Рок-н-рол под Кремлем 6.Шпионы и все остальные. - Корецкий Данил Аркадьевич
– Слышь, Серов! В общем, так! Я до утра свалю отсюда, раз такое дело! – сказал он. – Мне все равно тут нечего ловить, ты ж сам сказал!
– Сиди на месте и не дергайся, – сказал начальник охраны. – На то ты и «пристяжь», чтобы сидеть.
– Я свое уже отсидел, слышь, ты!
– Хватит тарахтеть. Конец связи.
Прежде чем отключиться, начальник пробормотал что-то похожее на «урод».
– Сам урод! Пади в говно! – заорал Бруно и швырнул рацию на пол.
А он для них еще старается! По пачке денег, Карибы и все такое! А они на шею садятся! х… неблагодарные!
По карнизу забарабанил дождь. Этого только не хватало.
Бруно уселся в кресле, сложив по-турецки ноги, и стал смотреть в стену.
– Ненавижу!
Он ненавидел выходные. Особенно длинные выходные, как сегодня. И Жаворонки эти ненавидел. Здесь скучно, а скучать Бруно ненавидел больше всего на свете.
Нет, Романыч все-таки х…. Миллиардер хренов. Живет, стыдно сказать, в сраной жопе посреди сраного леса, на сраной опушке. Пятнадцать километров от Кольцевой, два гектара огороженной земли, забор – три метра, как на Череповецкой зоне. Хозяйская усадьба, пристройки, дом для прислуги, дом для охраны, вертолетная площадка… И всё! Ни ресторанов тебе, ни казино, ни шлюх, ни хотя бы обычной уличной толпы! На километры вокруг, б…дь, одна природа – и ни х…я больше!
Зона, одним словом. Добровольная зона.
Одно счастье, что бывает здесь он редко. Практически только ночует. А иногда и не ночует, потому что в разъездах. Сталелитейка в Сибири, нефтянка за полярным кругом, чугунка в Штатах, недвижка в Англии и все такое. Фигура мирового уровня, х…. Это хорошо. Но если подвиснет Романыч в своих сраных Жаворонках, тогда пиши пропало. Особенно если государственный праздник, и все конторы отдыхают, и ему как бы волей-неволей приходится отдыхать тоже, а с Машкой они поругались, или ей срочно приспичило какой-нибудь журнал б…дский замутить, или опять месячные пошли, так что никакого Карибского моря, никакого купания, никаких яхт, ничего такого… Короче, все тогда погружается, проваливается в эти Жаворонки, как в болото. Тоска, срань дикая! Ни х…я эти олигархи в отдыхе не смыслят! Вообще в жизни не смыслят! Жить надо ярко и красиво! И костюм должен быть с блестками! А Жаворонки – в жопу, продать кому-нибудь…
По аллее в сторону усадьбы проехала большая черная машина. Остановилась на площадке перед крыльцом. Открылись двери. Наружу вышли две фигуры в черном и тут же исчезли в доме. Начальники, ишь ты! «Витек» небось собственной персоной. Рожа у него нахальная. Да. И все-таки лучше быть там, чем здесь…
Пятница, суббота, воскресенье, три дня. То ли День Конституции, то ли революции, то ли Новый год, ему принципиально пох. Сегодня, завтра, послезавтра. Три дня сидеть, никуда не денешься. Он ведь «пристяжной», как собака на цепи. Это верно. У остальных охранников – у кого семья, у кого родственники в Москве, а еще у них «посменка», могут смотаться туда на вечерок-другой, развеяться. А у Бруно ни х…я нет. Ни жены, ни семьи, ничего. Он даже не помнит толком, сколько ему лет. Сорок? А может, сорок три? Или все пятьдесят? И кому он нах нужен? Никому. Даже квартиру себе не купил. Живет в этом сраном доме охраны, как приблудный пес, – два окна, телевизор, холодильник и тумбочка с выпивкой. Его конура. С биндежкой в «десятке» не сравнить, конечно, или с чердаком. Но все равно тоскливо.
– Орел, б…дь, не может жить в клетке! – изрек он в пустоту.
Хорошо сказано.
– И пошли вы все нах!
Внизу, на первом этаже, что-то стукнуло. Там Вася-Альберт дежурит на пульте, как это у них называется – «держит периметр». И с ним еще три дылдоса.
– Нах! – гаркнул Бруно громче, на случай, если они не расслышали.
Можно, конечно, по рации им это сообщить. Только лень тянуться. Да и вообще.
Он встал, сто тридцать первый раз обошел свою каме… тьфу, комнату. Остановился у тумбочки. Позвенел стеклом, перебирая бутылки с разноцветными этикетками. Взял початый «Чивас Регал», просто так, от балды. Отпил, поставил бутылку на подоконник, развернул кресло к окну и сел.
Перед ним в темноте светился оранжевый куб хозяйского дома. Натурально светился. Он весь как бы из стекла, а за стеклом кое-где стены, а кое-где опять стекло, и везде свет бьет неизвестно откуда, так что х…й проссышь. А кругом темнота и лес. Природа, б…дь! Красота, б…дь! Начохраны говорил, что это специальное пуленепробиваемое стекло с инфракрасным и электромагнитным барьером, и типа рассчитано оно, чтобы выдержать очередь из двенадцатимиллиметрового пулемета с расстояния в десять метров. Может, оно и так. Только вот Машка сейчас бродит по дому в одних розовых трусах, и это стекло ровным счетом ничего и ни от кого не защищает. Можно пялиться сколько хочешь, всем начхать – что Машке этой, что Романычу, ну в самом деле. В жопу раненные оба. У нее привычка, видишь ли, ей нравится ходить по дому босиком и в трусах, она типа у себя дома, что хочу, то творю, а Романыч в своем кабинете сводками обложился, ловит, б…дь, «котировочную волну», ни хрена не видит и не слышит. Что хотят, то и делают. Они и трахаются с кем хотят, не скрываясь. Миллиардеры, б…дь! Он как только заступил на новую работу, так она его и вызвала. Послала в душ, а сама развалилась в постели голая. А у него не встал! Ну, может же у человека раз в жизни не встать? А она его схватила за волосы и давай лицом по промежности елозить… А потом ногой спихнула на пол, как собаку, – свободен! А теперь еще игру придумали «Белоснежка и семь гномов»! С жиру бесятся!
– Б…дь! – вслух повторил Бруно.
Она теперь журнал выпускает. Про моду и тусовки, естественно. Ну и политики чутка, три капли на стакан, теперь это в тренде. Это после Ямайки ее накрыло. Захотелось бурной деятельности, чего-то такого, чтобы, как она сказала, «с депреса соскочить». Романыч, вместо того чтоб выбить ей этот депрес шлангом по жопе, срочно купил какой-то глянцевый журнал: играйся, бэби, только не плачь. И вот она целыми днями ходит по дому, мобильник возле уха, тарахатит с дизайнерами, полиграфистами, с какими-то губернаторами знакомыми, в руках пачки модных снимков, и снимками этими она коридор выкладывает и любуется, изображает из себя ох…енного специалиста. А сама в одних трусах розовых!
– А ни х…я у нее не получится с этим журналом, Романыч! Слышишь, нет? Ну ты, б…дь, выйдь только да посмотри, ну! Пусть она х…ху лучше выпускает, в этом она разбирается!
Нет, Машка не уродина, чего там. И грудь на месте, и ноги не кривые. Но Бруно Аллегро – человек-звезда, он скорей удавится, чем будет на нее смотреть. Вот по чесноку. Да ей ведь насрать на всех, просто насрать и все! Она даже за людей их не считает. Его, Бруно, не считает. Васю-Альберта не считает. Всю обслугу, которая тут обитает. Как будто они – кошки, собаки, птички лесные на ветках, а то и вовсе, б…дь, аквариумные рыбки. Ведь никто не стесняется аквариумных рыбок, ага!..
Да и Романычу, если уж на то пошло, тоже насрать. Он заботится, конечно, о Бруно, но точно так же он заботился бы о каком-нибудь там мопсе. Кормежка премиум-класса, конура просторная и все такое. И что? Но вот то, что ему, Бруно, скучно сидеть в этой конуре, что он тут вам, б…дь, не зону топчет, он свободный человек, и он не терпит, когда его свободу ограничивают, а тут еще в окне, б…дь, разгуливает эта Машка с голыми цыцками, – на это Романычу насрать! Он не видит, он не понимает, почему вообще должен на эту тему париться! Какой-то мопс, б…дь!!! Нах, нах!
Оскорбительно? Да. Надо признать, это просто в ох…енной степени оскорбительно. Вот так.
Сегодня, завтра, послезавтра…
Бруно допил виски, швырнул бутылку в оконное стекло. Стекло даже не треснуло, даже не зазвенело, потому что тоже, наверное, бронированное какое-нибудь, а бутылка отскочила и покатилась по полу.
– Все! П…дец! Я ухожу! – проорал Бруно.
Внизу, где сидит Вася-Альберт, опять что-то стукнуло. И пох.
Бруно – человек конкретный. Сказал – сделал. Он взял в тумбочке ноль пять армянского коньяку, сунул в карман и вышел из комнаты. Спустился по лестнице. У входной двери замаячил долдон в костюме.
