Герт Нюгордсхауг - Кодекс смерти
Возвратившись в номер, он почувствовал, как сосет под ложечкой от голода. Переоделся, передохнул и приступил к трудному спуску в вестибюль.
Синьор Гаррофоли говорил по телефону и встретил Фредрика свирепым взглядом, когда тот оперся о стойку. Подождав, когда он закончит говорить, Фредрик сказал:
— Произошло недоразумение, синьор. Если ты можешь подняться в номер ко мне, захватив чего поесть, и уделишь мне несколько минут, я был бы очень благодарен. Можешь оказать мне такую услугу?
— Желание гостя — приказ, — пробурчал хозяин. — Разве что Андреа… Buono. Принести что-нибудь горячее? Вина сегодня вечером не надо?
Фредрик отрицательно покачал головой. Сказав «спасибо», медленно, чтобы не упасть по дороге, побрел обратно в номер и лег на кровать.
Вскоре послышался стук в дверь, и вошел Гаррофоли. Он поставил на тумбочку поднос — яичница с ветчиной, колбаса, сыр и хлеб. Оливки и фрукты. И графин с апельсиновым соком.
— Слушаю тебя.
Могучая фигура Гаррофоли высилась над кроватью. Богатырь. Инквизитор из средневековья. Нечесаная борода и шевелюра.
Фредрик указал на стул, хозяин сел, Фредрик налил себе стакан сока, выпил залпом и закусил сыром. После чего приступил к рассказу.
Старался говорить медленно и внятно, сказал, что накануне задержался в клинике у своей любимой и вернулся в гостиницу поздно. Что от жаровни шло какое-то белое сияние, и в комнате царил странный запах. Что он лег и уже не смог подняться, ноги совсем отнялись. Что от «священника» распространился ядовитый газ. Описал, каких великих трудов стоило ему потушить угли на жаровне. Как он потерял сознание. И очнулся только сегодня днем, когда синьор Гаррофоли разбудил его. Вот что случилось на самом деле.
Хозяин испытующе посмотрел на Фредрика. Прилежно поскреб свой подбородок.
— Какая-то безумная история, если то, что ты рассказал — правда. А твои раны и эта кровь вынуждают меня поверить тебе, кровь не способна лгать, это доказано историей. К тому же здесь происходят странные вещи, но это не должно затрагивать моих постояльцев, никак не должно. Как говорил Маркиз де Люше: «В глубокой тьме учреждено общество, члены которого узнают друг друга, не встретившись прежде ни разу, они сотрудничают, не общаясь, пользуются услугами друг друга, не состоя в дружбе». Я ничего не знаю, я бедный хозяин гостиницы, где постояльцы большая редкость. Но как ты сказал, синьор Дрюм, «священник» был наполнен углями среди ночи? — Гаррофоли барабанил пальцами по комоду.
— Насколько я понимаю, жаровню только что разожгли, когда я вернулся сюда около часа ночи. И от нее распространялось бело-голубое сияние, — ответил Фредрик, уписывая яичницу с ветчиной.
— Странно, Андреа никогда не разжигает «священника» после десяти вечера. И я знаю, что она не заходила в твой номер после одиннадцати.
— Ты уверен? — справился Фредрик с полным ртом.
— Клянусь кровью Пресвятой Богородицы, — решительно произнес Гаррофоли, зажмурившись.
— Синьор Гаррофоли, — Фредрик отложил вилку. — Я понимаю, это не мое дело, но все-таки — кто такая Андреа?
Хозяин еще сильнее нервно забарабанил пальцами, мешкая с ответом. Наконец заговорил:
— Андреа — моя жена, Андреа Гаррофолли. Девичья фамилия… Умбро. Она старшая сестра Джианны, что живет наверху в замке. Отец — Иль Фалько, синьор Ромео; великий покровитель Офанеса. Мы женаты двадцать лет, это были счастливые годы. Но… — Он остановился.
— Но? — Фредрик пристально посмотрел на него.
— Тебя это не должно касаться, синьор Дрюм. Большие проблемы, тебя это не касается, пойми меня. — Он говорил тихо, избегая смотреть на своего постояльца.
Фредрик снова взял вилку. Умбро. Куда ни сунься — Умбро.
— Эта гостиница — в прошлом она была монастырем? Эмпедесийские монахи? — решил он зайти с другой стороны.
Синьор Гаррофоли резко встал со стула. У него было безумное лицо, глаза грозили выскочить из орбит, рот скривился в гримасе.
— Прекрати, синьор. Я должен идти, дела ждут. Многое связано с ночью и мраком. Я не взываю к мощи Стола Единения, не следую за Духами Активности и Пассивности — Эгейе и Агла. — Он направился к двери.
— Постой, — жестко сказал Фредрик. — Ты понимаешь, что на мою жизнь покушались? Весьма тяжкое преступление. В твоей гостинице. У меня хорошие, очень хорошие связи в римской полиции.
Почему не прибегнуть к невинному обману?
Гаррофолли остановился. Печально посмотрел на Фредрика.
— Что бы ты ни делал, что бы ни задумал, я не могу тебе помешать. Я ничего не знаю. Мир обратился против меня. Но мне известно, что утром, когда пришла твоя прекрасная сеньорита и я пытался тебя разбудить, ты лежал на спине и храпел так, что стены дрожали. Я тщетно старался тебя разбудить, но ты был жив и целехонек. Сеньорита расплакалась, когда увидела все это, и в номере пахло кислым вином. — Он распахнул дверь.
Фредрику стало не по себе.
— Она видела… видела, как я лежал тут и храпел? Она подумала… — Он лег и закрыл глаза.
Хозяин ушел. Фредриком овладело полное безразличие. Adiafora. Он понимал — ничто, теперь ничто не вернет ему любимую. Она видела, она поверила. Никакие слова не переубедят ее. Все, конец.
Его окружали безумные люди. Они замыкались в себе, не желали разговаривать. Здесь есть загадки, которые скрывают от него, Фредрика Дрюма. А может, они и впрямь его не касаются?
Однако он знал: в Офанесе орудует убийца. Хитрый, коварный убийца, который наносил удар, когда кто-то вольно или невольно угрожал его планам. Человек могущественный и влиятельный. Скрывающий что-то очень важное. Видящий серьезную угрозу в нем, в Фредрике Дрюме. И собственно, все очень просто: угроза эта связана с этим проклятым «Кодексом Офанес».
Если бы сейчас, сию минуту, или завтра утром Фредрик мог передать фрагмент № 233 XII другому человеку, способному прочесть его, расшифровать хитроумный код, он без раздумья сделал бы это. После чего спокойно сел бы на автобус, чтобы возможно скорее покинуть это страшное место. Но он не мог этого сделать. Он — эксперт. Вероятно, первый в мире знаток методов дешифровки. Только Фредрику Дрюму под силу расшифровать «Кодекс Офанес». Если это вообще возможно. Именно поэтому прославленный Римский университет обратился прямо к нему в Осло.
При обычных обстоятельствах он махнул бы рукой на это задание. Если бы в тексте, судя по всему, не содержалось нечто, подвигающее людей на убийство, он, конечно же, давно забыл бы о нем и сосредоточился на том, что гораздо важнее: на своем будущем вместе с любимой девушкой. Теперь же перед ним стоял простой этический императив: истолковать текст, спасти людей, схватить убийцу, прежде чем он снова нанесет удар!
Этот этический алтарь оправдывал любые жертвы. Его личное счастье вместе с Женевьевой отходило на второй план. Тебе понятно, Женевьева? Людские жизни? Он уставился на перекладины балдахина над собой. Потом поднялся, подошел к комоду, собрал свои записи и вернулся к кровати. Прежде чем лечь, запер дверь и придвинул к ней тяжелый комод. Сегодня ночью никто так просто не проникнет в его номер. Отныне Фредрик будет настороже.
Он написал в тетради девять имен.
Витторио Нурагус, начальник полиции.
Витолло Умбро, врач.
Синьор Тигателли, врач.
Ромео Умбро, владелец замка.
Андреа Умбро, дочь.
Джианна Умбро, дочь.
Синьор Гаррофоли, хозяин гостиницы.
Синьора Клара, Эмпедесийские сестры.
Синьор Ратти, трактирщик.
Он перечитал написанное. Фредрик не сомневался — кто-то из них убийца. Или убийцы, в преступлениях могут быть замешаны несколько человек. Но сколько он ни напрягал воображение, не видел, чтобы у кого-либо могли быть веские мотивы убивать двух мальчиков, одного сторожа и профессора Римского университета.
Мотив был скрыт.
Мотив таился в «Кодексе Офанес». Кодексе смерти.
У Фредрика прояснилось в голове, думалось легко, и он заметил, что когда мысли сосредоточены на проблеме дешифровки, все дурное забывается. Фредрик Дрюм, увлекающийся Дрюм, никуда не делся.
Он разложил на кровати листы бумаги и книги. Сам того не замечая, стал что-то напевать. Менял круги Трифемо-Шампольонского винта, составлял необычные комбинации, проверял не применявшиеся прежде обозначения. Старался испробовать все, чем только располагал.
И все без толку. Начертания оставались немыми. Ни логики, ни смысла. С таким же успехом он мог пытаться расшифровать отпечатки птичьих когтей на песке. Но какой-то смысл должен быть, это ведь не смеха ради начертано!
Больше всего его ставили в тупик точки и знаки, которые нельзя было с уверенностью назвать письменами. А потому он выписал отдельно важнейшие из них, расставив согласно частоте повторения. Вот, что у него получилось.
