По особо неважным делам - Дарья Лисовская
– Не знаю, не могу понять, как этот синдром преследовал ее столько лет, – продолжила дискуссию доморощенных психологов Ника, откусив кремовому цыпленку голову. – У нее же были прекрасные отношения с Голицыным-старшим, он мне вообще под конец последнего допроса зачем-то признался, что Алина – любовь всей его жизни, а младшие дети вообще от него.
– Любят почему-то люди тебе рассказывать все подряд, – заулыбалась Леся.
– В общем, «загадочность и есть тот тайный омут, что мерцает в самых глубинах каждой женской души», – процитировал кого-то очень мудрого начитанный Денис Денисович.
В этот момент под дверью кабинета заскреблись, она распахнулась, и в комнату вошел Макс Преображенский.
– Ой, Макс, привет! – замахала ему жизнерадостная Леся. – Тебе же только через неделю выходить из отпуска!
– Да я шел мимо, вижу, свет горит у Ники Станиславовны, дай, думаю, зайду, – ответствовал Макс, пристраивая шапку и куртку на вешалку.
– Да Макс просто почувствовал, что мы тут плюшками балуемся, – хихикнула Ника, знавшая Макса не первый день.
И они все вместе сели пить чай, и увидела Ника, как это хорошо, когда на этой физически и психологически тяжелой работе тебя окружают такие славные люди, с которыми одинаково приятно и отрабатывать «убой», и пить чай с пирожными-«цыплятами».
– Ника, я слышал, что вы безвестницу раскрыли? – начал Макс с уже набитым ртом.
– Ага, убийца – Настя Мишина.
– Та девчонка? Ничего себе! А это точно? С виду она такая милая… – недоумевал следователь Преображенский.
– Точно-точно… Это ты у нас, как настоящий джентльмен, видишь в женщинах только хорошее, – улыбнулась Ника.
Ника пришла в свою пустую квартиру, как обычно – очень поздно. Она почувствовала, как сильно устала. Лучше бы годами искать в лесах трусики гражданки Титиной, чем оформить один реальный износ или убийство несовершеннолетней девочки. И лучше не задумываться о том, что максимальное наказание для маленькой мерзавки Насти Мишиной по действующему закону – это всего лишь десять лет лишения свободы. И единственная причина такой невероятной мягкости будущего приговора заключается в том, что убийце на момент совершения преступлений было семнадцать, а не восемнадцать лет. А восемнадцать Насте исполнится только завтра…
Она лежала на диване в своей маленькой съемной квартирке и смотрела, как за окном в темноте кружатся белые снежные тени. Она чувствовала, как наваливается на нее эта усталость, так хорошо знакомая всем следователям, когда вымотался настолько, что даже уснуть сразу тяжело. Она закрывала глаза, и перед ней вставали разрытые могилы в лесу, фотографии из старого дела, Настя Мишина в клетке…
Из потока мыслей-образов Нику вырвал звук сообщения, пришедшего ей на телефон. Абонент Погорельцев С.А: «Ника, выходи. Я у твоего дома».
Внимательный читатель, наверное, вспомнил, что следователь Речиц ранее занесла абонента «Погорельцев С.А.» в черный список. Но для Ники перекидывание Погорельцева в черный список и обратно стало уже своего рода милой забавой. И вот он поймал тот момент, когда хотя бы на уровне телефонных разговоров и сообщений был промежуточно прощен.
«Где-то это все уже было», – подумала Ника, но встала, пригладила волосы, накинула на плечи куртку и вышла.
У подъезда она увидела Сергея, он шел ей навстречу.
– Вот, приехал тебя хотя бы за руку подержать. Если ты разрешишь, – вид у него был несчастный и виноватый. – Ника, я теперь один живу, поверь мне. Давай попробуем начать что-то вместе, я тебя очень люблю.
Ника терпеть не могла диалоги в стиле мелодраматических российских сериалов, поэтому коротко ответила:
– Хорошо, давай попробуем, – хотя в глубине души впервые за много дней снова почувствовала себя абсолютно счастливой.
Час был поздний, снег шел, не переставая. Он засыпал Бродскую центральную городскую больницу, где дремал на дежурстве хирург Потешкин, и Михаил Михайлович Голицын в палате нежно брал за руку Алину Левенталь – женщину, которую он любил всю жизнь.
Снег падал на крышу коттеджа семейства Голицыных, в котором, ненароком касаясь друг друга плечами, Миша Голицын и Вика Иванова сидели у камина, рассматривали фотографии и вспоминали Лилю. И выглядели если еще не счастливыми, то уже спокойными и посветлевшими.
Снежинки кружились над скромным домиком Мишиных. Внутри Иван Мишин выливал в раковину припасенную загодя бутылку водки, задумчиво смотрел, как ароматная жидкость исчезает в сливном отверстии, и думал, что упустив в алкогольном забытьи дочь, не позволит себе так же упустить и внука – маленького Матвея.
Кино на этих кадрах обычно заканчивается. А в жизни с этих моментов все только начинается.
