Фридрих Незнанский - Клуб неверных мужчин
— Звони Нагибину, — приказал он. — Сегодня работаете в одной упряжке. Постарайтесь освоить тему: Роман Кошкин и его творческое наследие. Где хранится, какова его судьба после смерти художника, все такое. Только в студию на Солянке не суйтесь. Сам туда пойду.
— О, вы собираетесь повысить наш культурный уровень! — удивился Борис. — А знаете, я не против приобщиться к высокому. Ладно, будем держать вас в курсе.
Студия так и называлась — «На Солянке». Она располагалась в старом кирпичном здании. Парадный вход выходил на оживленную улицу. Турецкий запарковал машину позади груженного коробками пикапа, выбрался на тротуар. Судя по отчетам и протоколам, это было то самое место, где пуля из проезжающей машины прервала жизнь молодого, но плодовитого художника. Лоб отчаянно зачесался, — с чего бы это? Он посмотрел по сторонам, не заметил ничего подозрительного. Ехали машины, торопились люди. Женщина средних лет опаздывала на работу, расталкивая прохожих, бежала к соседнему зданию. Мужчина офисного вида, сжимая под мышкой портфель, жаловался коллеге, что с тех пор, как он перестал переваривать своего шефа, вскрылась застарелая язва желудка. Синдром «вчерашнего дня»? С какой бы стати? Лоб обычно чешется, если за тобой пристально наблюдают…
Ладно, с неприятностями он будет разбираться по мере их возникновения. Давно пора нанести визит своему личному психотерапевту. Размышляя, почему он до сих пор не обзавелся личным психотерапевтом, Турецкий зашагал в здание.
Вход в студию был свободным. Точнее, вахтер отвлекся, и удалось проскочить безнаказанно. Он отправился по стрелке на стене. И вскоре уже бродил по выставочной галерее, вращая головой. В этом месте никто никуда не торопился, небрежно одетые люди неспешно занимались своими делами. Начиналась студия с просторного фойе, увешанного творениями «местных».
Для человека с больным воображением и нестандартным взглядом на жизнь эта выставка беспредметного, абстрактного искусства представляла бы жгучий интерес. Турецкий сделал попытку влезть в шкуру такого человека. Он бродил по фойе, разглядывал картины. Отдельные из них частично были выполнены в традиционной манере, хотя и несли в себе заумный смысл. Другие неискушенному зрителю казались мазней и абракадаброй. Женщина с крыльями, обрубленная по пояс, рвала на куски античного сложения юношу, причем, последний, судя по блаженной мине, не страдал, а получал удовольствие. Человек с игральной костью вместо головы (видимо, больной лудоманией) бежал по мертвому лесу, приближаясь к крутому оврагу, кишащему змеями. Что-то подобное, выполненное, впрочем, в традиционной манере, Турецкий видел на одном из рекламных постеров: пронзительные детские глаза и надпись белым по черному: «Папа, не играй!». Хаос цветных пятен, наложенных вибрирующими мазками — из месива вырисовывались очертания многоэтажного дома. Винегрет взаимоисключающих орнаментов — художник стремился изобразить что-то восточное. Кладбище мертвых гусей под ослепительно оранжевым небом — еще один смелый экспериментатор. Голова роковой соблазнительницы, выписанная на удивление реалистично, чего не сказать о соседствующих с головой элементах — все это безумие мозаичных фрагментов напоминало плотную золотистую чешую. Чем дальше он продвигался по холлу, тем хуже было с восприятием. Мешанина обнаженных тел вопила о человеческом уродстве. Он бы предпочел наоборот, — прославление красоты человеческого тела. Подражательство Эдварду Мунку — болезнь, безумие, смерть, зловещие абстрактные фигуры, выплывающие из струящихся мазков и теряющие определенность под пристальным взглядом. Искаженное мукой лицо старца — жуткий страх перед смертью. Орущая перекошенная физиономия, шторм из всех цветов радуги, уродливые балаганные маски. Сплошные страдания, символизирующие, судя по всему, глубокий философский смысл. Разодранные на клочки механизмы, перепутанные с корнями деревьев и страшноватыми ромашками, — видимо, художник собирался донести, что современная техника является прямым продолжением природы…
— Вы не заблудились, мужчина? — чирикнула проплывающая мимо девица с немытыми волосами.
— Эй, минутку, женщина… — он потянулся к ней, как к путеводной звезде, но девица уже уплыла.
Он решил домучиться, а там уж видно будет, на пользу это пойдет или во вред. Впрочем, в завершении композиции первобытных ужасов уже не было. Оставалась эмоциональность, выраженная в причудливых формах. Картины сияли красками, и хотя изображали непонятно что, выглядели вполне нарядно и могли бы стать украшением какого-нибудь непритязательного кафе. Всплыло слово «фовизм» — что-то «дикое», связанное с упрощенным импрессионизмом. Настолько упрощенным, что все это походило на выставку детских рисунков в районном доме культуры. Пароходы с трубами, скопление белых зданий с красными крышами, изображенных так, словно они отражаются в чайнике. Женщины, прикрытые полотенцами, а некоторые и не прикрытые, хоровод обнаженных личностей, явно навеянных одним из трудов Матисса. Рыбки с головами кашалотов, плавающие в стеклянной банке. «Русалка и канарейка» — значилось под внушительной композицией из цветных наклеек и пятен краски. Он из принципа остановился, долго искал на картине русалку и канарейку. Отыскал что-то похожее на искалеченную птицу, а вот с русалкой откровенно не повезло. Впрочем, русалку, хотя и без хвоста, он обнаружил в одном из помещений позади холла. За первой дверью не было ничего интересного, за второй был склад, а в третьей он обомлел. Здесь готовили подрастающее поколение. Молодые люди за мольбертами образовали полукруг, увлеченно мазали по холстам угольками. «Демонстратором пластических поз» служила обнаженная девушка, расслабленно лежащая на кушетке. Она забросила руки за голову, грустно смотрела в потолок и определенно скучала. Поза девушки выражала полную готовность к немедленному разврату. А в лице — щемящая жалость, неприкаянность, трагизм. Золотистые волосы разбросаны по подушке, тело призывно изогнуто дугой, ноги немного раздвинуты, одна чуть приподнята. Кожа девушки отливала равномерным загаром…
Турецкий заморгал, встал, как вкопанный. Наблюдать за ним могла только девица, остальные сидели к нему затылками. Она игриво улыбнулась, подмигнула. Он справился с собой, подмигнул в ответ. «Со скрипом» отвел глаза, сделал открытие, что «юные дарования» видят девушку по-разному. Кто-то тяготел к классическому пониманию: как чукча — что вижу, то рисую. У кого-то неземная красота, перенесенная на холст, была освеженной коровьей тушей, у кого-то — горкой кубических фигур, у кого-то — сморщенной старухой. Кто-то тяготел к парижской школе, мнил себя последователем Амедео Модильяни: контур натурщицы выписывал гибкой непрерывной линией, подчеркивающей объем формы. Шея превращалась в лебединую, голова — в овал, в глазах отсутствовали зрачки. Живая женщина превращалась в схему, хотя неуловимое сходство с оригиналом все же и оставалось.
— Привет, — сказала девушка.
«Студенты» вразнобой повернулись, вопрошающе уставились на застывшего в проеме детектива.
— Простите, — пробормотал Турецкий, закрывая дверь.
Так больше продолжаться не могло. Условий для работы не было. Он должен был прийти сюда с женой. Он двигался дальше по скользкой дорожке. У окна курили длинноволосые «папуасы», обсуждая недавнюю выставку на ВДНХ, вызвавшую горячие споры в обществе. Двое парней протащили тяжелую раму.
— Так и плутаете? — посочувствовала девица с немытыми волосами, проплывая в обратном направлении.
— Послушайте, женщина…
Она остановилась, строго посмотрела на него.
— В каком это смысле — женщина?
— В самом хорошем смысле, не волнуйтесь, — уверил Турецкий. — Я бы даже сказал — в лучшем смысле этого слова. У меня совершенно нет времени плутать по вашим закоулкам. С кем я могу поговорить?
— О чем? — фыркнула девица. — Со мной вы можете поговорить о влиянии экспрессионизма на творчество художников, не входивших ни в какие группировки. С Лапушинским вы можете поговорить о проблеме ремонта нашей студии и о том, сколько денег придется заплатить, чтобы подрядная организация, наконец, начала что-то делать. Но с Лапушинским вы не поговорите, потому что его сегодня нет.
— Насчет Кошкина…
— О, с Ромой Кошкиным вы могли бы поговорить практически на любую тему, но сделать это вам не удастся, поскольку его…
— Умертвили, — закончил мысль Турецкий. — Именно по этому поводу я и здесь. Мы расследуем убийство данного господина…
— Это был удар для всех нас, — заверила девица. — Мы так любили Романа, нам так его будет не хватать. Нам его уже не хватает! — разозлилась девица. — В коллективе начинаются склоки, раздоры, отношение выяснений… тьфу!..
— Я понял, — улыбнулся Турецкий. — Вы страшно заняты. Вас уже терроризировала милиция. Гурьянова где найти?
