Александр Диденко - Альтернативная личность
– Башлачев, – кивнул Андрей.
– Вез как-то его, тихий такой парень. А внутри клокочет.
– Клокочет, – согласился Андрей.
– Пойдемте, – позвал незнакомец, – здесь недалеко его могилка, покажу.
* * *Соня хотела сделать приятное. И угадала. И старушка прослезилась. Таки ведь, действительно, икона расчистилась, засияла.
– Спасибо, матушка, – сказала старушка, – вам. – И поцеловала Соне руку. А потом раму иконы.
– Что вы! Не нужно, – высвободила Соня руку и покраснела. – Вы Феклу-то поставьте, – предложила Соня, – устанет рука же.
– Вы меня простите, – всхлипнула старушка и опустила сумку. – Нет чем отблагодарить вас. Совсем.
– А ничего и не надо, – который раз отмахнулась Соня. – Приходите, всегда рады. – Показала на стул. – Садитесь.
– А мы ведь с замечательным Жориком… – начала старушка и перешла на шепот. – Столоверчением занимались. – Рассмеялась. – Правда! – И добавила для точности: – всего один раз. Сыночка вызывали. Моего.
– Понимаю, – сказал Соня.
– Не приходил он. Не получилось. Как будто нет его нигде. Ни среди нас, ни среди… Ни там. – Старушка показала наверх. – Первый раз, он совсем еще молодой был, сообщили что погиб… Я все глаза проплакала. Думала – ослепну. Не верила, что сыночка моего… Он ведь один у меня. А потом пришел он. Вернулся. Ранило его. Молоденький такой. Сильно ранило. В два места. – Показала. – Сюда и сюда. – Фельдшер был. Вернулся, соколик. Девушка его ждала. А детей не было. Думали, вот-вот. – Старушка заплакала. – А теперь вот…
– Ну-ну, что вы… – Соня погладила старушку по щеке. – Не нужно.
– Да что это я? А вы… Берегите своего Жорика. Хороший он.
– Буду, – пообещала Соня и решала отвлечь старушку. – А дух Фрейда вы с Жориком не вызывали?
– А кто это?
– Жорика хороший учитель. Наставник, можно сказать.
– Как же он наставник, – удивилась старушка, – коли его дух можно вызвать? Значит, он умер? Как же учитель?
– По книгам учитель, – пояснила Соня. – Через годы. Вы спросите, он вам расскажет.
– А, понимаю, – кивнула старушка. – Нет, матушка, не вызывали. Жорик мне об нем ничего не говорил. Может, в следующий раз?
* * *Сергей Арнольдович оглядел номер, хлопнул дверью. Нужно было возвращаться в Москву.
Этого человека он нашел. Но эффект такой, будто не нашел вовсе. А так оно и есть. Узнать, что человек, несколько дней назад убивший другого, умер пять лет назад… Бах! Во втором Отделении ИПП. Все равно, что никого не найти.
Сергей Арнольдович спустился в вестибюль.
Воронин встретил Глухову здесь, в этой гостинице. Глухова безмятежно порхала, ни о чем не подозревая. Воронин пригласил Глухову в небольшой ресторанчик на окраине города. Их видели – Сергей Арнольдович нашел тех людей. Они посетили два магазина и ботанический сад сельскохозяйственного техникума – похоже на некую идиллию – потом выехали за город. И все. Глухову нашли. А Воронин… Воронин умер еще раньше. Только Сергея Арнольдовича смутить сложно. Бывало такое. Ну, не такое – похожее. Преступник уходит, путает следы, пускается в сложнейшие ухищрения. Но тут… Здесь был интересный случай. Получается, Воронин заблаговременно позаботился о том, чтобы «умереть». Нет человека – некого брать. Ищите, мол, другого.
Сергей Арнольдович попрощался с администратором, поднял каракулевый воротник, вышел на улицу. Долгий, долгий взгляд привратника. «Всего хорошего». Захромал.
Да, изощренный фрукт. «Ну ничего, ничего. Прокол у тебя уже есть один, – подумал Сергей Арнольдович. – Рано или поздно ошибку делает любой преступник. И ты не исключение. Сделал одну, сделаешь другую». А может, это не ошибка? Сергей Арнольдович остановился. Его бросило в холодный пот: «Может, это не ошибка, а… А что? Тщательно продуманный ход – вот что». Но откуда Воронину знать, что Берггольц поселится именно в этой гостинице и именно в этом номере? Этого не знал и сам Берггольц. Но ведь показался город знакомым. И дорогу к гостинице он знал. И в троллейбусе, свободно ориентируясь, подсказал кому-то остановку. Как будто все шло по чужому сценарию. По сценарию преступника?
* * *– Какая же ты подлая! – запричитала старушка и хлопнула Феклу по спине. И еще раз. И еще. – Тебе мало? – Старушка зарыдала. – Я же тебя и кормлю, и молоком-то тебя пою. Мало тебе? Ты, жадная, на балконе его подкараулила. Мало тебе?! В форточку, паразитка бесплодная, полезла. Я ж их не для тебя прикармливала. Холодно им, в морозы-то, холодно. А ты! Мало тебе? На тебе, на. Да как ты смела, бездельница прожорливая?! Как ты посмела душу живую жизни лишить?! Ой я и плакала, ой я и причитала! Хорошо, что сын с невесткой не видели. Я ж на кладбище собралась, могилки проведать. Что я им скажу? Уйду я от тебя, уйду. А ты одна будешь. Cама поймешь. Не нужна я тебе. Бесстыжая, ой бесстыжая ты. Расскажу им все. Пусть пристыдят. Подлая, подлая.
* * *Из пластилина можно построить город. Можно два. Лишь бы пластилина хватало – только подноси! – и времени. Если это ограниченный объем, нужно экономить: лепить только родителей. Первоочередное самое: маму и папу. Вот они. Две головы, чуть-чуть разного размера. Маме длинные волосы и пятнистые – кудри это. А папе – просто короткие. Две шеи почти одинакового размера. Голову нужно посадить на шею. Голов без шеи не бывает. Готово. Четыре уха. В каждом ухе по темной точке – это дырочки. Слуховые дырочки. Туда звук влетает. Готово. Туловища одеть в платья. У папы – это костюм. Одни ноги в брюках, а другие – в юбке. Важно точно вылепить различия ног – в каждой паре имеется левая нога и в каждой же правая. Не сделать различия – все равно, что посмеяться над родителями. Матвей этого допустить не может. Готово. Руки у папы в костюмных рукавах. А у мамы – без – это же платье. Платья бывают открытые. И экономия пластилина будет. Папа обнимает маму, и они вместе идут домой. Но что-то долго не приходят. Значит, они лежат в больнице. Вот больничная кровать – книга. Вот окно, в которое они смотрят, когда им не измеряют температуру. А еще им делают уколы. Маме немножко неприятно, а папа даже не замечает. Мужчины уколов не боятся. Так, вот какао, какао будет укольчик. Где у тети-броненосца шприц? Вот он. Иголочка тут же. Набираем какао в шприц. Немного, совсем чуть-чуть. Не бойтесь, это полезно. И поправке способствует. Хорошо. Первой мама – мужчины пропускают дам вперед. Вот видишь, это не больно. Теперь папа. Молодец, даже не поморщился. Какие вы молодцы. Вставайте, вы уже здоровы. И точно – пошли, пошли! Поприседайте.
А вот и тетя-броненосец. Она ругается. Это для нее так же естественно, как с рейда в город стрелять. По живым людям. Говорит, что игла испорчена. И что это стоит денег. Но ведь родители дороже денег? Ей понять трудно: одноразовые иглы на дороге не валяются.
– Тетя, а что значит в «следующей жизни»?
Тетя-броненосец не знает, просит не говорить глупостей. А потом выносит на свалку вещи. Родительские вещи. Зачем она это делает? Но она не советуется – просто уносит и все. Мамино пальто с кожаным воротником, журналы, мамины белые туфли на тончайшем каблуке, папины книги. Говорит, что хватит пылиться. Дескать, что следующий год встретим как люди. «Как люди» – это как? И папу ругает. Маму тетя жалеет, а папу ругает. Она всегда его ругает. А вот он ее никогда не ругал. Раньше тети-броненосца не было, вот и не ругал. А сейчас, когда приедет, будет – она его вещи выбрасывает. Тетя говорит, что вещи напоминают Матвею о родителях, поэтому нужно освободить стенной шкаф. Напоминают о родителях. Что в том плохого? Пусть ее!
Матвей будет печь пирог. Пластилину много. Можно пластилиновых родителей раскатать в тесто и фарш. В фарш можно добавить витаминных приправ. Можно завернуть фарш в тесто, испечь пирожки. Не один пирог, а два пирожка. Вот сковорода, вот два пирожка, вот печь. Щелк: зажегся свет, завертелся диск, закружились пирожки. А когда придет уставшая от таскания папиных вещей тетя-броненосец, пирожки будут готовы. Теперь можно подождать. Но почему-то пирожки плавятся. И почему-то дым. И почему-то что-то трещит. И уже в квартире дым. Какой сильный дым! Возможно, все дело в приправе. С приправой перебор. Стук в дверь! Мама! Это мама пришла!!! Но влетает броненосец – а могла бы и мама! – и нужно уносить ноги. Вот он, стенной шкаф. Убежище одиноких сердец. Хлоп – дверь. Хлюп – глаз у щели. Ругается сильно. И кричит, чтоб из картона делал. Пластилину ей жалко!
* * *Соне мама всегда говорит: «Какие нервы в двадцать лет?» А разве у молодых нет нервов? Раздражать может многое. А хоть бы и погода. Погода, знаете ли, разная бывает! И вовнутрь она входит, собою заполоняет. Хорошо, если погожая. А если ненастная? Тогда можно акварель копировать. Из книги. Поставишь перед собой нужную страницу и сиди, рисуй. Кисти, вода, шершавая бумага. Что еще нужно. И нет никаких нервов. Один на один с классикой. Пусть даже это Эдвард Мунк. И пусть «Крик». Зато интересно. И отвлекаешься. И себя не помнишь. Схватился господин за лицо, разинул рот – кричит истошно. А ты сиди и рисуй его. Повторяй мастера. И погода забудется. И покажется, что не кричит он, а вопит весело. Будто выделывается. Или спьяну. Или сцену кому-то устроить хочет.
