Перстень Иуды - Корецкий Данил Аркадьевич
– Да какие же грехи могут быть у Марьюшки-то? Она ж еще, сказать можно, дитя неразумное. Сколько ей нынче-то? Семнадцать?
– Восемнадцать уж, – поправил граф.
– Дык, что она, постриг приняла?
– Готовится, готовится только, – вздохнул Василий Васильевич. – Однако я не хочу допускать этого. Вот сейчас день-другой, да и поеду в обитель. Христом Богом просить стану домой вернуться. Кому я один теперь нужен, одна она у меня нынче, будто заново родилась. А ведь я ее, прости Господи, хотел уж и в святцы записать.
– И то верно, и то верно, – поддакивала Василиса Самсоновна, – поезжай батюшка не мешкая. Виданное ли дело: молодая, красивая девица, одна дочь у отца и – в монастырь!..
Выпив три чашки чая, гостья засобиралась домой и, наконец, откланялась.
«Куда там, домой пойдет она, – бурчал Василий Васильевич. – Сейчас помчится звонить в колокола, вся Москва к утру знать будет. Да и пусть знает, чего скрывать-то! Ну, сбежала, ну, объявилась. Не с гусаром же убежала, в обители покой искала. А у людей нынче после нашествия своего горя – выше крыши».
Но как ни успокаивал себя Опалов, на душе у него было муторно. Никак не мог он отойти сперва от беды незваной, а вот теперь от радости неожиданной…
Граф вошел в свой кабинет, самое любимое место во всем доме, открыл дверцу дубового, почерневшего от времени буфета и извлек оттуда пузатый хрустальный графинчик. Налив рюмочку настойки, он опустился в кресло, аккуратно отпил глоточек ароматной, приятно обжигающей жидкости, откинулся на высокую резную спинку.
«С чего же все это началось?» – думал он, по обыкновению скосив глаза в окно.
Перед войной этой проклятой его жизнь, казалось, обрела какую-то определенность и смысл. Боль от кончины жены улеглась. Дочь, его единственная радость, росла спокойной красивой девочкой, не по годам рассудительной и разумной. Видно, в мать пошла, хотя он тоже в дураках никогда не ходил. Служил в канцелярии градоначальника и добился большего, чем когда-то рассчитывать мог. Вон, до управляющего казначейством дослужился, чина статского советника достиг! И надо же, какая-то череда дурных событий всю благополучную жизнь его черным колесом переехала, переломала, испаскудила.
«Когда и где я дал промашку? – не находил ответа Василий Васильевич. – Да и я ли виноват? А может, судьбе, Господу угодно было так повернуть бытие мое…»
Сначала судьба к Василию Васильевичу Опалову действительно была благосклонна. И в самом деле, гимназию он, сын учителя словесности, окончил с золотой медалью, получил государеву стипендию, а после экономического факультета пошел на государственную службу, по финансовой части. Начал с самого малого чина – коллежского регистратора, с последнего, четырнадцатого класса. Но преуспел изрядно и к тридцати годам уже имел свой дом в белокаменной, выезд, деревеньку неподалеку присмотрел. Стал подумывать о хозяйке дома. Вскоре и женился. Удачно. Хотя Софьюшка и была из купеческой семьи, но образование получила хорошее, да и приданое за нею дали такое, что сослуживцы Опалова только ахнули. Жили как все: ругались – мирились, хворали – выздоравливали… Только вот, когда их дочери Машеньке три годика исполнилось, жена заболела по-серьезному – чахотку врачи определили… Василий Васильевич делал все, что в таких случаях положено: на лекарях не экономил, лекарства заморские покупал, даже о поездке на курорт подумывал. Да только через год преставилась его Софьюшка…
Хлопот Василию Васильевичу прибавилось. Но он не роптал. Днем в присутствии пропадал, а вечером душой отдыхал с Машенькой. Года через два после кончины жены стал подумывать о новом браке, но все как-то недосуг было: то служба, то в деревне неполадки – ехать надо, то Маша капризничает…
Но если в личной жизни у Василия Васильевича не все ладно было, то по службе он шел быстро и уверенно. Опалов снискал себе славу человека благонадежного, добропорядочного, богобоязненного и, что самое главное, честного. И не то что он совсем уж ничего не брал, а брал умеренно, сообразуясь со своим званием и чином. Тем и заслужил авторитет порядочного человека. Слыл он государственником, много сделавшим не только для Москвы, но и для России. Потому, когда Василий Васильевич в пятьдесят лет подал в отставку, а по службе в первопрестольной ему уж и расти некуда было, на него нежданно-негаданно свалилась величайшая милость государева: графский титул.
Тут новоиспеченный граф и сам уверовал в свои исключительные заслуги перед отечеством и возгордился немерено. По крайней мере в душе. Графу Опалову вдруг стало тесно в патриархальной Москве, его неодолимо потянуло в Петербург, где он и до этого бывал частенько. Он даже съездил в Северную Пальмиру и домик на Мойке присмотрел, но…
Но именно тогда-то и начались какие-то перекосы в его житье-бытье. Он совершенно случайно узнал, что Машенька, оказывается, влюблена. И в кого бы можно было предположить?! В студента медицинского факультета. Будущего лекаря! И это его дочь! Графиня! Для того ли отец денно и нощно трудился на благо отечества, чтоб его единственная дочь на корню погубила первый росток генеалогического дерева графов Опаловых?! Василий Васильевич даже предпринял тайное наблюдение из кареты за этим самым студиозусом. Ничего особенного: не высок, сутуловат, с реденькой рыжеватой бородкой. Господи, думал расстроенный отец, ну что в этом замухрышке могла найти его Машенька? Ни кожи, ни рожи! Да он едва ли к дворянскому сословию имеет отношение. А фамилия этого сутулого была вообще какая-то неприличная – Брыкин.
Откровенный разговор с дочерью поверг отца в шок. Маша заявила, что они с Романом любят друг друга и что, если ей и суждено когда-нибудь выйти замуж, то только за этого умного, честного и порядочного человека.
– И потерять графское звание?! – срывался на крик бедный Василий Васильевич. – Перестать быть графиней Опаловой и стать Марией Брыкиной! Никогда! Никогда и ни при каких обстоятельствах! Только после моей смерти. Это все результат чтения французских романов и вольтерианских выдумок. Воли, воли я тебе предоставил слишком много! Ну, да я вожжи-то укорочу, я дам тебе острастку!..
Граф сразу же приступил к решительным действиям. Прежде всего со двора была изгнана гувернантка-француженка, причем этот жест оказался весьма патриотическим в свете начавшейся войны с Наполеоном. Потом он заточил Машу под домашний арест и ввел строжайшую цензуру: что читает дочь, от кого получает корреспонденцию по почте, кому и что сама отписывает.
«Перебесится, перегорит – успокоится, – рассуждал Василий Васильевич. – А вот человека достойного подыскать ей уже пора…»
Зиму Опалов решил провести в Петербурге, дом приобретенный привести в порядок, дочь в свет вывести.
Благо, знакомых в столице у него было достаточно: есть где показаться, будет кому и в свет ввести. Главное – подальше от этого Брыкина.
Только война все планы важного московского чиновника перечеркнула. Когда супостат ступил на русскую землю, в Москве такой патриотический подъем начался! Опалов сам стал подумывать о том, где и как он сможет быть полезен русскому воинству. Но чем ближе Наполеон приближался к первопрестольной, тем тише становились патриотические речи, а затем знатные люди засобирались куда подальше – в свои деревни да имения. Теперь уже меньше кричали, а больше молились.
Василий Васильевич быстро сориентировался в ситуации и вовремя отправил, что поценнее, в свою деревенскую усадьбу. Сам же дом оставить побоялся, ну и Машеньку от себя отпускать не стал. За себя и дочь князь особенно не боялся: француз не татарин, бесчинствовать не станет, да и вряд ли государь Москву отдать позволит, отстоят белокаменную мужики!
Однако все обернулось не так, как рассчитывал Опалов. Враг вошел в город и вел себя в нем нагло и недостойно. В доме Опалова разместились гвардейцы. Сам же Василий Васильевич с Машенькой и тремя слугами за благо счел перебраться во флигель. Французы в доме вели себя бесцеремонно, но хозяев не обижали. И то слава Богу!
