Лебединая песня мамонта - Елена Ивановна Логунова
– Неправда, я полезная! – заспорила я, но трубка уже загудела, и мое возражение не было принято.
Не успела положить смартфон, как он опять зазвонил. Я посмотрела на номер: незнакомый. Обычно в таких случаях я не отвечаю – надоело уже общаться с телефонными мошенниками и ботами банков, – но для тех уже было поздновато, эта публика предпочитает надоедать добрым людям в рабочее время.
Я приняла вызов и сообщила о своей готовности к разговору одним коротким «Алло», произнесенным достаточно холодным тоном, чтобы мошенники, если это они, не ждали легкой поживы.
Но это были не жулики. Звонил админ странички «Полтора квадрата». Судя по голосу – немолодой интеллигентный мужчина.
– Добрый вечер, извините за беспокойство, надеюсь, я не слишком поздно? Признаться, меня заинтриговало, что мной интересуется настоящий живой писатель!
– Неживые писатели редко проявляют любознательность, – пошутила я. И продолжила, неосознанно подстраиваясь под манеру речи собеседника: – Спасибо, что не проигнорировали мою просьбу, я очень ждала вашего звонка. У меня к вам важное дело, которое мне не хотелось бы обсуждать по телефону. Не могли бы мы встретиться?
– Как скоро? Вы знаете, у меня режим, я привык ложиться спать не позднее одиннадцати вечера, – заволновался мужчина.
– О, не настолько срочно! Скажем, завтра? Разумеется, в удобное для вас время.
– Например, в десять утра?
– Превосходно! – нарочито обрадовалась я, с тоской подумав, что придется встать пораньше.
– В таком случае вас не затруднит приехать ко мне домой? Знаете, я редко выхожу…
– Домой так домой. – Я поспешила согласиться, пока мой собеседник не передумал.
Если камеры установлены у него в квартире, то и записи хранятся где‑то там.
Мы договорились, что я подъеду по указанному адресу завтра в десять, и церемонно распрощались.
– Котики мои, обедаете завтра сами, без меня! – покричала я мужу и сыну. А ответное недовольное ворчание предпочла не услышать.
Глава 8
Старичок-с-ноготок
Любитель наблюдений за птичками, судя по голосу и манере речи, человек немолодой, по телефону он обмолвился, что редко выбирается из дома. Я сложила два и два и решила, что у него какое‑то возрастное заболевание, ограничивающее подвижность. Может, дедушка с палочкой ходит или вообще в инвалидном кресле сидит, от нечего делать в окошко глазеет.
Я ошиблась: с подвижностью у дедушки все обстояло прекрасно. На трель дверного звонка он прилетел, что твоя птичка.
– Здравствуйте, здравствуйте, Елена… простите, не знаю вашего отчества? – Сухонький старичок с прической, как у Эйнштейна на знаменитом фото с высунутым языком, засуетился вокруг меня, пытаясь помочь снять курточку.
По-хорошему, ему для этого требовалась лесенка. Ростом дедушка не вышел – такой Старичок-с-ноготок.
– Просто Елена. – Я поспешила сбросить курточку на руки хозяину дома, чтобы он не утомлял себя прыжками вокруг моей скромной персоны. – А вы?
– Генрих Львович Красильников. – Старичок-с-ноготок браво щелкнул каблуками домашних туфель, явно купленных в обувном отделе «Детского мира».
Он ловко забросил мою верхнюю одежду на торчащий рог вешалки и сделал приглашающий жест:
– Прошу!
И не успела я сделать и шагу, сам уже оказался в кухне, откуда призывно замахал:
– Проходите же, не стесняйтесь!
Я не стеснялась, просто передвигалась не так быстро, как гостеприимный хозяин. Войдя в кухню, где для меня уже был выдвинут стул, я с подозрением присмотрелась к ногам удивительно шустрого Генриха Львовича: может, я ошиблась, и на них не туфли, а ролики, купленные в том же «Детском мире»? Господин Красильников в ограниченном пространстве типовой кухни перемещался со скоростью, поразительной для человека его возраста. Он безостановочно сновал между столом, холодильником и плитой, так и норовя размыться перед моими глазами в растянутое цветное пятно.
Я поморгала и потрясла головой, пытаясь вернуть картинке четкость. Неугомонный Генрих Львович понял это неправильно и заявил, воинственно взмахнув ложкой в тесте:
– Нет-нет, никакие возражения не принимаются! Мы с вами будем пить чай с горячими домашними вафлями, и это не обсуждается! У меня слишком редко бывают гости, чтобы лишать себя такого удовольствия!
Уяснив, что в своем порыве Старичок-с-ноготок неостановим, я смирилась и стала ждать обещанных вафель.
Очень ловко выпекая их на специальной машинке, Генрих Львович заодно рассказывал мне о себе и своей жизни. Мне даже спрашивать ни о чем не пришлось, он вывалил кучу информации по собственной инициативе.
Генрих Львович начинал трудовую деятельность в качестве помощника фотографа в ателье, потом и сам стал мастером, приобретя должные навыки работы со студийным светом и капризными пленками. У него имелось художественное чутье, он умел даже самых несимпатичных людей снять так, что на фото они получались если и не красивыми, то интересными. Это привлекало в ателье все новых клиентов, и было время, когда Генрих Львович думал, что любимое занятие обеспечит ему безбедную жизнь до конца дней.
Возможно, так и случилось бы, если бы не развитие технологий. Широкое распространение мобильных телефонов и сопутствующего ему заблуждения, будто каждый любитель с камерой ничуть не хуже профессионала, подкосили стройный финансовый план Генриха Львовича. Ателье постепенно хирело, пока вовсе не закрылось, и пожилому мастеру пришлось перебиваться случайными заказами на съемки семейных праздников.
Его работы не сделались хуже, но рекламировать себя он не умел, хотя и пытался – специально освоил соцсети и размещал там свои лучшие фотографии. Однако конкурировать с ушлой молодежью у него не получалось, а тут еще произошло несчастье. Заказ, получение которого Генрих Львович посчитал большой удачей, привел не к прибыли, а к серьезной потере, причем не только денег, но и здоровья.
На съемках шумной многолюдной свадьбы малорослый шустрый фотограф очень неудачно затесался в самую гущу возбужденной толпы и в традиционной эпической драке лишился дорогой фотокамеры и душевного спокойствия. Фобия, которую он приобрел, требовала избегать массовых скоплений народа, каковыми по умолчанию считались любые группы более трех человек. Это напрочь лишило Генриха Львовича возможности брать заказы на съемки семейных торжеств.
Он арендовал небольшую студию, где проводил персональные фотосессии, но в моду уверенно входили съемки в городской среде, где Красильников не мог спокойно работать из-за своей фобии. А тут еще грянула реновация, и обитателей старинного дома в «золотом треугольнике», где Генрих Львович прожил всю жизнь, расселили в новостройки вдали от центра. Так Красильников оказался заперт в «однушке» на пятнадцатом этаже панельного дома в микрорайоне с весьма далеким от поэзии названием Бугры.
На пенсию по возрасту старый фотограф вышел в тоскливой уверенности, что будет влачить жалкое существование, страдая от мучительной для творческой личности скуки и
