Эмиль Габорио - Дело вдовы Леруж
С другой стороны, он ясно понимал, что юную мадемуазель д'Арланж может встретить другой, которому ничто не помешает влюбиться, посвататься и получить ее в жены.
Как бы то ни было, отважится ли он просить руки или будет медлить, ему неминуемо грозило ее потерять. В начале весны Дабюрон решился. Погожим апрельским днем он отправился в особняк маркизы д'Арланж, и мужества ему на это понадобилось не меньше, чем солдату, идущему в атаку на вражескую батарею. Г-н Дабюрон тоже твердил: «Победить или погибнуть».
Маркиза сразу после завтрака уходила и только что вернулась. Она была в неописуемой ярости и кричала на весь дом.
А случилось вот что: месяцев восемь — десять тому назад маркиза заказала маляру, жившему по соседству, кое-какие работы. Сто раз с тех пор маляр являлся в надежде получить по счету, и столько же раз его спроваживали, предлагая зайти позже. Наконец ему надоело ходить и ждать, и он подал жалобу мировому судье на высокородную и сиятельную маркизу д'Арланж.
Вызов в суд поверг маркизу в ярость, однако она никому не сказала об этом, решив, с присущей ей мудростью, что воспользуется приглашением с единственной целью: просить у правосудия защиты и призвать мирового судью сделать соответствующее внушение бесстыдному маляру, посмевшему беспокоить ее из-за какого-то пустяка, из-за ничтожной суммы.
Нетрудно угадать, к чему это привело. Мировому судье пришлось распорядиться, чтобы упрямую маркизу удалили из его кабинета. Потому она и была в такой ярости.
Г-н Дабюрон застал ее в бледно-розовом будуаре. Полуодетая, совершенно растрепанная, красная, как пион, она сидела среди осколков фарфора и хрусталя, подвернувшегося ей под руку в первую минуту. В довершение несчастья Клер с гувернанткой куда-то ушли. Вокруг незадачливой маркизы хлопотала горничная, пичкая ее всевозможными снадобьями для успокоения нервов.
Старая дама встретила следователя, словно посланца небес. Более получаса, перемежая повествование воплями и проклятиями, она рассказывала ему свою одиссею.
— Вообразите себе этого судью! — восклицала она. — Какой-то бешеный якобинец, плоть от плоти тех фанатиков, что обагрили руки в крови нашего короля! Друг мой, я вижу, на вашем лице написаны оторопь и негодование… Подумать только, этот судья принял сторону бесстыдного прохвоста, которому я дала работу и тем самым возможность заработать кусок хлеба! А когда я стала сурово ему выговаривать, как велело мне чувство долга, он приказал выставить меня за дверь. Меня! За дверь!
При этом мучительном воспоминании она угрожающе взмахнула рукой, задела флакон, который держала горничная, — великолепный флакон отлетел в угол и разбился.
— Дура! Неумеха! Растяпа! — завопила маркиза.
Г-н Дабюрон, поначалу несколько оглушенный, попытался немного утихомирить г-жу д'Арланж. Но она перебила его после первых же слов.
— Как это кстати, что вы пришли, — заявила она. — Я знаю вашу преданность. Надеюсь, вы предпримете надлежащие шаги и, употребив свое влияние, обратившись к друзьям, добьетесь того, чтобы мерзавец маляр и преступный судья очутились за решеткой; уж в тюрьме-то их научат относиться к таким, как я, с должным уважением.
В ответ на эту неожиданную просьбу следователь не позволил себе даже намека на улыбку. Он и прежде слышал из уст маркизы немало несообразностей, но никогда не потешался над ними: маркиза была бабкой Клер, следовательно, он любил ее и почитал. Он воздавал ей хвалу за внучку, как иногда человек, гуляя, воздает хвалу небу за душистый лесной цветок, который сорвал под кустом.
Гнев старой дамы был ужасен и долго не утихал. Его, как гнев Ахилла,[9] можно было бы описывать на протяжении доброго десятка глав. Однако на исходе часа она, судя по всему, совершенно успокоилась. Горничная поправила ей прическу, привела в порядок ее туалет и убрала черепки.
Ярость наконец истощила самое себя, и маркиза простерлась в кресле, оглашая гостиную жалобами.
Эта волшебная перемена, изумившая горничную, произошла с ней благодаря г-ну Дабюрону. Чтобы добиться столь поразительного успеха, он призвал на помощь все свое хитроумие, пустил в ход ангельское терпение и удесятерил обходительность.
Победа его была тем более достойна восхищения, что он был совершенно не готов к этой битве. Нелепый случай с маркизой нарушил его планы. В кои-то веки набрался он решимости, чтобы заговорить, но события обернулись против него. Ему пришлось примириться с неизбежным.
Вооружась отменным судейским красноречием, г-н Дабюрон обрушил на голову раздражительной маркизы холодный душ. В огромных дозах использовал он нескончаемые периоды, которые, подобно клубку ниток, умеют разматывать товарищи прокурора, стяжая себе этим немалую славу. При этом у него хватило ума не перечить ей, напротив, он гладил ее только по шерсти.
Он был то патетичен, то насмешлив. О революции упомянул надлежащим образом, проклял ее заблуждения, осудил ее злодеяния и посетовал на пагубные последствия, которые она принесла порядочным людям. От нечестивца Марата искусно перешел к прохвосту мировому судье. Не стесняясь в выражениях, заклеймил возмутительное поведение этого судейского крючка и втоптал в грязь мерзавца маляра. Однако, по его суждению, от тюрьмы их все же следовало избавить. Его выводы клонились к тому, что, пожалуй, разумнее, мудрее и даже благороднее будет уплатить.
Не успел он вымолвить это злополучное слово «уплатить», как г-жа д'Арланж вскочила на ноги и надменно выпрямилась.
— Уплатить? — вскричала она. — Чтобы эти злодеи коснели в своей испорченности? Поощрить их преступной слабостью? Никогда!
— Речь идет всего-то о восьмидесяти семи франках, — возразил следователь.
— По-вашему, это пустяк? — отвечала маркиза. — Легко вам говорить, сударь. Сразу видно, у вас денежки водятся. Ваши предки были ничтожества, революция пронеслась высоко над ними, никак их не задев. Кто знает, может быть, они даже нажились на ней. А у д'Арланжей революция отняла все. Что мне будет, если я не уплачу?
— Да что угодно, госпожа маркиза. Вы разоритесь на судебных издержках, вам будут присылать письма на гербовой бумаге, придут судебные исполнители, на ваше имущество будет наложен арест.
— Увы! — возопила почтенная дама. — Революция не кончилась! Она доберется до каждого из нас. Вам хорошо, вы сами из черни. Вижу, мне придется уплатить, не откладывая, и это весьма прискорбно: ведь у меня ничего нет, и ради внучки я вынуждена идти на величайшие жертвы.
Г-н Дабюрон изучил маркизу как свои пять пальцев. Слово «жертвы» в ее устах до того его изумило, что, не удержавшись, он переспросил вполголоса:
— Жертвы?
— Разумеется, — отвечала г-жа д'Арланж. — Если бы не она, разве я жила бы, во всем себе отказывая, чтобы свести концы с концами? Да ни за что! Покойный маркиз часто со мной заговаривал о тонтинах,[10] учрежденных г-ном де Калонном,[11] вложенные в них деньги дают большую прибыль. Такие тонтины, по-видимому, существуют и поныне. Если бы не внучка, я бы вложила туда все, что у меня есть, без остатка, чтобы пользоваться пожизненной рентой. Тогда бы мне хватало на хлеб. Но я никогда не решусь на это. Слава Богу, мне известно, в чем состоит родительский долг, и все мое состояние в целости и сохранности перейдет малютке Клер.
Это признание так поразило г-на Дабюрона, что он не нашелся, что сказать в ответ.
— Это милое дитя доставляет мне ужасные мучения, — продолжала маркиза. — Вам-то я могу признаться, Дабюрон: когда я размышляю, как ее пристроить, мне худо становится.
Следователь покраснел от радости. Счастливый случай стремительно приближался, еще немного — и он окажется совсем рядом, остается только покрепче его ухватить.
— А мне кажется, — пробормотал он, — что пристроить мадемуазель Клер вовсе не трудно.
— К сожалению, вы заблуждаетесь. Она, конечно, лакомый кусочек, хоть и худышка, но что толку! Мужчины стали так расчетливы, что просто слов нет. Их интересуют только деньги. Я не знаю среди них ни одного, кому достало бы порядочности жениться на девушке из рода д'Арланжей, у которой всего приданого — красивые глазки да манеры.
— Полагаю, вы преувеличиваете, сударыня, — робко заметил г-н Дабюрон.
— Ничуть. Верьте моему опыту, я живу на свете дольше вас. К тому же, если я выдам Клер замуж, зять мой причинит мне кучу неприятностей — так утверждает мой нотариус. По-видимому, мне придется дать ему отчет — как будто я вела счета! Ах, если бы у малышки Клер было доброе сердце, она бы постриглась, ушла в какой-нибудь монастырь. А я бы уж в лепешку разбилась, чтобы собрать ей необходимый вклад. Но она совершенно меня не любит и не жалеет.
Г-н Дабюрон понял, что пришло его время. Он пришпорил свою отвагу, как всадник пришпоривает лошадь перед прыжком через ров, и решительно заговорил:
