Энн Перри - Казнь на Вестминстерском мосту
— Вы член «Будл»?
— Я? Нет, мои интересы лежат в несколько иной плоскости. Но у меня есть знакомые, которые состоят там. Общество очень маленькое, инспектор. И мой отец жил в миле от Пэрис-роуд.
— Но вы уже много лет не живете в доме отца.
Вся веселость и раскованность Гамильтона улетучились в одно мгновение, как будто кто-то открыл дверь и впустил в комнату зиму.
— Да. — Его голос прозвучал напряженно, сдавленно, словно в горле стоял ком. — После смерти моей матери отец снова женился. Я к тому времени уже считался взрослым, поэтому то, что я переехал от него в собственный дом, было естественным и соответствовало правилам приличия. Но это никак не связано с Джеймсом Карфаксом. Я упомянул об этом только для того, чтобы показать вам, что в обществе все друг о друге всё знают, если эти люди вращаются в одних и тех же кругах.
Питт уже сожалел о том, что непроизвольно причинил ему боль. Ему нравился Барклай, и он не ставил себе целью разбередить старую рану, которая едва ли имела отношение к смерти либо Локвуда Гамильтона, либо Этериджа.
— Конечно, — согласился он извиняющимся тоном. Чем меньше бередишь рану, тем быстрее она затягивается. — Вы упомянули других женщин в качестве гипотезы, вытекающей из стиля его поведения, или вам об этом что-то известно?
Гамильтон облегченно вздохнул.
— Нет, инспектор. Сожалею, но мои предположения основывались исключительно на его репутации. Вполне возможно, что я несправедлив к нему. Мне не нравится этот человек, поэтому, прошу вас, делайте скидку на это, когда оцениваете мои слова.
— Вы были знакомы с супругой Карфакса до того, как она вышла за него?
— О да.
— Мистер Гамильтон, вам нравилась Хелен Этеридж? — Питт задал вопрос напрямик, без каких-либо обиняков.
— Да, — так же прямо ответил Барклай. — Но не в романтическом плане, как вы понимаете. Она всегда казалась мне очень юной. В ней было нечто детское, она напоминала мечтательную девочку. — Он грустно улыбнулся. — Которая впервые сделала себе взрослую прическу и надела длинное платье.
Питт представил миссис Карфакс, ранимую, полную граничащей с обожанием любви к мужу, и мысленно согласился.
— К сожалению, все рано или поздно взрослеют, — с добродушной усмешкой добавил Гамильтон. — Возможно, с женщинами это происходит реже. — Он прикусил губу, как будто пожалел о сказанном и хотел забрать слова обратно. — Как бы то ни было, с некоторыми. Боюсь, инспектор, я мало чем смогу вам помочь. Мне безразличен Джеймс Карфакс, но я готов поклясться, что он никак не связан с анархистами или с другими тайными политическими группами и что он не маньяк Он именно то, чем кажется: эгоистичный молодой человек, который от скуки пьет чуть больше разумного и любит покрасоваться, но не имеет достаточно финансовых средств, чтобы, не используя деньги жены, поддерживать такой же уровень жизни, как у его друзей, и это раздражает его, однако не настолько, чтобы он отказался от этого.
— А если его супруга перестанет снабжать его деньгами? — спросил Питт.
— Не перестанет. Во всяком случае, я сомневаюсь, что перестанет, — поправился Гамильтон, — если только он не перейдет границы и не совершит нечто, что причинит ей слишком сильную боль. Но я не думаю, что он глуп до такой степени.
— Да, я тоже так не думаю. Спасибо, мистер Гамильтон. Я высоко ценю вашу искренность. Вполне возможно, вы тем самым избавили меня от необходимости тратить время на поиски ответов на столь деликатные вопросы.
Томас встал. Час был поздним, за окном сильно похолодало, ему очень хотелось домой. Завтра наступит очень скоро, а он практически ничего не достиг.
Барклай Гамильтон тоже встал. Он оказался выше, чем предполагал Томас, и более худым. Вид у него был смущенный.
— Прошу прощения, инспектор Питт. Я не имел права на такую откровенность. Конец дня, и я очень устал. Я повел себя неосмотрительно и дурно отозвался о Карфаксе. Мне не следовало бы высказывать свои мысли.
Инспектор широко улыбнулся.
— Вы же предупредили меня, что этот человек вам не нравится.
Барклай просиял и вдруг стал похож на того, каким он был восемнадцать лет назад, когда Аметист Ройс вышла замуж за его отца.
— Надеюсь, мы снова увидимся с вами, инспектор, но при более благоприятных обстоятельствах. — Вместо того чтобы звать слугу, Гамильтон протянул Питту руку, и они обменялись рукопожатием, как друзья, а не как дворянин и детектив.
Томас покинул дом, но не стал брать кэб, чтобы ехать домой, а некоторое время неторопливо шел вдоль набережной. Ночной воздух был наполнен влагой, с реки поднимался туман. Издалека, из Пула[16], доносились звуки туманных горнов, приглушенные расстоянием и сыростью.
Мог ли Джеймс Карфакс убить своего тестя, чтобы ускорить получение наследства своей женой? Или, что еще более безобразно и тягостно, могла ли Хелен в стремлении удержать мужа убить собственного отца ради денег, которые были нужны ей, чтобы обеспечить Джеймса так высоко ценимыми им материальными благами? Чтобы сохранить его внимание и тем самым обеспечить себе возможность и дальше делать вид, будто между ними существует любовь? Едва ли женщина могла сделать это сама, но она могла нанять кого-то. Это объяснило бы и убийство сэра Локвуда Гамильтона: наемный убийца по ошибке принял его за Этериджа. А вот человек, который был с ним близко знаком, никогда не обознался бы, тем более в таком довольно освещенном месте, как Вестминстерский мост.
Завтра предстоит выяснить, что за картину продала Хелен и за какую сумму. Узнать, что стало с вырученными деньгами, будет нелегко, но сделать это надо.
Уже дома, отдыхая после долгого дня, Томас то и дело вспоминал отмеченное страданием нежное лицо Хелен и видел страх в ее глазах. На следующее утро он встал рано и под дождем отправился на доклад к Мике Драммонду.
Тем же утром Шарлотта получила первое письмо от Эмили, с парижским штемпелем. Она несколько минут разглядывала его, не открывая. Одна ее часть спешила убедиться в том, что с Эмили все в порядке и она счастлива, другая же мучилась жгучей завистью к сестре, которая веселилась, радовалась приключениям и наслаждалась новой любовью.
Шарлотта прислонила конверт к чайнику и, глядя на него, съела два тоста с конфитюром, который она научилась отлично готовить — это было ее высшим достижением в кулинарии. Наконец она не выдержала.
Письмо было датировано апрелем восемьдесят восьмого года и отправлено из Парижа. Вот что было написано там:
Дражайшая моя Шарлотта!
Даже не знаю, с чего начать, так хочется рассказать тебе обо всем. Плавание было ужасным! Ледяной ветер, на море шторм! Но когда мы добрались до суши, все изменилось. Пока мы в почтовой карете ехали в Париж, я вспоминала все то, что читала о приключениях мушкетеров и Людовике Шестнадцатом — или тогда был Семнадцатый, а? Эта изумительная идея принадлежит Джеку, и я увидела то, что раньше рисовала только в своем воображении: фермы, где продаются сыры, замечательные леса, маленькие старые деревушки, где ссорятся фермерские жены. Все это было ужасно романтично. А еще я представляла, что чувствовали дворяне во времена революции — ведь они, должно быть, ехали той же дорогой, спеша добраться до пакетботов, которым предстояло переправить их в Англию!
В Париже Джек все организовал. Наша гостиница маленькая и забавная, окна выходят на мощенную булыжником площадь. Листья на деревьях только начинают раскрываться, и по вечерам у гостиницы какой-то дядечка небольшого роста играет на аккордеоне. Мы сидим снаружи, на солнышке, за столиком с клетчатой скатертью, и пьем вино. Признаю, еще немного прохладно, но разве я могу отказаться! Джек купил мне шелковую шаль, и когда она у меня на плечах, я чувствую себя самой настоящей француженкой, очень элегантной.
Мы прошли пешком много миль, и у меня болят ноги, но погода стояла изумительная, светило солнце и дул свежий ветерок; и я наслаждалась каждой минутой. Париж так красив! Куда бы я ни пошла, я ощущаю трепет примысли, что по тем же улицам ходил некто знаменитый или интересный, великий художник с особенным и необузданным видением, или пламенный революционер, или такой романтик, как Сидни Картон[17], который искупил все свои грехи безграничной любовью.
И, естественно, мы побывали в театре. Я почти ничего не поняла, но прочувствовала атмосферу, и это главное, — а еще, Шарлотта, музыка! По дороге домой мне ужасно хотелось петь и танцевать, только меня арестовали бы за нарушение спокойствия! Все это так замечательно, потому что Джек получает не меньшее удовольствие, чем я. Он великолепный собеседник, а еще он очень нежен и заботлив во всех отношениях. Я замечала, как другие женщины бросают на него пылкие взгляды, причем довольно завистливые!
