Андрей Воронин - Утраченная реликвия
"Интересно получается, - подумал он, стоя у дверей и краем глаза наблюдая за парочкой покупателей, которые сонно бродили от витрины к витрине, разглядывая местные диковины. - Вот взять, к примеру, Пушкина.
Написал он, скажем, "Капитанскую дочку" - про пугачевский бунт, значит. Так ему и почет, и уважение, и деньги, хотя он того Пугачева и в глаза не видел.
А Пугачеву что? Известно что... Хотя это, наверное, неудачный пример. Пугачев, пока по Руси гулял, тоже имел что душе угодно. Кончил он, конечно, плохо, так ведь и Пушкин от него недалеко ушел - в тридцать семь лет помер".
Покупатели ушли, пришли другие, потом еще и еще.
Марине Витальевне пришлось отложить свой журнал и заняться делом. Древняя касса трещала, как пулемет, и сопровождала каждый выбитый чек мелодичным звоном колокольчика. Над входом тоже висел колокольчик, который звенел всякий раз, когда дверь открывалась.
Один очкарик купил длинный и широкий, отполированный, как зеркало, обоюдоострый меч и ушел, сияя от счастья и украдкой щупая рукоять меча сквозь оберточную бумагу. Валерий с трудом сдержал улыбку: даже он отлично видел, что меч - муляж, предназначенный только для украшения интерьера. Ударь таким хотя бы по буханке хлеба, и клинок сломается у самой рукоятки, треснет, как тонкое стекло, потому что муляж - он муляж и есть и сделан он с таким расчетом, чтобы им нельзя было воспользоваться по назначению.
Ровно в четырнадцать ноль-ноль Марина Витальевна поднялась со своего высокого табурета, прошла, стуча каблуками, через зал и собственноручно заперла входную дверь, вывесив табличку "Закрыто". Из-за стеллажа, потягиваясь, выдвинулся Дракон. Суставы у него хрустели на весь магазин, на широкой физиономии было написано предвкушение перекура, еды - словом, обеденного перерыва. Марина Витальевна постучалась в кабинет, просунула голову в дверь и что-то спросила. Получив ответ, она удалилась в подсобку и вернулась оттуда уже в пальто и шляпке.
- Я на обед, мальчики, - сообщила она, как будто в этом могли возникнуть какие-то сомнения. - Вы тоже можете по очереди сходить и что-нибудь перекусить. Тут кругом сколько угодно кафе на любой вкус.
- Спасибо, - сказал Валерий, открывая ей дверь.
- Угу, - невнятно и не слишком любезно промычал Дракон и опять потянулся, захрустев мослами. - Давай, - обратился он к Бондареву, когда Марина Витальевна вышла, - иди первый. Разведай, что да как, потом мне расскажешь.
Валерий не стал спорить: после двухчасового стояния на одном месте ему не терпелось пройтись по свежему воздуху, размять ноги, да и перекусить, в конце концов, действительно не мешало. Одеваться он не стал, потому что за зеркальной дверью лавки светило солнце.
Кивнув Дракону, он вышел на улицу и услышал, как за спиной дважды щелкнул запертый бдительным Лехой замок.
На улице оказалось прохладнее, чем он предполагал.
Ветер, оказывается, еще усилился, он продувал пиджак и рубашку насквозь, словно их и вовсе не было, и обжигал ледяным холодом живот и ребра. По этой причине Бондарев передвигался в "позе пингвина" - то есть растопырив руки под углом к корпусу, чтобы холодная одежда как можно меньше соприкасалась с кожей. Наскоро перекусив в первой подвернувшейся забегаловке - это оказалась чебуречная, - более или менее согревшись и утолив голод, он скорым шагом двинулся обратно. Прошло всего пятнадцать минут перерыва, но Валерий знал привычки Дракона и хотел оставить напарнику побольше времени:
Леха Дракин ел много и очень неторопливо, и времени на еду ему, соответственно, требовалось как минимум вдвое больше, чем Валерию.
Порыв ветра донес до него дробный стрекот отбойного молотка. Стучали где-то неподалеку. "Строится Москва, - подумал Валерий. - Строится, хорошеет, да только не поймешь, хорошо это на самом деле или плохо.
Весь центр толстосумы подмяли, все дома под офисы заняли, скоро театры начнут выселять - тоже, значит, под конторы". Вообще-то, на театры и выставочные залы Валерию было глубоко начхать, поскольку он их сроду не посещал, но ему отчего-то казалось, что без них будет как-то... словом, не так.
Выйдя из-за угла, Валерий остановился и удивленно присвистнул, увидев у тротуара напротив антикварной лавки "Жигули", как две капли воды похожие на его собственную тележку. Да нет, это и была его тележка! Ну да, точно, вон и бампер помят - это еще с ноября, когда какой-то чайник по первому гололеду догнал Валерия на перекрестке...
- Вот уроды, - сказал Валерий без особенной злости. Нравы в "Кирасе" были довольно простые, и никакие моральные установки не препятствовали кому-нибудь из ребят в случае острой необходимости взять оставленную на территории конторы машину и отправиться на ней по делам службы, а то и по своим собственным. Ничего страшного и даже удивительного в этом, не было, Валерий не понимал другого: что это за дела такие, ради которых нужно было гнать через весь город чужую тачку, когда существует телефон?
Ему вдруг подумалось, что дело может быть в Шайтане. Мало ли что... А вдруг в квартире начался пожар?
Тогда звонить, пожалуй, бесполезно, и Сан Саныч принял единственное верное решение: посадил кого-то из парней в машину Валерия и отправил ему на смену, чтобы он мог прямо с объекта, ни на что не отвлекаясь и нигде не задерживаясь, гнать домой.
В это время забрызганный грязью "жигуленок" знакомо заквохтал стартером, завелся, газанул и с натужным ревом сорвался с места, как будто участвовал в гонке с призом в миллион баксов. Он стремительно скрылся за углом, оставив Валерия гадать, что это было; недоразумение? сон? бред?
Ответ на этот вопрос мог дать Дракон, и Бондарев поспешил к магазину. Здесь его поджидал очередной сюрприз в виде неплотно прикрытой двери, которая, по идее, должна была быть заперта на замок. В зеркальном стекле Валерий поймал свое отражение - встрепанный, замерзший, красноносый, рожа удивленная и глаза по пятаку... В следующее мгновение он потянул дверь на себя, и отражение поехало в сторону.
Первым делом в ноздри ему ударил запах - до боли знакомый, но настолько неуместный здесь, в антикварной лавке, что Валерий не сразу его опознал. Лишь когда из-под его ноги, зазвенев по выложенному каменными плитами полу, покатилась гильза, Бондарев сообразил, что обоняет кислый запах пороховой гари.
Его ладонь сама собой нырнула за левый лацкан пиджака, нащупывая под мышкой рукоятку пистолета, ноги согнулись в коленях, настороженно пружиня, а глаза побежали по кругу, отмечая следы беспорядка: расколотую витрину, прошитый пулями прилавок красного дерева, покосившуюся картину на стене, открытую настежь дверь кабинета...
Дракона он увидел последним, хотя тот лежал у него под ногами, придавив спиной опрокинутое чучело рыцаря - не чучело, собственно, а просто насаженные на шест пустые латы, которые теперь раскатились по полу, напоминая груду мятой жестяной посуды неизвестного предназначения. Пиджак Дракона был распахнут, открывая взору щегольские желтые ремни наплечной кобуры, галстук сбился набок. Рубашка под ним была в клочья изорвана пулями и вся, от воротника до брючного ремня, пропиталась кровью. Глаза Дракона были широко, удивленно распахнуты, во лбу чернело аккуратное круглое отверстие - след контрольного выстрела. В далеко откинутой правой ладони Дракона лежал его неразлучный "стечкин" - насколько мог судить Валерий, даже не снятый с предохранителя. Из-под спины убитого - ясно, что убитого, потому что с такой вентиляцией в башке люди не живут, не научились они еще так жить - натекла целая лужа крови. Валерий заметил, что носок его ботинка стоит прямо в этой луже, передвинул ногу и как-то вдруг сообразил, что там, на улице, слышал вовсе не отбойный молоток. Дракона изрешетили пулями на боевом посту, пока он, Валерий, давясь и чавкая, торопливо жрал чебуреки в воняющем прогорклым маслом шалмане, а потом не спеша нюхал кислород в двух шагах от места перестрелки, за углом...
- Твою мать, - с тоской произнес Валерий Бондарев и, понимая, что уже слишком поздно, все-таки вынул из кобуры пистолет и поставил на боевой взвод.
Так он и двинулся к открытой двери кабинета - с пистолетом в одной руке, мобильным телефоном в другой и с холодной тяжестью на сердце.
* * *
Лев Григорьевич Жуковицкий явился в лавку к самому открытию, пребывая в весьма дурном расположении духа. Дурные предчувствия одолевали его уже третий день подряд, в голову лезли какие-то нелепые мысли, и он уже был не рад, что связался с Байрачным. Что он будет иметь с этого дела, кроме нервотрепки? Пару статей в прессе, которые никто не прочтет, коротенький репортаж в выпуске телевизионных новостей, о котором все забудут раньше, чем он закончится, да, быть может, благодарственный молебен - пшик, чепуха, сотрясение воздуха в мире, где ценятся только деньги. Коллеги сочтут его выжившим из ума стариком, под занавес решившим разок стать в благородную позу, церковники скажут спасибо, а потом начнут приставать со своими душеспасительными речами... Витенька Ремизов его теперь ненавидит и будет пакостить ему при первом же удобном случае, а Байрачный... Что Байрачный? Он даже ни разу не позвонил, как будто Лев Григорьевич его чем-то обидел.
