Алексей Макеев - Врачебная тайна
— Хотели бы, получилось, — заверил меня доктор со шрамом. В его словах мне послышался опыт специалиста. — Но ты, напротив, им нужен был живой. Думаю, даже если бы захотел приложиться за компанию с тем сержантом, тебе не дали бы этого сделать. Как-нибудь тонко помешали бы, чтоб ты ничего не понял. Наверняка твое возвращение из шинка отслеживалось… Эти ребята не такие дураки, как может показаться. Тебя использовали как раз для того, чтобы указать, каким путем ушел товар из госпиталя.
— Зачем?
— Потому что товар ушел другим путем, это ложный след.
— Другим?
— Да, хотя и к вам в учебку, это так. Просто тот, кто украл, прекрасно понимал, что товар будут искать, и искать его будут не фраеры ушастые… — Кажется, доктор устал от нормативной лексики, снял маску. — Ты понимаешь, о чем базар?
— Кажется.
— И товар все еще в учебке. Его надо отследить… Вы, смотрю, заканчиваете с клубом? Еще одна стена осталась? Думаю, твой кореш сам управится, так? Тебе надо возвращаться в учебку. Товар наверняка у старшины, ты ведь говорил, он там всех вот так держит? — Доктор сжал кулак. — Если же нет, тем хуже для него. Покажешь ему фотку. — Доктор взял меня за запястье, развернул мою руку ладонью кверху. В ладонь легла цветная фотография.
На снимке я увидел крупным планом лицо Авинзона. Еле узнал его: мертвое лицо в ссадинах и кровоподтеках! Подобные картинки мне попадались в учебнике по судебно-медицинской экспертизе у дяди Васи. Едва не стошнило!
— Покажешь старшине Атаманову. Скажешь, этот паренек хотел в молчанку играть. Потом передумал, но было поздно. Пусть Атаманов не опоздает! И еще. Главное условие: старшина должен сдать того, кому хотел сбыть товар, — покупателя. Тогда ему зачтется. Это непременное условие! Все ясно?
— Вы уверены, что товар в учебке и его не реализовали еще?
— Паря! Ты знаешь, сколько там было? Я тебе скажу: семь килограммов морфина! Где ты в этом сраном, занюханном городке сбудешь такую партию? Да еще через этих лахудр? Не смеши меня! Для этого нужен серьезный покупатель с сумасшедшими деньгами. Это все фуфло, что они будто бы сбыли. Они только хотят это сделать… Скажешь, Атаманову дается семь дней на раздумье. Потом… — Доктор указал глазами на снимок. — Да спрячь ты его, не размахивай, как флагом!
Некоторое время мы молчали, курили. Я стыдился того, что руки мои трясутся, но справиться с собой не мог.
— Да не волнуйся так, — усмехнулся доктор. — Все будет тип-топ!
— А где у нас, в СССР, можно потратить такие деньги? — спросил я.
— Вот это хороший вопрос, — улыбнулся доктор. — Недетский… Ладно. Слушай инструкцию, как тебе вести себя со старшиной. Не хочется кипиш поднимать в учебке. Но если ты не справишься, придется… Чувствуешь, какая на тебе ответственность, боец? — усмехнулся доктор со шрамом, опять превращаясь в обычного с виду врача.
— Я должен выполнять ваше задание?
— Ты же сам хотел поквитаться? Или передумал?
Я усмехнулся невесело:
— Но не так. — Я нащупал в кармане снимок убитого Авинзона. — Ваши методы…
— О наших методах мы потом поговорим, — перебил меня мой страшный собеседник. — А теперь слушай сюда…
Чудные дела на свете творятся, думал я, расставшись с ним. Прокуратура и милиция, видимо, не заинтересованы в раздувании дела, для них несчастный случай и суицид — спокойнее. Мафия, напротив, хочет найти преступников. Прежде всего, конечно, ее «дурь» интересует, но и те, кто увел товар, — тоже. Получается, что правоохранительные органы лучше не беспокоить, а на жуликов, напротив, можно рассчитывать. Правда, только до той поры, пока они идут по следу. А когда всех найдут, нужен ли им буду я, слишком много знающий?.. Они ведь не церемонятся, как видно на примере Авинзона. Угораздило же меня вляпаться в такое дерьмо!
На окончание портрета Лизы Гоменской Доктор Шрам, как я окрестил его про себя, отвел мне несколько дней. Придется гнать халтуру, понял я, поскольку в число случаев, где хороша поспешность, таких, как ловля блох или расстройство желудка, изобразительное искусство не входит. Начальнику отделения я соврал, что встретил своего сержанта, и тот настоятельно требует возвращаться в учебку. На меня, мол, есть виды при формировании сержантского взвода, который поедет на учения. В общем-то это было и не вранье, а перенос прошлого разговора с Рубликовым на сегодняшний день. Майор Гоменский дал карт-бланш по выходу на волю. Перепелкин в клубе старался за двоих.
Возвращаясь с сеанса, я поравнялся с магазином и, невольно повернув голову на открывающуюся дверь, увидел… Люцию собственной персоной! В руке девушка держала мягкую сумку с картошкой — явно не легкую.
— О! Какая встреча, — улыбнулась она и переложила сумку с одной руки на другую.
— Надеюсь, удачная, — ответил я. — Для вас. С практической точки зрения. — Я протянул руку за ее авоськой.
— Ой, буду вам очень признательна. — Она отдала мне свою ношу. Хоть ноша являлась своей для Люции, а не для меня, все равно показалось, что не тянет, — столь велико было воодушевление от случайной встречи с девушкой в неформальной обстановке. Некоторое время мы шли молча, потом в Люции проснулась медсестра военного госпиталя:
— Выходишь один за пределы части? — спросила она.
— Я не боюсь, — доверительно сообщил ей. — Мне двадцать три года.
Она улыбнулась.
— Гоменский жетон посыльного дает, — пояснил без шуток.
— А-а… Только я не в госпиталь иду, — на всякий случай сказала Люция.
— Я догадался. На госпиталь тут картофана маловато будет, — приподнял я ее авоську. — Одна мафия за ужином больше слопает.
— Мафия?
— Я их так называю: Латусь и компания…
Сменив тон, добавил:
— Правда, там одним едоком меньше стало… Авинзон…
— Это ужасно! Куда, зачем он пошел? За что его так? Кто?..
Я знал, и кто его, и за что, поэтому просто промолчал. Люция повздыхала и решила сменить тему:
— Ты, значит, дочку Гоменского рисуешь?
— Ага. Прогибаюсь перед начальством.
— Да и девушка симпатичная. Нравится тебе? — Люция посмотрела на меня с прищуром.
— Конечно, — ничуть не смутился я. — Модель не может не нравиться, даже если это столетняя бабушка, иначе портрета не выйдет. Правда, надо понимать, что слово «нравиться» здесь означает «заинтересовать». Захотеть разобраться, понимаешь?
— Угу-у, — протянула Люция, явно оставляя за собой право сомневаться. — Пришли. Вот мой дом, служебная квартира. Мама живет в Чите… Поднимешься? Чаем напою. Портрет мой рисовать за это не обязательно.
— Поднимусь в любом случае. Сумку надо донести.
Дом оказался малосемейным общежитием гостиничного типа: длинный коридор, по обе стороны — двери, ребенок на трехколесном велосипеде, которому Люция сказала: «Привет, Андрейка!» — и погладила по волосам.
Квартирка ее оказалась похожа на настоящую, все есть — гостиная, ванная, кухня… Только все маленькое.
— Присаживайся. — Она указала рукой на диван. — Я чайник поставлю.
Стремительное сближение со звездой кожно-венерологического отделения (ну и название!) не могло не волновать. Вряд ли кто-нибудь из мафии бывал у нее в гостях. Впрочем, и на руках ее носил пока лишь я один. «Может, еще разок попробовать?» — мелькнула шальная мыслишка. Я вспомнил свой сон. Даже обонятельная галлюцинация приключилась: показалось, что у нее в комнате едва уловимо пахнет табачным дымом… Хозяйка села в кресло напротив меня:
— Странно. У меня такое ощущение, что мы прежде встречались, — призналась она.
— Вряд ли, — соврал я. — Я бы запомнил.
Мое внимание привлекла фотография на стене. Симпатичная женщина и две девочки — две одинаковых Люции.
— Это я с мамой и сестрой, — пояснила девушка.
— У тебя есть сестра? Вы близнецы, значит? Просто индийское кино какое-то…
Люция рассмеялась:
— Да. Сестру зовут Марина. Она, кстати, тоже художник. Я и сама немного рисую, только в госпитале не признавалась, а то поручениями завалят.
— Это точно… Вы и теперь так же с ней похожи, как тогда?
— Абсолютно. Одно лицо. Мама нас, правда, никогда не путала. По характеру — совершенно разные. Я всегда была тихая и скромная, а Маринка — сорвиголова. И замуж выскочила рано — за москвича, представь!
— Так это, наверное, перспективно?
— Ой, такая перспектива, что деваться некуда! Муж у нее тоже художник.
— Да ты что? Тоже художник?! Что-то нашего брата слишком много становится. Даже эпизод из «Золотого теленка» вспомнился… А почему ты про мужа сестры сказала с иронией?
— Потому что не знаю, где как, а в Москве его компания — это же богема! Вечная светская тусовка, рассуждения, философствование, диспуты… Рисовать времени совсем не остается. Сестра не помнит, когда он в последний раз к мольберту подходил. Правда, ему и не обязательно. Папа — шишка из Министерства обороны. Куда-нибудь пристроит, если надо… Маринка, между прочим, сейчас у нас. Она-то рисует. Получила заказ писать Таволгинский дацан, это буддийский монастырь такой… Мне кажется, Маринка рада была уехать из Москвы. Утомила ее столица, захотелось тишины и покоя. Не надо было замуж так рано выходить! Всегда была упрямая, все по-своему делала! Даже в мелочах. Вот говорили ей, допустим, не ешь виноград с косточками, аппендицит заработаешь, все равно ела. Пока не вырезали.
