Сергей Донской - В Россию с любовью
Лариса села, запахнув халат с таким видом, словно под ним было не голое тело, а открытая душа, в которую взяли и плюнули.
— Приезжают мои родители, — сказала она тоном оскорбленной телеведущей, не имеющей права проявлять свои эмоции в полной мере. — Из Днепропетровска. Неужели так трудно их встретить?
— Да, в общем-то, нет, — признал Громов. — Вопрос лишь в том, к кому именно приезжают твои родители из Днепропетровска?
— Не поняла?
Ожидать от Ларисы растерянности или смущения было делом безнадежным. Некоторые женщины умудряются потерять стыд еще раньше, чем лишаются девственности. Ни то ни другое восстановлению не подлежит. Хмыкнув, Громов постарался сделать свой намек предельно прозрачным:
— Лично у меня в Днепропетровске родственники не проживают. Следовательно, я не жду гостей из этого славного города. К кому же тогда намылились твои маменька с папенькой?
— Ко мне, разумеется. — Ларисин взгляд метнулся из стороны в сторону. Не лицо, а допотопные ходики с циферблатом в виде кошачьей мордочки, умеющей водить глазами. — То есть к нам, — поправилась она после некоторого раздумья.
Убежденность, прозвучавшая в ее голосе, покоробила Громова.
— Ты полагаешь, это одно и то же, м-м?
— Ну не к себе же в Щелково их тащить! — обиделась Лариса. Можно было подумать, что это Громов запихнул ее к черту на кулички, во всяком случае, вся вина за такую несправедливость возлагалась на него.
— Почему нет? — спросил он ничего не выражающим голосом.
Но Лариса интуитивно почувствовала в его тоне нечто такое, что заставило ее подняться с дивана и направиться к Громову с самой очаровательной гримаской, на какую она была способна. Халатик она умудрилась потерять уже на третьем шаге пути, а всего ей пришлось сделать пять.
— Ну, не сердись, Громов, — попросила она, налегая на него всем своим молодым упругим телом. — Какие-то два паршивых дня, а потом папа с мамой уедут.
— Это мой дом, запомни, — произнес он, уклоняясь от Ларисиных волос, нахально лезущих ему в рот. — Это моя жизнь. Разве я говорил, что собираюсь в ней что-то менять?
— Да не волнуйся ты так, — сказала Лариса, дыша с каждой секундой все громче. — Мой отец классный мужик, он тебе понравится. Знает наизусть триста пятьдесят анекдотов и почти столько же грузинских тостов, можешь себе представить?
— Да уж представляю, — угрюмо сказал Громов. — С ним, с твоим отцом, наверное, не соскучишься.
— С ним просто обхохочешься. — Лариса всем своим лицом и даже грудью показала, как сотрясаются от смеха люди, получившие возможность пообщаться с ее отцом.
— Триста пятьдесят анекдотов! — Громов покачал головой.
— Может быть, даже больше. Я его уже года два не видела.
— И почти столько же тостов, — это было произнесено почти с мистическим ужасом.
— Не каких-нибудь, а грузинских, — просияла Лариса. — Значит, договорились?
Спорить с ней было все равно, что пытаться переубедить стену, на которую вот уже минуту смотрел Громов. Внезапно он понял, что ему становится все труднее поддерживать и этот дурацкий диалог, и эти затянувшиеся отношения.
— Баста, — сказал он. — Разговор закончен. Все остальное — тоже.
— Что «остальное»? — насторожилась Лариса.
— Это. — Громов ткнул ее в голую грудь. — И это. — Палец указал на стол, где вот уже второй день стояла его любимая чашка, вымазанная засохшей губной помадой. — И это тоже. — Подразумевался диван перед телевизором, до сих пор сохранивший вмятины от роскошного Ларисиного тела.
Еще на что-то надеясь, она попыталась соскользнуть к ногам Громова, вся такая же покорная, как сброшенный на пол халатик, но он ей не позволил, придержал за плечи. И отчеканил:
— Где лежат деньги, ты знаешь. Возьмешь, сколько нужно — на такси, на гостиницу для родителей, на угощение. Лично для себя можешь взять пособие по безработице недели на две. Дальше устраивай свою жизнь сама. — Громов помолчал, обдумывая, все ли сказано, а потом добавил: — Дверь перед уходом захлопнешь. Ключи оставишь в прихожей.
Разумеется, дожидаться от Ларисы изъявлений благодарности за бесплатный приют было бы верхом наивности, но то, что Громов услышал, направившись к выходу, заставило его остановиться и обернуться.
— И откуда в тебе столько злобы? — выкрикнула она, яростно ударяя себя кулаками по бедрам. — За что ты меня ненавидишь?
— Злоба? — Он не поверил своим ушам. — Ненависть? При чем здесь ненависть, дурочка? Что ты можешь о ней знать? Это как боевой нож, которым ни один нормальный мужик не станет резать домашний хлеб.
— Только не надо красивых фраз! — закричала Лариса. Все то время, которое она прожила в этой квартире, почти не ударив пальцем о палец, ей каким-то образом удавалось скрывать, что голос у нее может быть до такой степени визгливым. — Ты выставляешь меня за порог, вот и все! В чем я провинилась?
— Да ни в чем ты не провинилась, — устало сказал Громов, делая еще один шаг к двери. — Просто хорошего понемножку. Плохого — тем более.
— Ну и живи один как перс! — завопила Лариса, явно стремясь преодолеть голосом ультразвуковой барьер.
— Ты хотела сказать — «перст»? — предположил Громов уже из прихожей. — Персы — очень общительный народ, и у них популярно многоженство.
— Я сказала то, что хотела сказать!
Последнее слово должно было остаться за Ларисой и… за захлопнутой дверью. Но в этот момент зазвонил телефон. Так всегда случается. Ты принимаешь какое-то важное для себя решение, но какой-нибудь пустяк обязательно мешает тебе осуществить его на практике. Наша жизнь наполовину состоит из таких вот нереализованных благих намерений. И после этого мы еще удивляемся, почему она порой превращается в ад.
* * *— Слушаю, — бросил Громов в трубку.
Для того чтобы приблизиться к телефону, ему пришлось возвратиться на исходную позицию, и Лариса воспользовалась этим, расположившись между ним и дверью.
— Это я, — прошелестел в трубке мужской голос.
— Кто я?! — встречный вопрос Громова более всего походил на свирепый рык.
— Шадура…
— Что еще за шадура такая?! Какого… — Громов осекся. Вот так сюрприз.
Заметив резкую перемену в его настроении, Лариса присела возле двери на корточки и издала первое пробное всхлипывание. Теперь, чтобы выйти из квартиры, пришлось бы сначала отодвинуть ее в сторонку. Нелегкая это работа, когда речь идет не о каком-то неодушевленном предмете, а о молодой привлекательной женщине, которая расположилась на полу в чем мать родила.
— Ну, говорите же, — предложил Громов примолкшему собеседнику.
— Я Шадура, — повторил он. — Тот самый.
— Дальше.
— У меня к вам разговор. Конфиденциальный.
Словно не беглый преступник, объявленный в федеральный розыск, о встрече уславливался, а полномочный посол суверенного государства. Громов поморщился:
— На какое время вам выписать пропуск? Я могу принять вас через тридцать-сорок минут.
— Нет-нет, — поспешно сказал Шадура. — Встреча должна состояться на нейтральной территории. Лично с вами. После известных событий у меня есть все основания опасаться за свою жизнь.
«Сколько угодно таких оснований, — добавил Громов мысленно. — Вагон и маленькая тележка».
— Почему вы хотите увидеться именно со мной? — спросил он вслух. — И откуда вам известен мой домашний номер телефона?
Помявшись, собеседник произнес:
— Об этом при встрече. Жду вас возле МХАТа. В течение получаса. Если замечу что-нибудь подозрительное…
— Имеется в виду старое здание театра или новое? — перебил его Громов, бросив взгляд на часы.
— Старое, — сказал Шадура. — Не то уродливое строение в стиле «пшик-модерн», что на Тверском бульваре, а…
— Понял, — сказал Громов. — Сейчас выезжаю.
Добираться до нужного места было всего ничего. Однако азарт, как всегда в таких случаях, требовал немедленных действий.
— Тогда до встречи, — промямлил собеседник. — Надеюсь на вашу порядочность.
Громов хотел спросить, как они с Шадурой узнают друг друга, но прикусил язык. Лично ему облик этого человека был отлично известен по фотографиям, фигурирующим в деле. А вот каким образом депутат намеревался опознать нужного ему сотрудника ФСБ? Громов ведь не принадлежал к числу людей, чьи портреты публикуются в прессе. Тут крылась какая-то загадка, да и сам звонок был, по меньшей мере, неожиданным. Но все вопросы следовало приберечь на потом, чтобы не спугнуть птичку раньше времени.
— Я скоро буду, — заверил депутата Громов. — Никуда не исчезайте.
Вместо ответа в трубке зазвучали отрывистые гудки отбоя.
— Уезжаешь? — взвыла Лариса. Словно только и дожидалась, когда телефонный разговор закончится, чтобы дать выход своим горючим слезам. — Бросаешь меня, да?.. Я же люблю тебя, дурак такой!.. Я уже и родителям написала, что счастье свое наконец повстречала… А теперь… Как я им в глаза глядеть стану?..
