Андрей Троицкий - Капкан на честного лоха
На дне в целлофановом пакете лежали новые паспорта для мужа и Урманцева, в другом пакете стопка сто долларовых купюр. Слава Богу, документы не пропали. Пересчитала деньги, все на месте. Только вот… Паспорт Димы лежал сверху, а паспорт Урманцева снизу, а сейчас наоборот. Значит, кто-то побывал в комнате Маргариты Алексеевны в её отсутствие. Побывал и покопался тут без особой спешки, обшарил все углы, даже залез в банки с крупой. Когда же это случилось?
Она перепрятала паспорта из-под матраса в банку три дня назад, наивно решив, что жестянка – надежный тайник. В течение этих трех суток она отлучалась из дома в магазинчик, что по соседству. Выходила буквально на четверть часа. А здесь копались основательно, крупу из банок высыпали. Значит, комнату обыскивали сегодняшним утром, когда она ездила в центр за радиоприемником. Ключ от комнаты есть только у Климовой, так уговорились с хозяйкой, когда договаривались об аренде комнаты.
Что же это за напасть? Кто же мог здесь побывать?
Маргарита Алексеевна ссыпала крупу обратно в банку, спрятала паспорта на прежнее место, под матрас. Сергей Сергеевич наверняка сделал себе дубликат ключа. Его работа, больше некому.
Не случайно же он завернул к ней в комнату с этим скользким разговором. Что на уме у этого черта, чего он добивается? А может, Сергей Сергеевич уже поставил милицию в известность о своей находке? И беглых зэков, если они каким-то чудом и дойдут сюда, ждет засада.
Вряд ли он способен на такую подлость. Ведь сам прошел через ад лагерей. Не станет закладывать беглецов. Но откуда знать, что за жизнь вел за колючей проволокой дядя Сережа, может, он каждый день бегал отмечаться к куму. Как бы то ни было, теперь хорошего не жди. Не знаешь, с какой стороны получишь нож в спину.
А может, поговорить с мужиком на чистоту, денег ему сунуть? Этот не сознается, что лазил по комнате квартирантки, копался в белье и заглядывал в банки. Не из того теста сделан. Самый благоразумный выход в её положении – немедленно сжечь в печке паспорта. И уехать. Сегодня же уехать. Если мужа не спасет, хоть сама не сядет.
Маргарита Алексеевна провела полдня в тяжелых раздумьях, под вечер окончательно уговорила себя уезжать. Но не двинулась с места.
* * *Комиссия из Москвы, возглавляемая полковником Крыловым, приехала на зону сутками раньше, чем её ожидали. Весь день начальник колонии Соболев провел в хлопотах. Нужно было встречать людей, размещать на временное жительство в поселке. После обеда удалось выкроить свободную минуту, затащить Крылова в свой дом, чтобы перекинуться с ним парой слов.
Но разговор получился натянутым, будто Соболев разговаривал не с давним приятелем, а бездушным чиновником, которого встретил первый раз в жизни.
Крылов почему-то отказался от водки, дескать, устал с дороги и вообще нездоровиться. Отказался и остановиться на постой у старого приятеля, мол, члены комиссии неправильно поймут, если к тебе перееду, а не вместе с ними останусь. Он выслушал Соболева молча, ответил как-то по казенному. Мол, рапорт в министерстве читали, но организационных выводов пока не делали.
Тут многое будет зависеть от того, сумеет ли Соболев в короткий срок задержать беглецов. Двое пойманы, один живым, другой мертвым, но этого мало, нужно найти остальных.
Если все получится, считай, он, Соболев, родился под счастливой звездой, неприятностей не будет, сохраняются все шансы на скорый перевод в Москву. Если зэков не поймают, обижаться не на кого, разве что на самого себя. Плюс ко всем не неприятностям этот военнослужащий Балабанов, который наложил на себя руки.
– Не я ведь его голову в петлю сунул, – покачал головой Соболев. – У меня таких Балабановых – тысяча рыл. Почему я должен отвечать за каждого висельника?
Крылов свел брови на переносице, судя по хмурому выражению лица, эту точку зрения он не разделял.
– Понимаешь, лично мне этот перевод в Москву нужен, как боль в животе, – зашел с другого конца Соболев. – Я не за себя хлопочу. Дочь серьезно болеет. У неё астма, а этот климат её просто добивает. Врач говорит: ещё два-три года такой жизни – и у Нади откроется туберкулез. Или что похуже.
– Печально, – вздохнул Крылов.
– И жене тут все обрыдло, – продолжил Соболев. – Эта зона, этот поселок.
Крылов усмехнулся и только развел руками, словно хотел сказать: старик, как ты наивен, как ученица ПТУ с первым номером лифчика. Та бережет свою драгоценную девственность, которая на самом деле никому не нужна, вздыхает у окна и ждет мифического принца. А ты давишь мне на слезные железы и ждешь перевода в Москву. Не стыдно?
Вслух Крылов сказал иные слова, впрочем, близкие по смыслу.
– Ты же знаешь, выгораживать тебя, рискуя собственной задницей, никто не станет. У моего сына тоже проблемы со здоровьем, так я же не прошу на этом основании улучшить мои квартирные условия. Поймай этих придурков и тогда…
– Делаю все, что могу, – вздохнул Соболев.
– Значит, не все, если они до сих пор на свободе. Комиссия будет работать в твоем хозяйстве ещё трое суток. Ты должен уложиться. И, кстати, напиши докладную записку следующего содержания: что ты, как начальник колонии собираешься предпринять, чтобы впредь побеги не повторялись. Ну, твои идеи и все такое.
Ясно, Крылов не хочет подставляться. А вдруг кто из сослуживцев даст сигнал начальству. Кляузники непременно вспомнят прошлое, что Крылов и Соболев старые друзья, вместе учились в Высшей школе МВД. Разумеется, слов «друг» или «дружба» в анонимке не будет. Зачем пачкать святые понятия? Напишут «собутыльник», не дружили, а «пьянствовали в школе МВД». Вот же блядская жизнь…
Соболев проводил Крылова до казенного домика в центре поселка, где на постой разместилась комиссия, пожелал хорошо отдохнуть и удалился. Он шагал к зоне и медленно наливался злостью.
В коридоре административного корпуса навстречу попался начальник культурно-воспитательной части майор Берман. Начальник КВЧ увязался за Соболевым, зашел в его кабинет и стал рассказывать, что артисты из зэков только что закончили последнюю репетицию и готовы вечером выступить перед высокой московской комиссией. После концерта, по традиции, небольшое застолье в узком кругу. Столы накрывают, два лучших повара стараются, как могут.
Берман всю почти всю жизнь провел на севере, заработал множество болезней, звание майора и полный рот золотых зубов. Когда начальник КВЧ улыбался, а улыбался он часто и охотно, во рту у него словно загоралась стосвечовая лампочка. Такой улыбочкой можно полярной ночью комнату осветить. Да что там комнату – целую улицу.
Соболев слушал доклад невнимательно.
– Меню ужина следующее, – Берман улыбнулся, достал из кармана листок. – На закуску салаты, холодное мясо, заливная рыба, селедочка, икорка. Желающие могут поесть суп…
Соболев неожиданно оборвал Бермана.
– Суп кандей из семи мудей.
Берман поднял удивленные глаза, поняв, что начальник не в настроении, и перестал улыбаться.
– Разрешите зайти позже?
– Да, заходи позже, – кивнул Соболев.
Что у этого Бермана на уме? Белиберда всякая: суп, салат, артисты. А тут судьба решается. Если бы на зоне все было идеально и до полного блеска не хватало только селедки, икорки и выдающихся выступлений лагерных активистов, членов художественной самодеятельности, – это одно дело. Но когда весь в дерьме и не знаешь, как отмыться, тут уж не до самодеятельности и не до супа.
Глава девятая
Соболев спустился в подвал, кивнул офицеру, дежурившему под лестницей. Прошагал в дальней конец коридора, вошел в кабинет, где часом раньше к допросу Лудника приступил сам майор Ткаченко.
Кум сидел за письменным столом, на котором уже разложили большую военную карту. Ассистировал куму изрядно уставший за последние сутки Аксаев. Капитан скромно пристроился на табурете рядом с Лудником и через узкий прищур глаз разглядывал зэка, как обреченную на мучительную смерть подопытную крысу. Словно про себя прикидывал, какую кость сломать Луднику на закуску, а какую оставить на десерт.
Павел Сергеевич по своему обыкновению приказал подчиненным не обращать на него внимания и работать дальше, занял свой стул у стены, закурил сигарету. Он решил, что пробудет здесь хоть до семи часов, до того времени, на которое назначен концерт самодеятельных плясунов, и во что бы то ни стало уйдет из подвала с хорошим настроением. Потому что Лудник непременно расскажет правду, расставит все точки, даже если сдохнет на этом самом стуле от побоев или от инфаркта.
Ткаченко пока что и пальцем не тронул Лудника. Кум брал зэка на совесть, заканчивая разъяснительную часть беседы.
– Ну, а если я тебя выпущу отсюда прямо сейчас, – говорил Ткаченко. – Ни карцера тебе, ни даже фингала под глазом. Иди с миром. Как на это смотришь?
– Вам виднее, начальник, – сжался на стуле Лудник.
