Наталья Солнцева - Яд древней богини
Она без колебаний кивнула.
- Разумеется.
По-видимому, Ольга изображала из себя деловую женщину - собранную, предельно лаконичную, спартанской закалки. Похоже, она уделяла много внимания спорту, так как ее плечи и руки имели ярко выраженную мускулатуру.
Смирнов начал издалека, с особенностей характера журналиста и влияния некоторых индивидуальных черт личности на творческий процесс. Постепенно он вовлек Потехину в диалог.
- Вы ходите в спортзал? - спросил он, с притворным восхищением любуясь ее телом.
- Я сторонница здорового образа жизни, - оживилась она. - Вот и Гришу пытаюсь приобщить. Иногда мы ходим обедать в индийское кафе, там подают вегетарианские блюда. Он курит, а это очень вредно, и выпивает. Алкоголь ему противопоказан!
- Почему?
- Пьяный, он совершенно перестает контролировать себя - жалуется на судьбу, выворачивает душу наизнанку, может даже расплакаться. Потом засыпает. А когда протрезвеет, ничего не помнит. У Гриши было печальное детство, - вздохнула Потехина. - Он до пяти лет рос в детдоме, а потом его усыновили. Своих настоящих родителей не знает. Уже став взрослым, он хотел выяснить, кто они, почему бросили его. Оказалось, что его просто оставили у двери Дома малютки. Представляете? Гриша принял это очень близко к сердцу, напился, болтал разные глупости.
- А как Ершов относится к людям? - спросил сыщик.
Ольга пожала широкими плечами.
- Нормально. Он себя считает невезучим - едва родился, от него отказались; едва усыновили, приемный отец умер. А с матерью… ну, с Маврой Ильиничной, ему было нелегко. Она ударилась в религию, заставляла Гришу молиться, чуть ли не поклоны бить, стращала грехами и Божьим Судом.
- Ершов много нагрешил?
- Нет, конечно, - улыбнулась Потехина. - Какой из него грешник? Трудяга, бескорыстный до смешного. С женщинами робеет… Чего у Гриши много, так это самолюбия. Гордый он! А гордыня, как известно, тяжкий грех. Другой бы давно пошел, потребовал бы увеличить себе зарплату, а Гриша молчит. Его в командировки чаще других посылают - он тоже молчит. Когда его приемная мать умерла, он ходил сам не свой, но от помощи наотрез отказался. Похоронил Мавру Ильиничну сам, на свои средства.
- Переживал?
- Ужасно, - подтвердила Ольга. - Получается, последний близкий человек ушел. Опять Гриша один на белом свете остался. Он и статью написал о смерти матери от одиночества, от отчаяния. Знаете, когда родни много, этого как-то не замечаешь - бабушки, дедушки, родители, тетки, дядьки, братья, сестры, будто так и надо, так всегда было и будет. Для Гриши снова потерять семью - тяжелейший удар. Он после похорон стал как в воду опущенный. Решил родственников искать.
- Каких родственников? - насторожился Смирнов. - Вы же говорите, его настоящие родители неизвестны.
- Да… Поэтому он искал родственников по линии приемных родителей. Со стороны отца все умерли, а Мавра Ильинична - не москвичка. Я имею в виду, она не в Москве родилась, а где-то в области. Захотелось ему съездить на родину матери - может, там кто отыщется?
- Ну и как, съездил?
Потехина кивнула.
- Ага. Вернулся чернее тучи. Я к нему пристала: что случилось? Он признался, что его последняя надежда не оправдалась и что никого близких у него теперь нет. Мавра Ильинична тоже была одна, как перст.
- Откуда его мать родом, случайно не помните? - спросил Всеслав.
- Зачем вам? - удивилась Потехина.
- Мало ли… вдруг ее смерть связана с прошлым?
Ольга помолчала, глядя на дотошного собеседника.
- Странный у вас интерес, - промолвила она. - К сожалению, я не могу помнить место рождения Мавры Ильиничны, потому что Гриша мне его не называл. Но люди далеко не всегда продолжают жить там же, где родятся. Вот я, например, появилась на свет в Карелии, где служил мой отец. А теперь живу в Москве. Вы серьезно полагаете, что это имеет значение? И потом, неужели через столько лет кто-то приехал сводить счеты с пожилой женщиной?
- Всякое бывает.
- Чего же ждал этот неизвестный злодей?
Смирнов развел руками. Если бы он знал! Пока все вилами по воде писано и не идет дальше предположений.
- Вы бывали в гостях у Ершовых? - спросил он.
- Несколько раз. Религиозной атрибутики у них пруд пруди. Мавра Ильинична произвела на меня двоякое впечатление: с одного боку - набожность, с другого - то ли страх, то ли… недовольство. Как будто она на весь мир сердита. Может, Гриша от нее набрался и жалости к себе, и непонятной обиды? Мавра Ильинична, когда разговаривала, она в глаза не смотрела, все вниз куда-то или в сторону. Гриша объяснял это ее смирением, а мне было не по себе. Сложные они люди, неприкаянные… неустроенные… не знаю, как правильно выразиться.
- А каких-то магических вещей вы у них не видели? Карт, например, или… восковых фигурок?
Сыщик имел скудный запас информации касательно магии.
- Воск у них был и еще ладан, - ответила Потехина. - Свечей много, бутылочек с лампадным маслом. Только магия с религией не сочетается. Верующие люди разве будут такой грех на душу брать?
Она с подозрением уставилась на Всеслава. Что за вопросы он задает?
Дабы перевести ее внимание в другое русло, сыщик заговорил о проблемах журналистики, о последних криминальных новостях, о том, какой опасной порой становится городская жизнь. Он делал Потехиной комплимент за комплиментом и сумел усыпить ее бдительность. Поблагодарил за интересную беседу, напомнил:
- Пусть этот разговор останется между нами. Григорий Ершов - человек щепетильный, когда речь идет о его личной жизни. Правильно я вас понял? Не стоит его будоражить.
Ольга охотно согласилась.
Из редакции Смирнов поехал к ближайшему таксофону и позвонил Ирине Рудневой, назначил ей встречу. Танцовщица пришла с опозданием. Она была безупречно хороша в трауре - черном платье и небрежно повязанном черном кружевном шарфе.
- Садитесь, - предложил сыщик, открывая перед ней дверцу машины. - У меня к вам пара вопросов.
Она села, достала из сумочки носовой платок и принялась нервно комкать его в руках. Глаза красавицы были сухи, щеки горели лихорадочным румянцем.
- Неприятности?
- Свекровь похоронили, - отрывисто сказала она. - Думаете, это удовольствие? Жуткая процедура. Гроб, венки, яма… Пришлось везти тело в Абрамцево, она так хотела.
- Ирина, почему вы пытались убить Загладина?
Она не ожидала этого выпада, поникла, сжалась…
- Убить? Я… не собиралась его убивать, просто… Хотя не буду отпираться - наверное, я хотела его смерти. Он… унижал меня, издевался! Вам не понять.
- Что вы подсыпали ему в кофе? - «дожимал» Смирнов.
- Точно не помню… какие-то снотворные таблетки. Слава богу, Олег не пострадал! Его вырвало, и… в общем, у меня ничего не получилось. Сейчас я даже рада этому. На меня нашло тогда безумие… я хотела покончить не только с ним, но и с собой. - Ирина заплакала, прижимая к лицу скомканный платочек. - Господи! Когда же Загладин уйдет из моей жизни?
- Он уже ушел. Успокойтесь.
Она вытирала слезы, шмыгала носом, и все равно была неотразима. Можно было понять Руднева.
- Знаете, что я вспоминала на кладбище? - танцовщица подняла на Всеслава красные, припухшие глаза. - Свекровь говорила мне, что видела свою смерть…
Глава одиннадцатая
После похорон матери природа начала раздражать Гордея Ивановича. Шум зелени, чистота неба, солнечные пятна на асфальте, отцветающая акация во дворах - все это, раньше радовавшее глаз и сердце, сейчас вызывало смутный, глухой протест. Не то, чтобы Руднев был сильно привязан к родителям - давний разрыв с отцом прошел для него безболезненно, но уход Екатерины Максимовны он воспринял как нечто противоестественное. Как будто чья-то злая воля лишила ее сил, вырвала из семьи, отняла у внука и отправила на кладбище. Неужели и с ними - со всеми - может когда-нибудь произойти такое?
Руднев смотрел теперь на сына и жену с болью и страхом. Их тоже смогут отнять у него, если захотят? И чего стоят все его деньги, бизнес, охрана, если он не в состоянии защитить от неведомой опасности самых дорогих ему людей?
Поминки организовали в абрамцевском доме. Гордей Иванович не мог без слез смотреть на знакомые с детства вещи - огромный старый шкаф, коврики на бревенчатых стенах, выскобленный добела деревянный обеденный стол, этажерка с книгами… Сколько раз он предлагал матери отремонтировать дом, поменять мебель! Она упорно отказывалась.
- Хочу дожить среди этих старых вещей, таких же, как я, - говорила Екатерина Максимовна. - Они помнят мою молодость, тебя, маленького, твои первые шаги… А новое будет чужим, лишенным тепла и привычного мне уюта.
Руднев не понимал, как можно дорожить обветшалым хламом, но матери не перечил. Пусть живет, как хочет. А получилось не так - она все-таки провела последние дни своей жизни в Москве, в его квартире. «Зато рядом с внуком», - успокаивал себя Гордей Иванович.
