Смерть Отморозка - Кирилл Шелестов
–Ты куда? – крикнул ему вслед Пантюха.– Стой! Я тебя еще не отпустил!
Норов не ответил и не обернулся.
В палатку, где его ждали мальчики из его группы, он не вернулся. Вместо этого он отправился в камеру хранения, куда ребята по приезду сдавали чемоданы. Сказав, что ему нужно переложить кое-что из белья, он получил свой чемодан, вышел с ним наружу, перелез в укромном месте через забор и пошел из лагеря.
Он не думал о том, что побегом усугубляет подозрения, он вообще ни о чем не думал; он действовал, подчиняясь безотчетному инстинкту. Оставаться в лагере после пережитого унижения он не мог. Отомстить Пантюхе было не в его силах; а ежедневно встречать его, презрительного и безнаказанного, подчиняться его командам, было для него нестерпимо.
Под палящим солнцем, с тяжелым чемоданом в руке он преодолел три с лишним километра, отделявшие лагерь от железной дороги. И потом, обливаясь потом, еще четыре километра тащился по шпалам до ближайшей станции.
Неудобной ручкой он стер себе ладони до крови; приходилось поминутно перекладывать чемодан из руки в руку, но кисти уже не держали, пальцы разгибались. Он пытался нести его, взяв в охапку, но не получалось; он пробовал двигать его по рельсам, – чемодан срывался и падал.
Наконец, выбившись из сил, мокрый и измученный, с содранными саднящими ладонями, он добрался до станции. Денег на электричку у него не было, но он надеялся как-нибудь прошмыгнуть в вагон. Он хотел одного: уехать домой, подальше от этого позора, этой грубости и подлости: никогда не видеть ни наглого Пантюху, ни Гальку, его поощрявшую, ни других ребят, это терпевших.
* * *
Но первыми, кого он встретил на станции, были именно Галька и Пантюха. Они стояли на перроне, у самого входа; высокая, крупная мужиковатая тренерша и высокий, широкоплечий самоуверенный Пантюха. Они приехали с водителем, на стареньком газике, который возил в лагерь продукты и почту. Норова хватились быстро; кладовщица доложила, что он забрал чемодан и не вернулся; Галька собрала ребят; Пантюха поведал о допросе, естественно, скрыв некоторые подробности, и они бросились в погоню.
Галька смотрела на Норова хмуро, Пантюха – с нескрываемым злорадством. Он не сомневался, что разоблаченный Норов попытался скрыться и вот – попался.
–Пойдем, – мрачно скомандовала Галька Норову и первой двинулась к газику.
Норов побрел за ней с чемоданом; Пантюха замыкал шествие, не сводя с него торжествующих глаз. Он даже разок подтолкнул его в спину.
Галька подошла к машине и открыла заднюю дверь.
–Ставь чемодан! – велела она.
Павлик поставил чемодан на сиденье, обшитое потрескавшейся черной кожей.
–Открывай!
Павлик открыл чемодан. Галька собственными руками перерыла все его вещи. Затем повернулась к Пантюхе.
–Ну?! – грозно выдохнула она.– Где?
Пантюха из-за спины Норова следил за обыском. То, что украденных вещей в чемодане не оказалось, его поразило. Не отвечая Гальке, он отпихнул Норова в сторону и, подавшись вперед, сам принялся рыться в его вещах. Галька ждала.
Спиной ощущая ее тяжелый взгляд, Пантюха вновь и вновь перетряхивал нехитрый норовский скарб.
–Ты говорил, он украл! – прокурорским тоном напомнила Галька.
Пантюха выпрямился, боясь посмотреть ей в глаза.
–Видать, спрятал,– растерянно предположил он.
–Где спрятал?
Грубое лицо Гальки было таким мрачным, что даже Норову сделалось не по себе.
–Это у него нужно спросить,– нашелся Пантюха.– Хотите, мы с ребятами с ним еще потолкуем…
–Заткнись! – отрезала Галька.– Норов, марш в машину! А ты хватай его чемодан и топай пешком в лагерь! Дуня с мыльного завода!
Эвфемизмов, заменяющих бранные слова, в небогатом лексиконе Гальки было немного; «дубль» был у нее самым частым. «Дуня с мыльного завода» произносилось в крайних случаях и звучало как прямое оскорбление.
–Галина Николаевна! – взмолился Пантюха.– Я-то причем? Он же сам из лагеря дернул!
Галька взглянула на него так свирепо, что он осекся. Дождавшись, пока Норов залезет на заднее сиденье, она взобралась следом. До самого лагеря она смотрела в окно, молчала и хмурилась. Норов трясся рядом, радуясь, что не нужно больше тащить чемодан, и размышляя о том, каким образом Пантюха будет ему теперь мстить. В том, что Пантюха непременно будет мстить, он не сомневался.
–Почему ты мне ничего не сказал? – сердито спросила Галька.
Норов только пожал плечами. А что он мог ей сказать? Что Пантюха со старшими ребятами его допрашивал и бил? Или что он не крал?
–Вечно именно с тобой все случается! – упрекнула Галька.
Норов виновато понурился. Он и сам это сознавал.
–Знаешь почему?
Норов молча помотал головой.
–Потому что ты нарываешься! – заключила Галька.
Норов не считал, что он нарывается, но спорить, конечно, не стал, его положение и без того было незавидным. Побег из лагеря был серьезным проступком; Норову за него светило как минимум десять километров кросса, двести отжиманий и внеочередное дежурство по палатке, а, может, и пара. Галька вообще могла в сердцах влепить и целую неделю.
И все же он испытывал к этой большой грубой женщине такую благодарность, что ему хотелось прижаться виском к ее сильному круглому загорелому плечу, выглядывавшему из короткого рукава футболки. Но он, конечно, скорее сгорел бы со стыда, чем сделал это; он никогда не позволял себе подобных нежностей даже с матерью. Вернее, мать никогда ему этого не позволяла.
–Сколько отсюда до станции? – спросила Галька у водителя, когда они подъезжали.
–Да, считай, километров восемь, – ответил тот.– Вроде того.
Галька посмотрела на Норова.
–Восемь километров с чемоданом! – хмыкнула она.– Ну ты даешь! Дубль. Ты бы на тренировках так пахал!
И неожиданно для Норова она положила свою тяжелую руку ему на затылок и примяла непокорный хохолок на его макушке, как после заплыва на соревнованиях.
–Кит,– проворчала она.
Ни Галька, ни Пантюха, ни Норов никому ничего не рассказывали о случившемся. Из своих помощников Галька Пантюху убрала, но ничем другим нерасположения к нему не показывала. Норову он, к слову, не мстил, возможно, Галька его предостерегла; он демонстративно Норова не замечал и не разговаривал с ним. Галька к Норову по-прежнему была строга и придиралась на тренировках чаще, чем к остальным.
* * *
Норов развивался быстрее своих сверстников и умственно и физически. Когда ему исполнилось двенадцать, он за одно лето вытянулся так, что Галька стала ставить его, как самого высокого, первым на разминках на суше. Под ее суровым руководством
