эрдель…»
Ластик замер в ее руке. Нет, она не могла заставить себя заниматься привычной, рутинной работой. «Съездить, разве, в больницу?»
Александра в смятении отложила ластик. Уже по характеру этой пушистой, похожей на бурый мох, пыли она могла сказать, что картина висела в плохо и редко проветриваемом помещении, скажем, в углу библиотеки. «Поговорить с врачом? Передачу, может, не примут, но хоть записку передам! Почему она забрала у мужа телефон? Не спросила, забыла. Почему он не хотел ехать в больницу? Или она не говорила этого, когда звонила, мне послышалось? И это забыла выяснить. Тихонова ни в какую не ложится в больницу. Воронов переносил все на ногах. Эрдель тоже не хотел. Как сговорились! А может, правда сговорились? Но если людям в их возрасте становится невмоготу, они редко бегают от врачей! Не от самых последних в Москве врачей, к слову!»
Она решительно выключила сильную лампу, при свете которой расчищала холст. «Поеду! Если опоздаю и с ним что-то случится, а я так ничего и не узнаю, никогда себе не прощу!»
Застегнув сапоги, накинув куртку, женщина замешкалась, вспомнив о картинах. Оставить дорогие полотна в весьма условно запертой мастерской? Какого опытного вора остановила бы эта дверь, обитая железными ржавыми листами, и пусть исправный, но единственный и уже старый замок? Отнести их вниз, к Стасу? «Но у него сейчас “фея”. И Марья Семеновна возмутится, она против таких комбинаций. Не любит за чужое имущество отвечать! Да и рассердилась она на меня…»
