Буало-Нарсежак - В тесном кругу
И она молитвенно сложила руки. «Неужели она настолько постарела?» — про себя подумала Жюли.
— Подойди, — тихо позвала Глория. — Я подсчитала. Мне нужно продержаться ровно три месяца, до дня рождения. Потом можно умирать. Но сначала я должна получить орден. Согласна, это глупо, назови это как хочешь, но я не могу думать ни о чем другом. Как ты думаешь, могут дать орден Почетного легиона иностранке? Ведь она же итальянка. Я служила Франции, а она? Дай-ка мне альбом вырезок.
— Который?
— Шестой том.
Она почти наизусть помнила содержимое каждого из этих альбомов. Все газетные и журнальные вырезки хранились в строгом хронологическом порядке. Здесь были отчеты о концертах, статьи известных критиков, хвалебные рецензии, интервью, фотографии Глории, в окружении журналистов и зевак направляющейся к концертному залу, — одним словом, сорокалетняя история славы, запечатленная в заголовках на разных языках мира: «Wonder woman of French music», «An enchanted violin», «She dazzles New York audience»…
Шестой том был, собственно, последним. Глория раскрыла его у себя на коленях, а Жюли, приобняв сестру за плечи, склонилась и читала вместе с ней.
— Смотри, это Мадрид, — заметила она. — Я тоже там играла в 1923 году. Тот же зал и та же сцена. Только дирижировал Игорь Меркин.
А вот здесь, — продолжала Глория. — Бостон. Грандиозный успех. Такие отзывы даже мне редко приходилось читать. «А unique genius… Leaves Menuhin simply nowhere…» Да, ты права. Куда ей до меня!
На эти короткие мгновения они словно превратились в единомышленниц, вспоминающих общее чудесное прошлое. Глория первой нарушила очарование минуты.
— Ты сохранила свой альбом вырезок? — спросила она.
— Нет. Я давным-давно все растеряла, — ответила Жюли.
Она отодвинулась от сестры и пошла остановить проигрыватель. Потом небрежно бросила:
— Ну, я пошла. Если тебе что-нибудь понадобится, позовешь меня.
В этот день Жюли поела с аппетитом. Боль исчезла совершенно. Кларисса наблюдала за ней с удивлением и легкой тревогой. К частым сменам настроения Глории она уже привыкла, но Жюли… Жюли всегда хранила на лице одно и то же выражение, словно говорившее: «Отстаньте от меня все». Но Клариссе хватило ума не задавать вопросов. Чтобы прервать затянувшуюся тишину, она заговорила о господине Хольце. Это была неисчерпаемая тема для разговора, потому что он все последние дни только и делал, что сновал между своим домом и домом Джины, объясняя всем встретившимся по пути, что спешит «чуть-чуть подсобить» соседке. Обитатели острова пребывали в неослабном внимании, подсматривая и подглядывая глазами слуг и ближайших соседей. Памела, укрывшись за притворенным ставнем и вооружившись биноклем, рассматривала ящики, которые без конца вносили в «Подсолнухи». Она уже успела заметить ценную посуду, полки — очевидно, от книжных шкафов, — торшер неизвестного ей стиля, возможно мексиканского. Телефон у Глории звонил не умолкая.
— Все это немного напоминает рыночную распродажу, — докладывала Кейт. — Знаете, наподобие гостиных у бывших чемпионов, где шагу негде ступить от всяких там кубков, ваз и прочих трофеев из позолоченного серебра. Хольц лично распаковывает во дворе весь этот хлам, а потом благоговейно тащит в дом. Ей-богу, он в нее втюрился. А ведь она годится ему в матери!
Но Глории хотелось знать еще больше, и она без конца теребила самых надежных из своих подруг. Но те и без ее напоминаний охотно гуляли вокруг «Подсолнухов», ловя любой повод, чтобы задержаться подольше возле самого дома.
— Нет, — говорила малышка Эртебуа, — ее самой не видно. Она все время в доме, наверное, руководит переселением. Я заметила, как несли несколько картин. Несли невероятно осторожно, наверное, картины очень ценные.
Симону, в свою очередь, поразило изобилие кухонной утвари и бытовых приборов.
— Это просто невозможно, — восклицала она, — она что, собирается открывать семейный пансион? Вы бы видели, Какая плита! А сколько всяких комбайнов! А холодильник! Да в нем жить можно! Она, наверное, трескает за семерых!
— А главное, — продолжала Кларисса, — есть один загадочный предмет. Никто не может догадаться, для чего он нужен. Это что-то вроде очень большого стеклянного сосуда, даже не сосуда, а такой вроде бы ванночки, но очень большой — наверное, целый метр в длину, и очень глубокой. Ваша сестра и ее приятельницы строят предположения. Поскольку стиральную машину они видели отдельно, значит, это не для стирки.
— А крышка к этой штуке есть?
— Нет никакой крышки.
— Так может, это что-то вроде картотеки? Или специальная полка для кассет? Или для бобин со старыми фильмами? Это было бы очень удобно, потому что сквозь стекло легко читать названия.
— Не может быть. Он слишком глубокий.
Глория билась над загадкой этого предмета, как бились и все остальные. А ключ к ней неожиданно дал привратник Роже, и тогда новость распространилась по острову со скоростью урагана, обрастая по пути новыми деталями и подробностями.
— Я слышала от самой мадам Женсон.
— И что же это такое?
— Кажется, это аквариум. Роже помогал ей устанавливать его в гостиной.
— Аквариум! Но ведь в нем обычно держат маленьких рыбок. К тому же для него требуется целая куча всякого специального оборудования и, кажется, особая подставка из камней.
— Просто она чокнутая, — подвела итог Габи Ле Клек.
Глория позвонила Жюли.
— Ты в курсе?
— Да. Об этом говорили у Рауля. Конечно, аквариум — это выглядит довольно странно, но у Джины все необычное.
— Ты что, не понимаешь? Ведь это направлено против меня. Сама подумай! Это же бросается в глаза! Каждому захочется взглянуть на этот аквариум. А если он окажется устроен со вкусом, ну, сама понимаешь, красивое освещение, рыбки, кораллы, всякие редкие растения, — они пойдут на любые низости, лишь бы выпросить приглашение. Да, она не могла изобрести ничего лучше аквариума, чтобы отбить у меня всех друзей.
— Послушай, Глория. Я к ней схожу.
— Ага! Вот видишь! И ты тоже!
Голос ее задрожал, и в нем послышалось сдерживаемое рыдание.
— Может быть, дашь мне договорить, — строго прервала ее Жюли. — Да, я пойду к ней, но только для того, чтобы стать там твоими глазами и ушами. Я расскажу тебе все, что увижу, и все, о чем услышу. Впрочем, время терпит. Ведь аквариум не так просто устроить. И еще нужно привезти рыб. Так что перестань забивать себе голову.
Жюли положила трубку и обратилась к Клариссе, которая шумела пылесосом:
— Все-таки старики — это ужасно. Бедная Глория! Я ведь помню ее совсем другой! В молодости, во времена ее первых мужей, она была жданной гостьей на любых праздниках, на любых приемах. Да что там, она была королевой на всех этих вечерах! А теперь?.. Она проводит время, пережевывая всякие глупости, и впадает в отчаяние из-за чужого аквариума. Помяни мое слово, Кларисса. Я не удивлюсь, если она из-за него заболеет.
Но Глория не собиралась сдаваться. Она предприняла ответный удар, собрав у себя вечеринку под девизом «Мои дирижеры». Никогда еще она так тщательно не причесывалась, никогда так старательно, не гримировалась, никогда не надевала столько лучших украшений сразу, и никто, кроме Жюли, не смог бы заметить, как обвисли ее щеки и ввалились глаза, придавая лицу сходство с черепом. Впрочем, благодаря крайне удачному освещению — а никто не умел так, как Глория, подбирать освещение, оставляя ставни прикрытыми ровно настолько, насколько нужно, и располагая настенные светильники именно там, где нужно, — она все-таки выглядела очень недурно. Все ее самые верные подружки были здесь и сейчас увлеченно трещали. Явились все, кроме Нелли Блеро.
— Почему она не пришла? — тихо спросила Глория. — Она что, заболела?
— Нет, — ответила Жюли. — Просто опаздывает.
Но Нелли так и не пришла. Глория старалась изо всехсил. Она казалась веселой, блестящей хозяйкой салона. Пару раз у нее возникали легкие провалы в памяти — в самом деле, как было с ходу вспомнить имя некоего Поля Парея, — но она так мило и кокетливо призналась в своей забывчивости, точь-в-точь девчушка, перепутавшая слова тщательно заученного приветствия, — что компания в очередной раз пришла в полный восторг. Затем прослушали фрагмент из концерта Бетховена. Жюли, знавшая, насколько он труден, не смогла сдержать восхищения. Нет, все-таки Глория была выдающейся исполнительницей. Наверное, ей надо было бы умереть, когда она была на вершине славы. Тогда не пришлось бы сражаться с собственным старческим слабоумием. В конце концов, разве она не окажет ей услугу, если… Жюли не смела додумать эту мысль до конца, но чувствовала, как в душе ее все крепнет сознание справедливости того, что она затевает. В сущности, она всегда поступала справедливо. Разве ее письмо лейтенанту Ламбо было проникнуто хоть каким-нибудь недостойным чувством? И то, другое письмо, которое она написала уже в Нью- Йорке и благодаря которому открылось, что Жан-Поль Галан был гомосексуалистом, разве не оно спасло Глорию от неизбежного скандала? Да, она всегда старалась предотвратить скандал. Дардэль был воротилой черного рынка. Разве не разумно было заранее принять меры предосторожности и сообщить, что он был евреем?
