Яна Розова - Темная полоса

– Какая?

– Моя т-творческая натура.

– Везет тебе. – Я тоже присела за столом, налила нам вина. – А у меня нет никаких отмазок. У меня мещанская натура. Вчера я обнаружила труп своей ближайшей подруги, а сегодня пошла на работу. Вот мне бы твою натуру. Я бы полгорода сожгла.

– Что? – удивился Шельдешов. – Твоя п-подруга умерла месяц назад, разве не так?

– Да, так. А вторая – в понедельник.

– Боже, такие совпадения…

– У нас темная полоса, я же говорила тебе.

– Это у тебя и Дольче? Расскажи мне все. Или не хочешь?

– Долгая история, а ты вроде торопился.

– Я хочу п-понять. У меня ведь тоже не лучший период в жизни.

Тогда я стала рассказывать. Женя слушал меня, и его глаза расширялись. Вообще-то, наверное, было правильно рассказать сумбурную и суетливую историю нашего темного периода кому-то со стороны, в свободные уши. Да еще и человеку, который не будет, подобно любовнику Дольче, только изображать внимание. Женя задавал вопросы, иногда ставя меня в тупик. Правда, и без его вопросов тупиков хватало.

Говорили мы не меньше двух часов, за которые выпили бутылку вина и целый чайник чая. Захотелось спать. Я уже подумывала предложить Женьке переночевать на нашем диване, как вдруг на пороге кухни появилась фея в полосатой пижаме.

Выражение лица этой феи было ошарашенно-холодным, если такое вообще может быть. Она была потрясена присутствием на кухне ее матери мужа другой женщины.

– Мама, что он тут делает?!

И не надо забывать, что художник Евгений Шельдешов при всем честном народе отказал моей заиньке в наличии художественного таланта.

– Мама! Так это правда! Ты… ты с ним?!

Очень спокойно я повернулась к дочери:

– Может, для начала поздороваешься?

Варенька не ожидала от меня такого тона. Она привыкла к материнской снисходительности, замешанной на чувстве вины.

– Добрый вечер! – объявила доченька с шутовской торжественностью.

– Здравствуй, Варя, – ответил Женя сдержанно.

– А теперь баиньки! – скомандовала я.

– Нет, – воспротивилась бунтовщица хуже Пугачева. – Мы должны разобраться! Да как я буду в глаза Инне Ивановне смотреть? Моя мать – любовница ее мужа!

– Значит, так, – сказал Женя. Мы с дочерью никак не ожидали его реплики. – Вы, Варвара…

– Александровна, – подсказала я из суфлерской будки.

– …Варвара Александровна, в силу своего в-возраста, не готовы судить чувства и поступки взрослых людей. Вам для начала следует накопить с-собственный положительный жизненный опыт, а потом уже делать выводы. При этом я уверен, что сам процесс накопления этого самого опыта отучит вас читать морали старшим.

– Да что вы?! – вскипела моя дочь.

Железная она все-таки девушка! Вот мне бы, да еще в ее возрасте взрослый мужчина отпел эдакое, да я бы провалилась сквозь землю. Горжусь. Но надо и порядок знать.

– Варя, не смей огрызаться. Иди спать, потом поговорим.

– Мама, ты же… это же… подлость!

– Варя, – Шельдешов тоже не сдавался, – если ты не можешь успокоиться без нашего глубокого раскаяния, то его не будет. Но так как ты – Наташина дочь, я скажу тебе, что, как бы я ни хотел выразить все свои чувства вербально и физиологически, она мне этого не позволяет.

Варька как-то запнулась. Вот это весьма уязвимое с точки зрения русского языка словосочетание «выразить свои чувства физиологически» ее сразило. По сути, хоть поклонников у нее было предостаточно, Варька был сущим ребенком в смысле физической любви.

Не желая показать, что проиграла, она пожала плечами и испарилась из кухни.

Ночь Женя провел на кухонном диванчике, а утром исчез до того, как мы встали.

Глава 3

А встали мы рано – из-за Варьки. Инна Ивановна собиралась везти этим утром своих учеников на пленэр. Надо было к восьми ноль-ноль и без опозданий прибыть к Дому детского творчества, откуда отходил автобус. Отправлялись юные художники на какие-то поляны, которые были очень известны в народе. Одна я, как заявила дочь, не знала, что это за поляны такие.

В целом после вчерашнего она была немного подавлена. Даже не стала выяснять, где провел ночь неприятный для нее гость. Утром очень аккуратно заглянула на кухню, где я уже готовила завтрак, потом внимательно осмотрела выключатели возле ванной и туалета, опасаясь, что враг прячется в засаде.

Съела драничек со сметанкой – и была такова!

Я осталась одна. На душе было муторно – из-за Сониной смерти, из-за Жени. Из-за Боряны, потому что я о ней тоже ни на миг не забывала.

В прихожей за шкафом оставались со вчерашнего вечера мои бедные портреты, подожженные той рукой, которая их и создала. Вот так: я тебя сотворил, я тебя и сожгу.

Вытащив их на свет, я залюбовалась. Портреты были великолепны. Сколько раз я была в его студии? Два? Три? Значит, Женя много работал и в мое отсутствие.

Все картины пахли горелыми красками, их было жаль, словно они живые существа.

Минут через пять зазвонил мой мобильный, и я бросилась к телефону, будто меня ужалили. Ждала я, что весьма объяснимо, звонка Жени. Уезжает он из города или нет? А может, он захотел бы снова со мной встретиться? На предмет порисовать…

Но звонил Дольче, в беспокойной голове которого снова созрел план. Раз мы не знаем, как вывести на чистую воду господина Дмитриева, на до взяться за другие дела. К примеру, доказать, что Надька, наша конкурентка и предполагаемая убийца Боряны, ездила в Березовку именно к жене Андрея, любовника нашей подруги. Кажется, ее зовут Ира. Тогда будет в два раза легче доказать, что Борянкина смерть на совести Надьки.

Дольче уже узнал у своего голубого приятеля, водителя Надежды, как найти в Березовке дом, к которому он возил хозяйку.

Я предложила другу просто рассказать о своих предположениях следователю, но он воспротивился. Думаю, по двум причинам. Если бы Дольче оказался прав, он бы с удовольствием и сам приволок в милицию убийцу Боряны и ее соучастницу. А вот если он ошибался, то выглядел бы в кабинете Булавского дураком. А этого Дольче не любил.

– Давай собирайся. Я уже выезжаю. По дороге заедем к Булавскому, узнаем подробности расследования.

Юрий Семенович встретил нас приветливо.

– О Софье Алексеевне кое-что я вам расскажу, – пообещал он, наливая себе чай из пластмассового электрического чайника. Нам он тоже предложил что-нибудь выпить, но мы отказались.

– Так что же случилось с Соней? – спросила я.

– Угонщики машин. Это третий случай за год. Мы уже знаем их, вычислили. Осталось только кое-какие детали узнать, ну и составить план операции. Поймаем мы их, я не сомневаюсь.

– Точно они? – невинно усомнился Дольче. Мы-то знали, что точно не они, но было интересно узнать подробности.

– Да. Тот же почерк. Банда эта состоит из трех человек, у нас есть их описания. Ребята грузятся в свою тачку, обычно это скромные такие «жигули» шестой модели и шуруют по дорогам. Они никогда не нападают там, где их могут заметить. Они выискивают по дороге автомобиль, который остановлен где-нибудь на обочине. Ну, захотел водитель в кустики, к примеру. Нападают, только если в машине не больше двух человек. Всегда убивают владельца машины и если есть спутник, то и спутника. Именно так, как была убита Софья Алексеевна. Удар по голове и удушение до смерти. Вытаскивают мобильник, деньги.

– Действительно похоже, – сказал Дольче. Неужели Соню убили эти угонщики? – И никаких деталей, которые бы заставили усомниться…

– Никаких.

Но ведь был еще и удар по лицу, а этот удар говорил о том, что у убийцы был личный мотив напасть на Сонечку, не имеющий никакого отношения к похищению ее автомобиля.

В «опеле» я выдала единственное разумное объяснение тому, что Соня убита тем способом, который выбрали для своих преступлений угонщики:

– Дмитриев тоже сыщик. Я не знаю, какие у них порядки – как прокуратура с милицией связаны, но он же может знать о делах, которые расследуются милицией?

Дольче согласился со мной, но спросил:

– А вот что будет, когда угонщиков поймают?

– Думаю, что им и Сонин «пежо» припишут. Все же подходит. А если нет, то это дело просто потеряется в архивах.

– Может, и так. А вот еще я думаю, что надо Булавскому сдать Дмитриева.

– А я боюсь за Алексея.

– А я думаю, что, если мы предупредим Булавского, с кем имеем дело, все будет о'кей.

– А я… То есть у нас нет никаких доказательств тому, что Дмитриев требовал взятку.

– Их надо найти, – заключил Дольче решительно.

Мы уже выехали за город. На этот раз – в противоположную от Храмогорки сторону. С этой стороны город тоже окружали лесополосы и поля, но базарчиков и автобусных станций было намного меньше. Нам снова повезло с погодой. Солнце сияло, птицы пели, листья на деревьях были расцвечены осенними красками. Мы как-то даже повеселели, глядя на всю эту красоту.

Березовка оказалась уютнейшим местечком – хорошенькие домики, увитые виноградными лозами заборчики, маленькие компании сердитых гусей, малокалиберные собаки, встречающие лаем каждую проезжавшую машину. Мы пересекли две улицы, свернули на третью и увидели небольшой домик за резной деревянной изгородью.