Марина Серова - Карамельные сны
Итак, Марина, производившая, в общем, неплохое впечатление, хотя ее ангельская внешность и являлась маской, под которой скрывалась сильная натура (достаточно вспомнить сцену в банке), накликала на свою голову немало проклятий. Но чья же ненависть успела созреть настолько, чтобы девушке стала угрожать реальная опасность?
Максима и Гогу исключаем — один из них уже полгода покойник, а второй только что к нему присоединился. С другой стороны, нельзя забывать, что эти убийства могут быть связаны с покушениями на Марину. Муза Платоновна тоже как будто была ни при чем. Тогда кто?
И потом, кукла. Даже две куклы, обе — «Мальвины». Так когда-то звали Марину одноклассники и мимолетные ухажеры. Кто и с какой целью шлет несчастной вдове эти глупые игрушки?
Параллельно передо мной стояла и другая загадка: убийства любовника Гонопольской — Стаса и ее домработницы Шуры. Кому они понадобились? В то, что киллер мог промахнуться, верилось с трудом: один раз еще куда ни шло, а два — нет, это исключено. Снайпер не промахивается, на то он и снайпер. Он не мазила из тира в парке культуры и отдыха. Пожалуй, это была самая трудная загадка. Хотя мысли на этот счет у меня были… Но о них потом.
Теперь надо решить, что делать дальше. Вывод напрашивался сам собой: следует опросить нескольких свидетелей, причем не свидетелей убийств (их не было), а тех, кто мог рассказать что-нибудь дополнительное о жизни убитых людей. В этом ряду, например, стоят родители Максима Гонопольского. Помнится, они прервали связь с сыном после того, как он поступил не в медицинский, а в Политехнический институт. Но с той поры прошло двадцать три года! Трудно поверить, чтобы все это время Гонопольские не поддерживали с сыном никаких отношений.
— Марина, — спросила я, когда клиентка вышла из ванной в утреннем халатике и тюрбаном из полотенца на голове, — отец и мать твоего мужа… твоего бывшего мужа — живы?
— Да… А зачем тебе?
— У тебя есть их адрес?
— Да… А зачем…
— Ты когда-нибудь была у них? Просто в гостях или по делу, с Максом или без?
— Нет, никогда. Они не хотели его знать, а он не настаивал. Хотя деньги на содержание передавал.
— И они принимали?
— Кажется, да. Но никогда его самого — только деньги.
— Все ясно. Вот что: времени еще мало, стемнеет не скоро, я успею к ним съездить. Диктуй адрес.
— А я?
— А ты останешься здесь и будешь сидеть тише воды ниже травы. У тебя это отлично получается, когда захочешь.
Марина продиктовала мне адрес и только успела еще раз спросить: «А зачем тебе?!», как я, не отвечая, уже хлопнула дверью.
Легенда о том, кто я такая и чего мне надо, родилась сама собой: после смерти Максима Гонопольского прошло ровнехонько полгода, и, значит, пришла пора делить наследство. Родители погибшего тоже входили в число наследников первой очереди. Если я представлюсь им как адвокат погибшего сына, разговор, как говорится, состоится при любой погоде.
Так оно, собственно, и произошло.
Очень похожие друг на друга, одинаково седые и одинаково ясноглазые старички (на вид им было далеко за шестьдесят) проводили меня на чистую, хотя и весьма скромно обставленную кухню, усадили на табурет и приготовились слушать. Меня не покидало странное ощущение, что сидевшие передо мной люди не муж и жена, а брат и сестра, так похоже, согласованно и синхронно они все делали. Если один поворачивал голову или наклонял ее набок, можно было не сомневаться в том, что и другой в ту же минуту сделает точно так. Если один поджимал губы и пожимал плечами, то и другой сразу же повторит его движение.
Незаметно оглядывая обстановку — очень скромная кухня, даже холодильник допотопный — «Буран», и никакой современной техники (интересно, на что же Гонопольские тратили деньги, которые ежемесячно присылал Максим?), я тараторила с дежурно-вежливой интонацией профессионального юриста:
— …таким образом, вам необходимо подать нотариусу заявление в установленной форме и пройти все процедуры — только после этого вы, совместно со вдовой вашего сына, получите право распоряжаться его имуществом. Простите, что приходится напоминать вам о столь печальных событиях, как гибель Максима, но жизнь идет… Имущество очень солидное, требует управления и контроля, вам следует собраться и решить, как с ним поступить… ведь Максим не оставил завещания.
— Нет, — вздохнули старички. — Какое завещание? Ведь он не знал…
— Совершенно верно, и именно поэтому всем вам, его близким, нужно прийти к определенному соглашению…
— Почему же только нам троим? — нахмурились старички.
— Я уже объясняла — потому что вы наследники первой очереди. По закону, наследниками первой очереди являются дети, супруг и родители наследодателя… Так вот, я и говорю, что вам с Мариной… с Мариной Георгиевной…
— Не знаем мы такой женщины! — отрезали старички.
Я удивилась:
— Как это? Вы не знаете, что жену… вдову вашего сына зовут Марина…
Меня перебили:
— Не знаем и знать не хотим! — Старички повернули головы и кивнули друг другу, а потом так же одновременно встали и высоко задрали подбородки — ни дать ни взять цирковые собачки. — Эта женщина для нас не существует. И никогда не существовала. Она — воплощение зла, и Максимка из-за нее стал настоящим поганцем! — сказали они, еле заметно отбивая такт по покрывавшей стол клеенке.
— Послушайте, но это все эмоции, а по закону…
Старички замотали головами, как одуванчики на ветру:
— Что нам ваш закон? Это фикция. Есть только один закон, человеческий. Почитай отца и мать своих, не укради, не прелюбодействуй, не возжелай жены ближнего своего — вот закон. Максим нарушил его. А кто-то другой наказал самого Максима, нарушив закон «не убий»…
Они говорили так слаженно, так привычно уступая друг другу, что в конечном счете я не поняла, кто у них главный.
— Хорошо, если вы до сих пор не хотите простить сына, это ваше дело, — втолковывала я им. — Хотя есть еще одна заповедь, пусть и не занесенная в скрижали, она называется «Будь милосердным», тем более милосердным к родному и единственному ребенку. Максим умер, а вы все еще таите на него зло в сердце своем — мне кажется, это тоже не совсем правильно. Не хочу быть моралисткой, я сама не святая… Но мне кажется, если Максим, воспоминания о нем — самое ценное, что осталось у вас от него самого… то вам нужно отпустить все обиды. Простите его.
Старики смотрели на меня безо всяких эмоций. Мне пришлось оборвать свою речь — я поняла, что у них обоих железные характеры. Ни слезинки не обронили они при воспоминаниях о сыне, а ведь память о нем должна была быть еще свежа! И меня кольнула неприязнь к этим стойким оловянным солдатикам. Не то чтобы я их прямо возненавидела — но так, укол, которого нельзя не заметить. Ведь у них был один сын…
— У вас есть дети? — спросили они меня вдруг.
— Нет.
— Значит, вам пока не дано узнать, как это больно и страшно, когда вас предает собственная кровь. Иначе бы вам не пришлось говорить о прощении.
Я вдруг вспомнила своего отца. Он женился вскоре после смерти мамы — и связь между нами прервалась по моей инициативе, потому что это именно я, я не смогла простить его… И все-таки нет! Здесь было другое. Отец не проявлял особого желания сблизиться со мной — он стал обыкновенным старым человеком, несмело ласкающим плечи расчетливой молодой стервы, и, кроме этих плеч и запаха ее духов, отца перестало волновать что-либо еще. Хотя, если бы он мне позвонил… кто знает? Может быть, все еще могло измениться.
— Вы так уверенно говорите о предательстве, словно ваш сын действительно совершил что-то страшное. А ведь на его счету всего два «преступления»: Максим отказался поступать в институт по вашему выбору — раз, и женился на девушке, которая была замужем за его другом, — два. И все…
— Нет, не все! — тихо воскликнули старички. — Совсем не все!
Отец Максима кивнул матери, и маленькая седенькая старушка скрылась в комнатах. В кухне стало тихо, и эта тишина невольно заставила меня вслушиваться в то, что происходило в квартире. А там возник торопливый разговор, кто-то кого-то уговаривал, убеждал в чем-то, а убеждаемый не соглашался… Наконец послышались шаги; в проеме кухни появилась худая женщина с усталым, бесцветным от отсутствия косметики лицом. Тусклые волосы собраны на затылке в «конский хвост» простой резинкой. Вылинявшие джинсы, бесформенная майка. Нет, она не была ни грязной, ни неопрятной — скорее женщиной, которая забыла о том, что она женщина. Ей было все равно, как она выглядит, — странно, а ведь она была еще молода…
— Познакомьтесь, — предложила старушка. — Это Ия.
Мне стоило больших усилий остаться (хотя бы внешне) спокойной. Ия! Первая жена Максима! В памяти промелькнул рассказ Гонопольской: «Со своей женой Максим разобрался сразу — развелся в два счета и отступного-то ей не очень большого дал, а она много и не просила, недаром про нее все в один голос говорили — дура …» Почему же я тогда сразу не отметила в уме, что эта Ия — одна из главных претендентов на роль убийцы? Брошенная жена, да еще обманутая в своих ожиданиях, выходила за миллионера и осталась на бобах… Да обиженная жена может не только отравленные сигары подсунуть.
