Фридрих Незнанский - По живому следу
— Куда дел, ворюга, бандит?!
Я и расплакался. Обидно стало. С кровати же не встаю. Куда я их деть мог?
— Кто заходил? — спрашивает.
— Витька, говорю, Семенов. Больше некому.
И правда, больше некому было. Отец вечером пришел, я думал, сразу к Семеновым побежит. Нет. Ничего не сказал. Пробурчал, что не материно это дело, а про меня — что вру я все, что веры мне нет и он со мной потом разберется.
Вот думаю, как. Нужен вам сын! Ладно, погодите. Поправлюсь — снова ноги сделаю.
Времени много было, стал я все обдумывать. Решил — за границу побегу, во Францию. Там тепло, хорошо. И работать можно устроиться, и в армию пойти — тоже платят. Достал с полки атлас старый, там еще Советский Союз нарисован и нашего Вышнегорска никак не найдешь. Но, решил, доберусь. Свидетельство о рождении у матери из стола вытащил, заметил, где деньги лежат, но сразу не взял, не дурак. Про свидетельство она, может, и сейчас не хватилась… А деньги бы сразу стала искать. Знаю я эти дела. Деньги — вещь, деньги любой дурак бережет, это ежу понятно. А уж про мою мамашку и говорить нечего. Она у меня за копейку удавится.
Стал я ждать, чтобы совсем лето стало, — в мае дело было. На школу вовсе забил, как поправился — даже для виду там не появлялся. Боялся только, чтобы батя про это не узнал и не отлупил опять. Но у бати скоро своих проблем выше крыши стало…
Я домой возвращаюсь однажды, а там милиция. Обыск. Оказалось, что батя-то мой на пару с Семеновым магазин подломили. Их и взяли тут же. А как стали копать — много чего за ними еще было. Батю-то давно с завода по статье уволили, а он нам с матерью не говорил, мы и не знали. Вот он чего Витьку выгораживал — с Семеновым ссориться не хотел. А может, еще почему. Я в их дела не вникал, знаю только, что папаша мой до сих пор сидит. Если не сбежал, конечно. Только интересно — куда это он побежит, если придется?
Я тогда и суда ждать не стал — больно мне интересно! Рванул, как и хотел, на запад. Только не по железке, а автостопом. Думал, так оно вернее, дальше уйти успею, искать ведь будут. Ха! Ну денег, которые я из заначки увел, матушка еще хватилась, а на меня положила — это уж точно.
Я тогда снова недалеко уехал. В Глухове, это сто двадцать километров от нашего Вышнегорска, искал я, где переночевать. К вечеру вижу — в подъезде придется. Это сейчас мне привычно, а тогда….
Но я про другое, короче. Там у меня пацаны какие-то деньги и отобрали, в подъезде. И побили. Я хоть кричал — фиг кто вышел помочь. Без денег долго не протянешь, вот и пришлось мне в милицию сдаваться. В другом подъезде до утра пересидел, а с утра пошел. Сказал все как было. Так оказалось, что матушка и не искала меня ни фига. Я четыре дня в приемнике жил, пока она собралась за мной приехать. Это в соседний-то город!
Ну привезла она меня назад. В школе меня на второй год оставили. Да мне что — не сильно я и расстроился. Уже решил же, что больше в школу ходить не буду. Бодяга. Батя в предварилке сидел, но по нему я тоже не скучал. А по ремню его — тем более. Мать на меня не больно-то внимание обращала — так я домой только пожрать заходил, и то не всегда. В то время у меня и татуировка появилась.
С Витькой Семеновым мы где-то месяц не виделись со всеми этими делами. Но я ему сережки материны не забыл. Только что с ним сделаешь — он пацан здоровый, бычара. И старше меня на два года.
Витьку я на обрыве, возле гаражей, встретил. Я туда потусоваться пошел — встречать с работы мне уже некого было. А Витька и никогда не встречал — батя урка, так какой там завод! Но все пацаны по вечерам на обрыве, а он им травку продавал. Где брал — не знаю. И не трогали его никогда ни Дюша, ни Фингал. Они тоже дурью занимались, но по-серьезному. Да им лет по пятнадцать тогда было, а Витька — сопля. Но не трогали. Может, из-за отца, может, еще почему.
Витька сам ко мне подошел. «Здорово, — говорит, — как жизнь?» И улыбается так поганенько. Я бы, может, не стал с ним связываться, да все вокруг пацаны смотрят и вроде тоже смеются надо мной. Я и ответил, что гад ты, сережки увел, а мне досталось. Хотел еще прибавить, что какой у него папаша, такой и он сам, но не стал. Мне-то с моим батей тоже, выходит, не сильно повезло. А Витька все лыбится. «Книжник ты, — говорит, — и ничего больше. Козява. Не видал я никаких сережек. И ты ничего не докажешь, и мать твоя теперь пикнуть побоится». «Сам ты, — отвечаю, — книжник». Ну поцапались мы с ним. И как-то так получилось, что я ему в глаз заехал и фингал поставил. Случайно получилось, он меня здоровее, я уж говорил. А тут взрослые подошли, мужики с завода, растащили.
Витька говорит: «Я тебе этот фингал, падла, запомню!» И где-то через неделю подловили они меня вчетвером, в подъезд одной новостройки затащили, а там нет никого, понятно. Ну и держали меня, пока Витька мне на левой руке татуировку делал, рот затыкали — не то что кричать, дышать трудно было. Наколол он мне вот — «Книжник». С тех пор меня мало кто по-другому и зовет. Книжник да Книжник…
И в протоколах пишут. Как кличку. А наколка — примета особая. Мне эта наколка потом, когда последняя-то история была, помогла даже. Ну я вам потом расскажу, по порядку надо.
В третий раз я из дома сбежал через год только. Батю моего посадили на восемь лет. Для первого раза это много, сами понимаете. Но то ли больно много они с Семеновым наворочали, то ли чужие дела повесили. Да мне наплевать, в общем. И мамаша тоже не сильно расстроилась. Уже к зиме завела себе одного: бухгалтером на нашем цементном работал. Меня, понятное дело, не спрашивала, а бате, может, и написала — не знаю. Ее новый, Шульман у него фамилия, скоро к нам и переехал. Бить не бил — врать не буду. Только зануда был страшная. Все про школу мне на мозги капал. Я-то на эту школу конкретно забил, не появлялся там даже. Училка наша на меня плюнула. А этот почти каждый вечер посадит меня перед собой на стул и гундит: «Ты мальчик способный, читаешь много. Не надо себя губить. Учиться надо. А ты что же? По улицам болтаешься. Курить начал…» Тоска смертная. Да что говорить: зануда — зануда и есть.
Но курить я тогда и правда начал. Привык быстро. И до сих пор жалею, вот честное слово! Потому что без еды, когда после фигово приходилось, день-два я спокойно тянул, а без курева совсем хана, хоть вешайся.
На сигареты, понятно, деньги нужны были, да и вообще — одно купить, другое, мало ли. Я сначала у матери таскал, но у нее не больно-то поворуешь — все сосчитано было. Раз она меня по шее тряпкой звезданула, другой. Нет, думаю, надо в другом месте брать.
Сначала случайно получилось. Я когда по городу гулял, увидел один раз перца на скамейке. Вокруг него сумок, пакетов — штук десять. Перец докурил, сумки собрал и пошел. А один пакет забыл, он у него со скамейки свалился, а перец не заметил. Я отдать бы ему мог, но не стал. В пакете так, ерунда оказалась, тряпки, но еще — блок сигарет «Мальборо» и ботинки новые, кожаные. Тряпки я выбросил — куда они мне. Да еще женские. Ботинки зажилил, но носить не стал — велики. А сигареты скурил. Жалко, думаю, что денег не оказалось. Деньги бы пригодились — факт. Ну а в другой раз я в автобусе мужику в карман залез. Тот меня за руку. В детскую комнату отвели, в милицию. Потом матери передали. «На вашего сына, — говорят, — уже приличное досье собирается, следите за ним получше». Да матери все равно. Рукой махнула. Это я слышал, как она соседке про меня говорила. Ну, махнула, так махнула. Посидел я недельку взаперти, потом снова выходить гулять стал. А без денег что же гулять?.. Я и воровал где мог. Ну так — не воровал, подворовывал.
В это время я с Голубем и познакомился. Голубь — это не кличка, фамилия, точно знаю. Я один раз случайно паспорт его видел — судимость есть, верно. А Голубь — фамилия. Николай Владимирович. Из всех наших я, может, один знал, как его по имени зовут.
Свел нас Фингал, который балдой приторговывал, я вроде про него уже говорил. К новой весне я совсем редко дома бывать стал. Тоска, бодяга. Когда на стройке переночую, когда в подъезде, да мало ли… Ну, бывало, и в милиции, там меня уже хорошо знали. Но на кражах поймать не могли. Поэтому подержат ночь и домой ведут. А дома опять сначала. Я день-два поем — и снова на улицу.
Как-то вечером, поздно уже было и холодновато, сижу в одном дворе на скамейке — подходит Фингал. «Привет!» — «Привет!» — «Все, — спрашивает, — по подъездам слоняешься? Жрал хоть что-нибудь сегодня?» — «Жрал», — говорю. А сам думаю: чего это он такой заботливый?
Но есть и правда хотелось. Потом, холодно было. А он предложил пойти погреться. И чаю попить. Я и согласился.
Идти недалеко было. Дом такой деревянный, двухэтажный. А там, в одной квартире, много кого. Сивый там и другие пацаны тоже. И мужики. Голубь там же был. Фингал когда постучался, ему Сивый и открыл.
— Гляди, — говорит, — Голубь, Фингал какого-то мышонка приволок.
— А, — тот отвечает, — это ж Книжник, личность знаменитая.
