Фридрих Незнанский - Тигровая шкура, или Пробуждение Грязнова
— И что ему инкриминируют?
— Двести пятьдесят восьмая, часть вторая, и сто пятая… тоже часть вторая.
Ошарашенный услышанным, Грязнов с трудом сдерживал себя, чтобы не выругаться. Наконец произнес:
— Они хоть понимают, что делают?
— Думаю, понимают, — каким-то совершенно инертным тоном ответил Мотченко и тут же спросил: — Ну так как, я могу надеяться на тебя?
— Ты имеешь в виду допрос?
— Ну!
— Господи, о чем разговор! Считай, что уже еду.
Глава 12
В небольшом помещении следственного изолятора, где допрашивали подследственных, стояла неуютная тишина, и казалось, что даже уличные звуки не долетают сюда сквозь тройную раму с решетками. В ожидании Губченкова, по кличке Сохатый, Грязнов стоял у окна и голову ломал, пытаясь смодулировать предстоящий с ним разговор. Хоть и говорят на Руси, что мастерство не пропьешь, однако хотел он того или нет, но за те годы, что мотался по дальневосточной тайге, стали забываться навыки ведения допросов, да и допросом-то этот разговор нельзя было назвать. Допрашивает следователь, да еще опера, а он… — так, пришей кобыле хвост. Ни сват, ни брат, а просто дальний родственник, которого допустили к миске с варевом только потому, что когда-то и он был вхож в святая святых оперативно-розыскной работы.
Он еще в глаза не видел Сохатого, но по тем протоколам допросов, с которыми его ознакомил дознаватель, чувствовал, что это или очень крепкий орешек, с которым придется повозиться не один день, или же мужик действительно ни в чем не виноват, и Кургузый специально затеял драку, чтобы подсунуть ему пистолет.
«Мотивы?.. Каковы мотивы? — сам себя спрашивал Грязнов и тут же отвечал: — Раз и навсегда отвести от себя все подозрения в убийстве Шама-нина и, что, видимо, не менее важно, подставить под роковую статью своего компаньона, с которым, судя по всему, что-то не поделил».
О Кричевском и убитом тигре он старался пока что не думать, понимая, что запутается окончательно.
— Отвести от себя обвинение в убийстве… — бормотал Грязнов, вслушиваясь в звуки собственного голоса.
Все вроде бы было логично. И даже отпечатки пальцев, обнаруженные на рукояти «Вальтера» и снятые с Губченкова, были идентичны. Ведь мог же предусмотрительный Кургузов быстренько стереть свои «пальчики» и, прежде чем сунуть пистолет в карман Сохатого, приложить его руку к рукояти? Мог! И еще раз — мог. Времени у него на это было более чем предостаточно. Правда, в этой версии смущало одно: на внутренней стороне планки пистолета были обнаружены отпечатки пальцев, которые не могли принадлежать ни Кургузому, ни его корефану.
Крути, не крути, но был еще некто третий, кто мог хранить у себя этот пистолет и заботиться о нем, поддерживая в надлежащей сохранности.
Дальше этого Вячеслав Иванович так и не смог продвинуться — начинались сплошные вопросы, версии и предположения, порой взаимоисключающие друг друга.
Ввели Губченкова. Отпустив милиционера, Грязнов прошел к столу и только после этого кивнул ему на привинченный к полу табурет:
— Чего стоять, Петр Васильевич, присаживайтесь. Как говорится, в ногах правды нет.
— С вами присядешь… — насупленно пробормотал тот, однако на табурет все-таки сел. Осторожно, словно боялся запачкаться о вытертые дощечки.
А пока он шел от двери, в памяти Грязнова всколыхнулись вдруг сотни, если не тысячи подобных бесед и допросов, и он уже более профессионально смог рассмотреть и оценить мужика.
Размашистые плечи, широкая, выпуклая грудь. По бокам определенно сильного туловища свисали мощные кисти рук.
И он невольно подумал о Кургузове, который умудрился вырубить этого заматеревшего, набравшего полную силу лося. Лиловые полукружья под заросшими жесткой щетиной скулами наглядно говорили о том, что досталось этому мужику неплохо.
— Что-то я того… не понял вас? — Грязнов пожал плечами. — Я вас приглашаю присесть, а вы…
— А чего тут понимать? — Губченков зыркнул пронзительно колючим взглядом. — Поначалу этак мягонько — «присаживайтесь», а потом — нары на зоне.
— Что ж, бывает и такое, — не мог не согласиться с ним Грязнов. — И насколько я вас понимаю, вы возмущены действиями хабаровской милиции и считаете, что задержаны без основания?
— А хрен ли тут считать! — взвился Губченков, вскакивая. — Основания!.. Какие тут основания?!
— Да вы уж сидите, — попытался успокоить его Вячеслав Иванович. — Сидите.
— Ага, — чуть спокойнее пробормотал Губченков, снова опускаясь на стул. Чувствовалось, он еще не знает, кто перед ним сидит, и оттого не знает, какую избрать тактику. В конце концов, видимо, решил держаться уже наработанной позиции. — Так вот я и говорю: какие тут могут быть основания, если ни за что ни про что хватают человека, и вместо того чтобы разобраться, что к чему — в кутузку? В конце концов, мы тоже не лыком шиты, школы кончали и кое-чему обучены. И предупреждаю: не отпустите по-хорошему, в краевую прокуратуру жаловаться буду. А там не примут жалобу, до Москвы дойду!
Слушая вполуха привычную, давно отработанную, а потому довольно скучную и в то же время нахрапистую болтовню, Вячеслав Иванович словно возвращался в свое милицейское прошлое и уже чисто профессионально изучал Сохатого, думая об одном. Мог ли этот человек настолько хладнокровно добить вторым, то есть контрольным выстрелом Шаманина? А если мог, то откуда у него появился уже «замаранный» «Вальтер», следы которого ведут в Москву?
Видимо, не обладая свойственной многим незаурядным преступником фантазией, которых приходилось когда-то допрашивать Вячеславу Грязнову, Сохатый стал повторяться, и когда все это начало надоедать, Вячеслав Иванович негромко прихлопнул ладонью по столу и также негромко произнес:
— Еще не устали, Петр Васильевич? А я, должен признаться, устал немного. Так что давайте-ка теперь по существу.
До поры до времени он решил не представляться, заставляя тем самым волноваться Сохатого.
— Итак, первое — пистолет!
Он даже не успел задать вопрос, как тут же, словно сжатая пружина, вскинулся Сохатый.
— Опять?! — истерично выкрикнул он. — Пистолет?! А я-то думаю: чего-то следак из прокуратуры два часа меня мытарил, про какой-то «Вальтер» выспрашивал? А теперь по второму кругу пошли?.. — Он вскочил со стула, и его неприятножелтое лицо налилось откровенной злобой. — Пистолет! «Вальтер»! Да пошли бы вы все!..
— Тише, тише, — осадил его Грязнов. — Я ведь тоже могу кулаком по столу врезать.
Однако Сохатый словно не слышал его.
— Тише? Да какое, к чертовой матери, «тише», когда вы мне статью шьете? Ствол я, видите ли, с собой таскал! Не видел, понимаешь ты, в глаза не видел никакого ствола! И тот, кто мне этот ствол в карман сунул, тот пускай и отбрехивается. А то ишь ты, «тише»… — с клокочущим ненавистью хрипом выдавил он.
Этот эмоциональный всплеск не мог не произвести должного впечатления, и Грязнов вдруг почувствовал, как ломается еще не до конца сформировавшееся мнение о Сохатом.
«А если действительно он тут ни при чем?» — подумал вдруг Грязнов, уже откровенно сожалея, что растерял-таки, видно, наработанный свой опыт и внимательно всмотрелся в поникшую голову Губченкова. А тот, почувствовав взгляд уже немолодого, но крепенького на вид мужика, от которого неизвестно чего можно было ожидать, оторвал взгляд от дощатого пола, поднял голову и уже миролюбиво произнес:
— Думаете, не знаю, гражданин начальник, что за хранение ствола полагается? Знаю! Очень хорошо знаю. А тут еще и мой прежний срок…
И он с неподдельным отчаянием махнул рукой.
— Это верно, — согласился с ним Грязнов, — прежний срок и прочее. Однако сейчас речь идет не о простом хранении оружия. Все гораздо сложнее.
— Чего еще? — вскинулся Сохатый, и опять в Грязнова уперся его откровенно злобный взгляд. — Чего еще мне шьете?
«Господи, как в старые добрые времена, — невольно усмехнулся Вячеслав Иванович. — “Шьете”, прочая хренотень».
— Ну, насчет «шьете», это вы, положим, немного поторопились, — спокойно произнес он, — а вот ответить на один вопрос вам придется.
Сохатый молчал, однако было заметно, как напряглись мышцы его лица. Он ждал вопроса и, видимо, боялся его.
— Где вы находились в тот вечер, когда был убит Сергей Шаманин и ранен Евгений Кричевский?
Уточнять, кто такой Шаманин и кто Кричевский, было бы просто глупо, — об этом судачили на каждом углу Стожар, и поэтому Сохатый ответил, не задумываясь:
— Как где? Дома, конечно. Я хорошо помню тот вечер. На другое утро только об этом весь поселок и говорил.
Казалось, он даже удивился столь наивному, по его мнению, вопросу и уселся поудобнее на табуретке, но вдруг его лицо стало меняться, нервным тиком дернулось правое веко, под щетиной выступила краснота, да и в глазах появился неподдельный испуг.
