Валентина Демьянова - Страсти по Веласкесу
Однако на этом злоключения не кончились, даже их он не смог в целости и сохранности довести до Москвы. Не решаясь отправляться в дорогу на ночь глядя, Гаврик заночевал в местном клубе, а под утро вдруг начался пожар. Гаврик говорит, что заполыхало сразу с нескольких концов, и это был явный поджог. Чтобы не задохнуться в клубах дыма, ему пришлось спешно покидать комнату. Дом был деревянный, так что, пока прибежали мужики с ведрами, все выгорело дотла. Картины тоже».
Ясности прочитанное не прибавило, и я принялась бегло просматривать один лист за другим в надежде обнаружить что-то еще. Следующее упоминание о Дядике нашлось в записи за 29 ноября. К сожалению, оно было кратким, и интересными фактами разжиться не удалось:
«Сегодня вечером вернулся Гаврик. Вместе с Сидоренкой они пригнали из Владимирской губернии целый обоз подвод. Я торопился по делам в Наркомпрос, расписки просматривал буквально на ходу, но даже из этого беглого чтения было ясно, что им удалось привезти чрезвычайно ценные вещи. Искренне поздравил его с удачной поездкой, но Гаврик только хмуро кивнул и тут же ушел».
Следующая запись относилась к 3 декабря. «Утро началось с неприятностей. Явился заведующий складом и, понизив голос, сообщил, что количество привезенных Дядиком вещей не соответствует описи. Не хватает одной картины. Я, кончено, огорчился, потому как подобные факты всегда неприятны, но особой тревоги не почувствовал. Время от времени такое случается, и если картина не особенно ценная, а объяснение дается вполне разумное, то все остается без последствий. Но потом завхоз добавил, что это был Веласкес, и вот тут-то я схватился за голову. Приказал секретарю садиться в пролетку и, не медля ни минуты, найти Дядика. Надеялся, что это простое недоразумение, что Гаврик приедет и все толком объяснит. К сожалению, разговора у нас не получилось. На все мои вопросы он отмалчивался, и я в конец потерял терпение: «Понимаешь ли ты, голова садовая, что я должен сообщить об этом в угро?» В ответ Гаврик только равнодушно пожал плечами, и не единого слова от него я так и не дождался».
«5 декабря.
Приезжал агент Московского угро Агапов. Ему поручено разбираться в деле об исчезновении Веласкеса, и он хотел провести допросы. Начал с меня, как с непосредственного начальника Дядика, и я, конечно, характеризовал своего сотрудника с самой лучшей стороны.
«Своих не сдаете?» — неприятно улыбнулся тогда Агапов.
Неожиданно для себя я не сдержался: «Ваших странных намеков, товарищ, не понимаю. Что касается Гавриила Дядика, так он честнейший человек, я за него головой ручаюсь. А пропажа картины — недоразумение. Уверен, все скоро выяснится».
Агапов тяжелым взглядом посмотрел на меня: «А чего это вы его так защищаете? Не потому ли, что это по вашей рекомендации Дядика взяли на работу в НМФ? У вас ведь с ним давние и совсем не служебные отношения. Или я ошибаюсь?»
С трудом сдерживая бешенство, я ответил: «Не ошибаетесь! Я действительно рекомендовал Гавриила Дядика на работу и скрывать этого не собираюсь. Точно так же, как не собираюсь скрывать и тот факт, что был хорошо знаком с его отцом. Мы вместе отбывали ссылку. Кстати, после той ссылки он долго не прожил, умер от туберкулеза. И мать его я знал. Она занималась беспризорными детьми, и ее, в припадке истерии, зарезал подросток-психопат. Но, беря Гавриила на работу, я руководствовался вовсе не этим, а исключительно его человеческими качествами. Он очень достойный молодой человек. Немного фантазер и мечтатель, но ведь это делу не помеха…»
«Я тут уже беседовал кое с кем», — перебил меня Агапов и положил передо мной замусоленный тетрадный лист.
«Что это?» — удивился я.
«А вы поглядите», — неприятно усмехнулся он.
Листок оказался объяснительной Сидоренки, в которой он писал: «…как я есть партиец в дореволюционным стажем, считаю своим долгом на поставленные вопросы ответить с пролетарской прямотой ничего не утаивая. С Дядиком Г. дружбу не вожу, но по работе знаком. Вместе ездили в Московскую, Тульскую и Владимирскую губернии отбирать у буржуев добро, нажитое на крови трудового народа. По существу дела могу заявить, что хоть Дядик и прикидывается сочувствующим нашей родной пролетарской власти, но нутро у него насквозь гнилое. Во время рейдов не раз замечал, что нет в нем настоящей революционной ненависти к буржуйским недобиткам, и он им вроде даже сочувствует. Я ему не раз, как товарищ товарищу по общему революционному делу, указывал на ненужное миндальничание, только он отмалчивался и еще больше сторонился.
О пропаже картины пролетарского художника товарища Веласкеса показываю следующее: украл ее Дядик. Больше некому. Нас там всего четверо было: я, два бойца из охраны и Дядик. 26 ноября мы грузили добро на подводы. Помогали нам мужики из местного трудового крестьянства. Как закончили, я с бойцами Василенко и Кирьяновым отправился в деревню за продуктами на дорогу, а с обозом остался Дядик. Он сам вызвался, и я тогда принял его предложение за заботу о товарищах и порадовался за него искренней пролетарской радостью, а теперь ясно вижу, что Дядик просто хотел остаться один, чтоб исполнить свой черный замысел. Только пока мы занимались добыванием провианта, он мог забрать картину с телеги и спрятать, потому как остальное время мы все днем и ночью были вместе».
Текст объяснительной привожу по памяти, но за точность ручаюсь — настолько он меня огорошил.
8 декабря.
Сегодня вызывали к начальнику Московского угро. Дядик арестован и ведет себя странно. Читал его показания: «Я, Дядик Г.И., по существу поставленного мне вопроса о пропаже картины Диего Веласкеса «Христос в терновом венце» могу показать следующее: картину не брал, и куда она девалась — сказать не могу».
Я перевернула последнюю страницу дневника и сладко потянулась. За окном уже светало, часы показывали пять, а сна не было ни в одном глазу. Просидела над бумагами почти сутки, но усталости не чувствовала. Подобное случалось каждый раз, стоило мне напасть на след.
В такие минуты я забывала обо всем на свете, могла сутками не есть, не пить и не спать. Азарт подстегивал меня, не позволяя остановиться даже на мгновение. Вот и теперь, едва дочитав дневник, я уже была готова бежать к Вере Геннадиевне. Мне не терпелось забрать остальные документы, и, если бы могла, я отправилась бы к ней на дачу немедленно.
Встав из-за стола, я начала мерить комнату шагами, прикидывая, в каком направлении мне двигаться дальше. Путь с дневниками казался мне перспективным, но в ближайшие несколько часов я не могла предпринять никаких шагов, и это меня ужасно нервировало. Оттого что никуда не нужно было бежать, незаметно накатила усталость. Потерев кулаками слезящиеся от бессонницы глаза, я вдруг подумала, что, чем мучиться от нетерпения, лучше лечь спать. Несколько часов отдыха мне не помешают, а уж потом можно будет звонить Вере Геннадиевне и вообще заниматься делами.
Проснулась оттого, что в комнате стояла невыносимая духота. Я глянула на часы и ахнула. Половина шестого! День клонился к вечеру, а я все дрыхла. Резко соскочив с постели, я бросилась к телефону.
Сначала на звонки никто не отвечал, и я уж начала опасаться, что в квартире Веры Геннадиевны никого нет, но потом трубку все-таки взяли и звонкий девичий голос торопливо произнес:
— Але!
Не успела я открыть рот и объяснить, по какому вопросу беспокою, как она крикнула кому-то в глубине комнаты:
— Да иду, иду! Слышал же, телефон звонит! Да! — неторопливо произнесла она, и это уже относилось ко мне.
Боясь, что она бросит трубку, так и не выслушав меня, я торопливо спросила:
— А Веру Геннадиевну можно услышать?
— Нет ее.
— Она на работе?
— В командировке.
— И когда будет? — севшим от огорчения голосом поинтересовалась я.
— Не знаю. Звоните, — безразлично ответила девушка и положила трубку, даже не подозревая, какой удар только что мне нанесла.
Пережить свалившуюся на меня неудачу было нелегко. Я так рассчитывала на эти дневники, я уже предвкушала, как засяду за них. И вдруг такой облом! И что же мне теперь делать? Ждать, пока их хозяйка вернется из поездки? Да я же с ума сойду от нетерпения!
Дрожащей рукой я набрала номер Даши.
— Даш, у меня неприятности, — с ходу сообщила я, едва услышав в трубке знакомый голос.
— Что случилось? — рассеянно поинтересовалась Даша, чем-то шурша.
— Вторая половина нужных мне документов осталась на даче, а забрать я их не могу. Вера Геннадиевна в командировке.
— Тоже мне неприятность, — хмыкнула Дарья, сопровождая свои слова мягким постукиванием по клавиатуре. — Вернется из командировки, все и заберешь.
— Я понимаю, ты занятой человек. Ты работаешь, и тебе не до меня и моих проблем. Только я тут места себе не нахожу и боюсь, как бы со мной от этого не случилось чего. Даша, нужно срочно придумать, чем бы мне себя занять!
