Призраки затонувшего города - Елена Владиславовна Асатурова
– Это, батенька, как в плохом детективе, где все гости под подозрением. Но увольте, мы все порядочные люди, более того, партнеры по работе, и у нас всегда все открыто, все честно. Ищите воров среди местных, не иначе как кто-то позарился на красивую мазню, не понимая ни шиша в искусстве. Картина-то ценна только для Олега, мы, знаете ли, тоже рисунки детские храним на память. Кира Юрьевна, а в ней сразу виден специалист своего дела, нас весьма подробно просветила на этот счет. Сколько таких талантов-самородков по всей Руси и было, и есть. – Бадейкин, очевидно, давно сжился с ролью русского купца, переняв и манеру говорить, и взгляды на мир. – Я же понимаю, что Кругловым хочется создать себе родословную, чтобы не из простых, не из пролетариев. Я вот недавно получил от геральдистов свой родовой герб, мой прапрадед был из духовенства, а женился на дочери дворянина… Так вот с легкой руки Киры Юрьевны я подумываю положить начало коллекции живописи, съезжу на историческую родину предков, в Смоленскую область, поищу там работы местных художников… Ну что вы, ее интерес к картине был сугубо профессиональным. Думаю, она сразу поняла, что только со мной в этой компании можно серьезно поговорить об искусстве…
– Не понимаю всей этой суеты. Умеют Кругловы раздуть из мухи слона. Не удивлюсь, если Олег сам спрятал картину, чтобы привлечь к себе внимание, а заодно и цену этому «шедевру» поднять. Как я поняла, стоит она совсем недорого. И все эти таинственные истории, семейные легенды – для таких дурочек, как эта молоденькая девушка, из компании… как их там… дайвингистов. Или дайверов, никогда не знала, как правильно. Ей сказки понравились, слушала открыв рот. А Олег рад стараться, заливался соловьем. – Вера Бадейкина недобро усмехнулась. Дорого, но безвкусно одетая, она была из тех женщин, которые отсутствие красоты и простоту прикрывают модными тряпками, аляповатыми украшениями и презрением к окружающим. – Вообще было любопытно наблюдать этот спектакль. Кругловы же у нас идеальная пара, без изъянов, два голубка. А тут, наверное, коньяк армянский подействовал. Олежек за молодыми гостьями ухаживал, а Ирина на щеголя-журналиста заглядывалась, просто глаз с него не сводила. Матвей, кажется, так он представился. А он действительно хорош! Но опасен… Для кого опасен? Для женского пола, конечно же. Такие дамочек щелкают как семечки. Но к мужчинам тоже имеют подход. Матвей успел и к нашим мужьям проявить интерес, другого толка, конечно, о медицине с ними беседовал, об операциях всяких. Причем со знанием предмета. Прямо душа компании, если бы не его южный спутник-балагур. Больше ничего не заметила, меня что-то в сон клонило, я раньше всех ушла в свою спальню, как только шеф, директор клиники Портников, уехал…
– Ну чисто осы в банке, – высказался Сидорчук, когда дверь за Бадейкиной закрылась и он сложил листы протоколов в свою папку. – Как говорила моя бабка: «Ешь мед, да берегись жала».
– Твоя правда, Миша. Похоже, здесь мы тратим время впустую. – Савельев пока не видел ни одной ниточки, за которую можно было бы потянуть. – Пойдем-ка к хозяевам, заодно узнаем, не нашел ли Славка чего интересного.
Однако Курочкин их удивил.
– Насколько я помню, наши коллеги из местного УВД внимательно осмотрели территорию вокруг дома и пришли к выводу, что вор или воры проникли в дом через двери, выходящие на террасу, в сад. Но никаких следов не нашли, так ведь? – Он вопросительно взглянул на Сидорчука, который согласно закивал головой. – Основной вход запирается надежно, если только хозяева не забыли это сделать. Но они это отрицают. Круглов утверждает, что лично запер дверь после отъезда Портниковых, в том числе на щеколду, и утром она была так же закрыта. Остается боковой вход, ведущий в гостевую пристройку и оттуда на кухню. Он закрывается ключом, который, опять же со слов хозяев, на ночь обычно остается в замочной скважине. Но на этот раз ключ висел на крючке рядом с дверью. Никто не обратил на это внимания. Как и на следы песка на крыльце со стороны сада. Конечно, они могли остаться там в любое время, как до приезда гостей, так и после. Но все говорят, что в тот вечер пользовались основным входом или выходили на террасу через стеклянные двери. А боковая была закрыта.
Слава возбужденно жестикулировал и выглядел как молодой гончий пес, взявший след. Прислушиваясь к своему помощнику, Савельев пытался вспомнить что-то важное, услышанное им ранее.
– Ирина, скажите, – обратился он к хозяйке, – а когда Полежаев приносил вам рыбу, через какую дверь он входил?
– Обычно он передавал мне ее на улице, через забор. А в последний раз через гостевую пристройку занес прямо на кухню. Там было открыто, вот он и вошел без стука, аж напугал меня. И все никак не уходил, топтался тут: то воды попить просил, то байки какие-то рассказывал. И в гостиную так и норовил заглянуть. Но я об этом уже товарищу Сидорчуку рассказывала.
– Что ж, Слава, песочек придется собрать, оформи вещдоком, потом подумаем, отправить ли его экспертам. Пока не с чем сравнивать.
Грудницкие и Бадейкины, наспех попрощавшись, с пробуксовкой помчались прочь из Леськово, оставив Кругловых одних. А сыщики поехали в местный опорный пункт совещаться и решать, что делать дальше.
Окрестности Рыбнинска
Ноябрь 1941 года
Елизавета только что вернулась домой, устало сняла выпачканные в земле сапожки, сполоснула под рукомойником натруженные, в мозолях, ладони. Гудели ноги, ломило спину. Все трудоспособное население – от подростков до стариков – работало днем и ночью: в спешном порядке рыли траншеи вокруг города, устанавливали заграждения. После смены на заводе она вместе со всеми копала противотанковые рвы. Немецкие танковые части стояли менее чем в полусотне километров от границы области. Налеты вражеских бомбардировщиков, начавшиеся еще в первые недели войны, усилились. Фронт подступал все ближе.
– Тетя Лиза, это ты? – тоненький голосок раздался из кухни. – А я чайник вскипятила.
В коридор вышла девочка, худенькая, маленького росточка, закутанная в Елизаветину вязаную кофту, которая доходила ей до лодыжек. Неделю назад под Рыбнинском под бомбежку попал эшелон, перевозивший детей, эвакуированных из блокадного Ленинграда. Тех, кто остался в живых, разобрали по домам местные жители. Лизавета взяла к себе Соню, своих детей пока Бог не дал, да и неизвестно, даст ли в будущем. Выйти замуж до войны она не успела, все ее друзья-ровесники были на фронте. Кому суждено вернуться – неизвестно. А Сонюшка – сирота, будет ей за дочку, вдвоем-то легче.
– Ах ты моя помощница! –
