Елена Михалкова - Нежные листья, ядовитые корни
Мысли пихались и толкались в голове. Несчастная Мотя не знала, на чем сосредоточиться.
Когда ее заставляли думать быстро, она всегда впадала в ступор. Губанова умела споро делать две вещи: готовить еду и есть. В критические моменты вторая способность вырывалась далеко вперед, и Мотя сжирала приготовленное раньше, чем оно доходило до полной кондиции.
Ребенок, дети, Рогозина, физрук, Маша… Мотя схватилась за голову. Она должна сосредоточиться на чем-то одном!
«Господи, какое у нее было лицо, когда она подняла ковш!»
Маша. Вот о ком нужно подумать в первую очередь.
Мотя ничего не понимала в уголовном праве. Она слышала, как Белка кричит, что Елину за такое надо поместить в психушку! Анна так озверела, услышав это, что Белла попросту удрала, подпрыгивая как заяц. «Что-то от Шизы в ней все-таки осталось, если ее до сих пор боятся. А с виду такая солидная тетенька, прямо кандидат наук!»
Может быть, обратиться к ней? Вместе они смогут убедить Светку не заявлять в полицию!
Нет, она же поссорилась с Рогозиной! – вспомнила Мотя.
Значит, придется действовать одной.
Как ни плохо Мотя представляла работу правоохранительной системы, она кое-что слышала о делах частного обвинения. Тот, кого обидели, может помириться с обидчиком – так помнилось ей, – и в этом случае никакого дела не будет.
«Уговорю Светку, – решила Мотя. – Я ей все объясню! Попрошу!»
А если она откажется?
«Тогда я ее своими руками убью! – вспыхнула она. – Нет, руками не смогу, а вот сесть сверху и раздавить – пожалуй!»
Придя в боевое настроение, Мотя выбежала из своего номера и помчалась к рогозинскому. Трижды постучав в дверь и не получив ответа, она растерялась. Что делать, если Рогозиной не окажется в номере, Мотя не подумала.
«Буду ждать!»
Мотя привалилась к двери.
Незапертая дверь распахнулась, и она влетела спиной в комнату.
Пять минут спустя Матильда Губанова вышла, покачиваясь, и зачем-то побрела в сторону, противоположную той, откуда пришла. Но ей сейчас было не до поиска верных направлений. Потрясенная увиденным, она забыла о Машиной участи, забыла даже о ребенке, которого носила, – впервые за все это время. Ее терзал один вопрос: «Зачем она это делает? Зачем?!»
Мотя завернула за угол и нос к носу столкнулась с Кувалдой и Савушкиной, выходящими из лифта.
– Тетя-Мотя! Пожрать топаешь? А чо у нас с лицом?
Любка тоже нахмурилась, разглядывая Матильду.
– Тебя словно молнией ударило! Мотя, что случилось?
– Н-н-ничего… – пробормотала Губанова и сделала попытку улизнуть от обеих.
Ее перехватили с двух сторон.
– Выкладывай! – потребовала Кувалда.
– Не трогайте меня, – прошептала Мотя.
– Откуда ты такая бредешь, Матильда? – озадачилась Любка, не сводя с нее глаз. – Тебя изнасиловали на сеновале? Нет, тогда была бы радость. Что у нас тут поблизости имеется?
– Библиотека, массажист, – начала Коваль.
– …рогозинский номер…
Ирка с Савушкиной переглянулись. Мотя предприняла еще одну попытку вырваться из лап Кувалды.
– Это… это личное!
– Врешь. Ты виделась со Светкой!
– Нет! – отчаянно замотала головой Мотя.
Снова быстрые взгляды. Эти двое, кажется, понимали друг друга без слов.
– Что-то интересненькое здесь произошло, – детским своим голоском, отчего-то наводившим на Мотю куда больший страх, чем сипение Кувалды, констатировала Сова. – Матильда, давай-ка ты сядешь и обо всем нам расскажешь. Как бывшим подругам!
Мотю отвели к окну, где напротив неработающего телевизора стоял маленький потертый диванчик, и она покорно опустилась на него.
Воспоминание о том, что она заметила в номере Рогозиной, лишало ее воли к сопротивлению. В глубине души она даже испытывала облегчение от появления Совы с Кувалдой. Сама бы она никогда не стала им ничего рассказывать. А теперь выходило, что ее вынудили. В этом нет ее вины!
– Давай, Теть-Моть, облегчи душу!
– Тише, Ира. Правда, Мотя, расскажи. – Сова присела перед ней на корточки и положила крошечную ручку на толстое Мотино колено. – Ты же расстроена, я вижу. Может быть, в наших силах помочь?
Если бы таким увещевающим тоном Робин Гуд обращался к богатеям, те сами отдавали бы ему все, включая нижнее белье и лошадиные подковы. И счастливы были бы, что легко отделались.
– Я шла к Свете, – хрипло сказала Мотя. – Хотела поговорить.
– О чем?
– О Елиной.
– Великодушный ты человек! – одобрила Сова. Мотя, прекрасно понимавшая, что эта откровенная лесть – лишь средство расслабить ее и добиться ответа, почувствовала гордость. Глупую, противную, но гордость. Ее похвалили!
– Постучалась… Никто не ответил…
– Ты вошла – а там труп! – сострила Кувалда.
Сова укоризненно глянула на нее из-под длинных ресниц – и Ирка тут же сделалась серьезной:
– Извини, Матильдочка. Больше не буду.
– Я случайно заглянула… – пробормотала Мотя. – Там никого не было.
Любка прищурилась, но решила не заострять внимание на случайном проникновении в чужой номер. А Мотя выдохнула с облегчением – ей было стыдно признаваться, что под ее весом распахнулась дверь. В глубине души ее терзало страшное подозрение, что дверь была заперта, просто ее замок оказался слабоват против Мотиного напора.
Створки лифта в холле разъехались. Кувалда недовольно обернулась, но Сова была слишком поглощена Мотиным рассказом и дернула подругу за руку: не отвлекайся!
– И что же ты такое страшное увидела в рогозинском номере? – почти небрежно поинтересовалась она. – Я просто теряюсь в догадках!
– Там… на столе…
Из лифта никто не вышел, и Кувалда снова переключилась на Мотин рассказ.
– Что на столе?
И тогда Мотя сказала что. Избегая смотреть на Коваль и Савушкину.
В наступившей тишине снова громыхнул лифт, уже закрываясь. Кувалда вздрогнула и схватилась за Любку.
– Матильда, если ты врешь… – очень тихо проговорила Сова. – Скажи, что ты это выдумала.
Мотя молчала. Всем троим было ясно, что сочинить такое ей не под силу.
– Мы должны их забрать! – Любка выпрямилась. – Быстро! Сейчас же.
Она дернула за собой Мотю.
– Я туда не пойду!
– Пойдешь! – отрезала Любка. – Покажешь, где лежали папки! Коваль! Живо!
Вдвоем с Кувалдой они извлекли Мотю из кресла и потащили ее к номеру Рогозиной.
– Не пойду! Не буду!
Любка даже не ответила. Она целеустремленно влекла за собой Матильду, словно маленькая лодчонка тяжеленную баржу. За ними мчалась бледная Коваль, подталкивая Мотю в спину.
Возле номера все трое остановились. Узкая полоска света выбивалась из-под неплотно закрытой двери.
– Она уже там! – пролепетала Мотя. – Вернулась!
Сова обожгла ее взглядом. И, подняв руку, очень осторожно постучала.
Тишина.
Если бы в этот момент кто-то крикнул у Моти над ухом, она бы рухнула без сознания.
Любка постучала громче.
– Там никого нет, – после паузы шепнула Ирка.
Сова толкнула дверь и вошла. Коваль без колебаний последовала за ней, а Мотя осталась стоять снаружи.
– Ты на стреме! – распорядилась напоследок Кувалда.
«На стреме!» Мотя горестно рассмеялась: да она делает карьеру! Из наводчика – в этого, как его… стременного!
Но в действительности ей было не смешно, а страшно. Что делать, если появится Рогозина? А она, нутром чувствовала Губанова, непременно появится, и очень скоро! Взвешивая, чей гнев страшнее – рогозинский или совино-кувалдинский, Мотя даже слегка успокоилась. Дверь распахнулась, едва не ударив ее по лицу, и шипящая сквозь зубы Любка втащила ее внутрь.
– Мамочки! – пискнула перепуганная Матильда.
– Ты издеваешься, или как? – оборвала ее Савушкина яростным шепотом.
– Что? Что??
– Где эти твои бумаги? Где фотографии?
Только теперь Матильда обвела взглядом комнату.
Стол был совершенно чист. Папки, которые она видела собственными глазами, которые трогала, перелистывала страницы, ужасаясь наскоро прочитанному, – папки пропали бесследно.
2Пока мне все удается! Первая и вторая части отыграны с блеском, осталась заключительная.
Три дня! Я сразу сказала себе: милая, у тебя всего три дня.
К концу первого они должны меня любить. Ставим галочку «сделано».
К середине второго – ненавидеть. Опять галочка. Девочки бесятся при одном только взгляде на меня. «Рогозина, Рогозина!» – звенит у них в ушах. Мне жаль, но это совершенно необходимая часть спектакля. Память человеческая – удивительная штука: насколько крепко она держит ненужное, настолько легко выбрасывает то, что забывать ни в коем случае нельзя.
