Гунар Цирулис - Гастроль в Вентспилсе
— Дайте же и другому сказать, — перебил ее рослый, деревенского вида, папаша. — Я хотя и не промышляю торговлей южными овощами, как кое-кто, однако крыша над головой каждому нужна. И не какая-нибудь из дранки, через которую небо видать. Цельный день рыскал по лавкам и складам — ни черта нету. Там было позавчера, там ожидают, может, послезавтра подвезут. А для меня время дороже денег. Вот я и договорился с одним молодым человеком насчет левого товара, который он хранит в сарайчике на окраине города. Вроде бы человек порядочный на вид, возьму, думаю, и для соседа Леопольда. Но не такой я дурень, чтобы сразу все деньги выкладывать. Заплатил половину и сказал, завтра с утра приеду, заберу...
— У меня тоже вроде этого получилось, — рассказывал третий охотник до кровельного железа, нервно мигая водянистыми глазами. — Я тоже радовался выгодной покупке, как и они, когда мы разговорились в гостиничном буфете. Разве я не предложил пропустить глоток на радостях? Последние денежки там оставили, разошлись друзьями до гроба. А сегодня утром опять все повстречались у этого окаянного сарая — кто с тачкой, кто с подводой, кто с грузовиком. Я сразу понял, сейчас наша дружба врозь пойдет, да только никак не думал, что трижды проданное железо принадлежит колхозу, привезено для ремонта крыши Дома культуры, а припрятано с преступными намерениями. Спасибо председателю, который обрадовался неожиданной находке и поверил, что мы не грабители.
— Ясно, — проговорил Янис Селецкис. — Теперь попрошу взять бумагу и по возможности подробнее все описать, в особенности приметы этого плута-продавца, что так ловко обвел вокруг пальца опытных коммерсантов. Вернусь через полчаса.
Он встал, проводил посетителей в комнату ожидания и лишь после этого позволил себе улыбнуться.
— Можете быть уверены, это работа не новичка, он с каждого получил деньги без свидетелей, расписок не писал. Если даже и поймаем, насчет денег — пиши пропало. Аминь... А чем я могу служить вам? Мне говорили, вы еще вчера меня искали.
Селецкис был Яункалну примерно до подбородка, однако тщедушным не был. По утрам он тренировался с гирями, в одиннадцать включал карманный однодиапазонный транзистор и выполнял все указания инструктора производственной гимнастики. Тем не менее к спортивным соревнованиям относился отрицательно, считая, что они разжигают нездоровые страсти, способствуют одностороннему развитию.
— Меня интересует комиссионный магазин. Что вы думаете о его директоре? — спросил Яункалн.
— Об Иманте Гринцитисе?.. Можно сказать, мой старый приятель. Правда, сам знаешь, как оно звучит, если говорит это работник милиции; вроде бы человек одной ногой уже в тюрьме, — усмехнулся старший инспектор. — Поэтому скажу по-другому: в городе его считают одним из лучших директоров магазинов. Отличный организатор, умеет внедрять новшества, работает ритмично, без лишней шумихи. Категорически запретил принимать неходовой товар, цены назначает не в зависимости от улыбки комитента и от какого-нибудь допотопного циркуляра, а от фактической конъюнктуры. Казалось бы, все предельно просто. Но чтобы это проводить в жизнь, требуется железный характер. До комиссионки Гринцитис работал директором радиомагазина. Это его заслуга, что там организовали мастерскую гарантийного ремонта. Аппаратуру проверяют, так сказать, не отходя от кассы, устраняют мелкие дефекты. Было очень нелегко пробить такое нововведение. В Вентспилс его прислали по окончании торгового техникума... Мне только непонятно, чего ради я так его рекламирую. Если у вас есть сестренка на выданье, то шансов тут, на мой взгляд, маловато, свое сердце он отшвартовал в Риге или еще в каком портовом городе. Местных красавиц он буквально не замечает, по выходным дням пропадает без вести.
Яункалн уже готов был мотивировать свое любопытство, но тут в конце длинного коридора показался милиционер и крикнул:
— Наконец-то я вас нашел! Из Риги пришел ответ. И дежурный капитан велел вам отдать вот эти заявления.
Он вручил Яункалну красную папку для документов, но уходить не собирался.
— Спасибо! — поблагодарил Яункалн, произнеся это слово с нажимом.
— Если позволите, товарищ капитан, я зарегистрирую бумаги на ваше имя. Инспектор Яункалн дела еще не принял.
В справке не было ничего нового. Рижское управление подтверждало, что назначенный на восьмое октября хоккейный матч действительно был перенесен на десятое. Но в папке было написанное нетвердой рукой заявление, в котором пенсионер Артур Румбиниек сообщал милиции города Вентспилса о том, что потерял свой паспорт в рижском Дворце спорта восьмого октября, когда смотрел хоккейный матч «Динамо» — юношеская сборная Союза. Быть может, он перепутал даты? Мало вероятно, поскольку на документе под его подписью стояла зафиксированная в старомодной манере дата подачи заявления:
Зато просьба Евы Микельсон срочно выдать ей новый паспорт не давала пищи для размышлений. Коротко сообщив, что потеряла или оставила сумочку с документами в поезде, она пространно обосновывала причину спешки предстоящей регистрацией брака.
Наконец Селецкису надоела роль бессловесного статиста.
— Поскольку я теперь причастен к вашим поискам, у меня есть право и поинтересоваться: что же там произошло? Что такое вы заметили в первый же день вашего пребывания в Вентспилсе? Такое, что мы, местные ротозеи, прохлопали?
Это был не лучший вариант начала товарищеского разговора, но винить в том можно было лишь самого себя. Ни в коем случае нельзя было упустить представившуюся возможность. И Яункалн принялся во всех подробностях излагать события последних дней.
* * *В школе Рудису дважды приходилось писать сочинение на тему «Мой лучший друг». В третьем классе его задала учительница латышского языка, на седьмом году учения эта оригинальная идея осенила преподавательницу английского. И в обоих случаях он посвящал свое сочинение Янке, с которым жил в одном доме, в центре города, и сидел в школе за одной партой. И лишь совсем недавно в его душу закралось сомнение — а вообще есть ли у него друг? Близкий человек, которому можно поверить свои самые сокровенные мысли, мечты о будущем. С Янкой нельзя было серьезно поговорить даже о только что прочитанной книжке, не то что о странном смущении, которое на Рудиса в последнее время стало находить, когда поблизости бывали девочки. Сосед был свой парень, непременный компаньон во всех озорных проделках — и не более! Он умел молчать как могила, мог, когда надо, поддакнуть, но дельного совета от него не жди! Придумщиком всегда бывал Рудис. Так было и в тот раз, когда они решили не рассказывать родителям о том, что тренер в спортшколе, не усмотрев перспективы сделать из них чемпионов, исключил ребят из группы. Вот уже второй год, как три вечера в неделю они себя чувствовали вполне свободными людьми, почти как взрослые, которые никому не дают отчета о своих делах. Янка-то прекрасно мог и без этой хитрой уловки по вечерам уходить из дому: в его семье каждый жил своей жизнью, точки соприкосновения давно затерялись в круговерти будней, каждый думал лишь о себе, только на Янку еще возлагали заботу о младшей сестре, которую он отводил в детсад и приводил домой, а по выходным присматривал за нею и дома.
У Рудиса обстоятельства были совершенно иные. Родители, сравнительно молодые люди, друг друга обожали, каждую свободную минуту проводили вдвоем и появившегося в первый год супружества мальчика еще в младенчестве отдали на полное попечение бабушки. Теперь любое вмешательство в воспитание внука воспринималось ею как попытка свержения власти и обычно заканчивалось припадком истерии, а иногда и вызовом «скорой помощи». Ради поддержания призрачного мира родители были вынуждены пассивно взирать, как Рудис страдает из-за деспотической любви бабушки. Дома у него не было ни малейшей возможности побыть наедине, каждый шаг в сторону от проторенного пути приводил к шквалу нравоучений. Инстинкт самосохранения заставил его развить в себе неимоверную толстокожесть, поразительную способность пропускать мимо ушей все неприятное для слуха, а с этим вместе и кое-какие дельные советы. Рудис раскрывался и бывал разговорчив только вне дома — в обществе «бизнесменов», и чем больше риска было б их общих «мероприятиях», тем привлекательней они ему казались.
Сейчас он тоже в предвкушении близкого приключения. Проснувшись еще до трелей будильника, Рудис в который раз перечитывал оставленную Коброй записку:
«Зайду за тобой около шести. Дома скажи, что вернешься поздно, и разбуди Янку. Я его тоже не видала».
Бабушке Рудис уже наговорил, что поедет с одноклассниками на экскурсию по местам боев за освобождение Курземе, но сам был уверен, что придется участвовать в каком-то захватывающем приключении. Иначе разве стоило бы вскакивать в такую рань?..
