Марина Серова - Ваша карта бита
— Хорошо, Юлия, это теперь наши проблемы, — без лишних слов согласился на все Суров, и я насторожилась от такой его сговорчивости. Значит, что-то надо ему от меня и позвонил он не только для того, чтобы узнать о новостях. Такие случаи надо ценить и просить по максимуму.
— Это не все, Гром.
Я намеренно употребила его агентурную кличку, что делала крайне редко, потому что сама недолюбливала, когда называют меня Багирой без крайней необходимости. Сейчас такое обращение должно было подсказать ему, что я намерена изложить нечто важное.
— Бонза, он же Ивлев, он же компаньон Скопцова, в назидание и в свидетельство серьезности намерений лишил Степанова одного из пальцев на руке. Отрубил, откусил, отломал — какая разница? Ну, не знаю я точно. Произошло это уже больше двух часов назад в машине Павла Ивановича, во дворе больницы. Так что медицинскую помощь он получил своевременно, за это можно не беспокоиться. Дело вот в чем. Степанову, как любому нормальному человеку, такая выходка должна была показаться верхом варварства. Можно… Нужно, — поправилась я, — сыграть на этом, извлечь из произошедшего пользу. Для этого…
— Для этого надо войти в прямой контакт со Степановым, — перебил меня Андрей. — Юлия…
— Совершенно верно, — не дала я перебить себя надолго, — войти в контакт и склонить к сотрудничеству без своеволия и предубеждений. Теперь это будет проще. Надо обеспечить его средствами индивидуального обнаружения и микропередатчиком. Более того, необходимо убедить Степанова при любых обстоятельствах иметь эти вещи при себе, как носят нательный крест.
— Юлия! — Начальник мой настаивал на праве голоса, но тщетно. Я продолжала трещать без умолку.
— Мне нужен голосовой модификатор, да, еще один, с настройкой на голос Тамары Роминой. Не исключено, что у Степанова есть какие-то записи… И последнее. Надо подготовить Степанова к неприятным неожиданностям. Пусть заранее перетрусит, зато появится надежда, что в экстремальной ситуации растеряется меньше. Что? Думаю, что истязания пока не входят в их сценарий. Скорее следует ожидать чего-то вроде похищения, чтобы с гарантией иметь его под рукой — не выкинул бы глупость и не попытался скрыться в самый ответственный момент.
— Юлия!
Вот теперь слово принадлежит Андрею.
— Палец — ладно, не велика потеря. Но, Юлия, всякое новое ущемление Степанова — явление для нас нежелательное. Ты понимаешь меня?
Я промолчала. Промолчать я была вынуждена, потому что планы, еще неясные, но уже складывающиеся в моей голове, предполагали совсем иное.
— Хорошо, — сказал Суров. — Теперь то, с чем я звоню. Ты отстаешь от событий. Павел Иванович сам вышел на связь и не с просьбой оградить от дальнейших посягательств на него со стороны злодеев. Он предложил нам свою помощь и пообещал исполнительность и послушание. В глубокой обиде пребывает сей господин на своих недоброжелателей.
Так. Господин Суров доволен. У него уже есть виды на помощь Павла Ивановича.
— Машина Скопцова будет заряжена и радиофицирована в лучшем виде. А со Степановым заниматься придется прежде всего тебе, потому что именно ты у нас как всегда на острие иглы. Чем скорее ты встретишься со Степановым, тем лучше. Лучше всего сегодня же. Чтобы ковать железо…
— Нет, Андрей Леонидович, — позволила я себе не согласиться, — не сегодня. Сегодня я к этому не готова, ну, хотя бы технически. Передатчик у меня есть. Нет свободного модулятора. И, Андрей, я попросту вымоталась. Не железная я. Степанова сегодня уже достаточно стращали и калечили, чтобы оставить в покое. До утра по крайней мере. Поэтому самопожертвование, в любом его виде, представляется мне необязательным.
— Хорошо, Юля, я не возражаю. К тому же утром сам он будет спокойнее, и твои инструкции будут доходить до него яснее. Отдыхай, Багира. Машину оставишь во дворе дома. Модулятор, подарки Степанову и все остальное, что потребуется тебе для машины Скопцова, мы в «бардачок» положим. Не забудь прибрать…
Первое, что я почувствовала, отключив и зашвырнув в «бардачок» телефон — легкость на плечах и на шее, сзади, в том месте, которое в просторечье называется загривком. Только в такие моменты и понимаешь, как точны народные выражения типа «груз с плеч свалился». В самом деле, после этого разговора я как бы сдала подопечных своему начальнику. И не только их, все заботы сбросила с себя до утра и была теперь свободна, как пташка. И по делу ничто не могло волновать меня до срока.
Повздыхав и даже поулыбавшись, я уехала от особняка — бонзовской берлоги. С минуты на минуту можно ожидать появления здесь Скопцова. Не следует раньше времени настораживать братьев-разбойников подозрением о ведущемся за ними наблюдении. Тем более что наблюдения-то никакого и нет.
По дороге к дому я пользовалась приемником по его прямому назначению — слушала музыку и веселую болтовню диджеев. Время было не позднее, и я хорошо отвлеклась от передряг минувшего дня, ведя машину сквозь транспортные потоки, успокаивающие взбудораженные нервы не хуже вязания или занятия кулинарией. Как это ни странно, рулевая баранка, педали и рычаг скоростей действуют на меня умиротворяюще, при условии, что рядом нет никого и не обязательно торопиться. Это, должно быть, оттого, что нездоровый энтузиазм по отношению к скорости и лихим виражам, которым страдают многие из знакомых мне автовладельцев, мне не свойствен.
Машину я оставила неподалеку от дома, заперла ее и прошлась немного пешком с надоевшей сумкой через плечо и с пустыми руками, что при моей любви к работе на кухне бывает редко. Видит бог, я была в том состоянии, когда пропадает желание заниматься чем бы то ни было, даже таким, что при обычных условиях способно доставлять удовольствие. Единственное, что мне представлялось сейчас достойным внимания — молоко в тяжелой фаянсовой кружке и добрый кусок настоящего домашнего торта в холодильнике. Но как ни голодна я была, удержалась от варварского его уничтожения — выставила «Наполеон» на стол и оставила его там греться, пока принимаю ванну.
С удовольствием поужинав, я переселилась в кресло, включила телевизор и, порывшись в телеканалах, отыскала что-то заинтересовавшее меня минут на десять. А проснулась уже после окончания передач.
Плюшевая пантера с усмешкой на симпатичной усатой морде смотрела на меня с дивана. Выключив телевизор и турнув ее оттуда, я завалилась на ее место, решив, что «разборка» постели сегодня не обязательна. И оказалась права, потому что и на диванчике проспала сладко и безмятежно до самого утра и ни за что не проснулась бы так рано, если бы не наглый треск будильника, способный привести в сознание и не такого человека, как я.
Глава 8
Полностью была права Багира, когда высказала своему начальнику предположение о реакции Павла Ивановича на выходку незнакомца. Да, выходку, потому что как о происшествии он начал думать о случившемся гораздо позже. Поначалу же ни смысл, ни суть дела не уложились в голове Степанова. Быстро все произошло и чудовищно просто, чуть ли не обыденно.
В больнице он сказал, что получил травму, пытаясь поправить что-то в моторе машины, и сунулся впотьмах не туда… Хорошо, что не стали уточнять, интересоваться подробностями — в моторах Степанов не разбирался и мог сморозить глупость. Рану обработали, перевязали и посмеялись над его испугом. По их уверениям, выходило, что травма хоть и не рядовая, но и не исключительная. Оттяпало половину мизинца, подумаешь, дело! Легко им, хирургам, рассуждать о чужих мизинцах! Они каждый день что-нибудь шьют и режут. А Павлу Ивановичу было больно. Ох, как больно ему было! Особенно поначалу, до анестезии.
На предложение остаться в больнице до утра Степанов не согласился — сделал вид, что поверил утверждениям о пустяковости раны. Проявил мужество. На самом деле домой его погнала мысль о том, что нужно обо всем срочно поставить в известность Василия. А как это сделать в больнице? Он уже и не помнил — какой по счету за сегодняшний день это будет звонок к брату. Второй? Четвертый? Пообещав приезжать на перевязки, не пропускать сроки, поскольку он сам себе не враг, Павел Иванович, неся, как младенца, спеленатую бинтами кисть руки, вернулся к машине. А когда сел за руль и увидел огрызок пальца, валяющийся сверху приборной панели, как дрянь какая-то, такая его взяла злость! Злоба, по-иному не скажешь. А со злобой вернулась боль, и это было странно, потому что действие анестезии не могло кончиться так быстро.
Злость помогла Степанову в управлении машиной.
Подъехав к дому, Павел Иванович подумал, что никогда больше не осудит человека, совершившего убийство в состоянии аффекта, за его преступление.
Ох, он и представить себе не мог, как трудно будет разговаривать с женой с этим ее: «Паш!.. Пашенька!..» А с дочерью оказалось и того труднее. Они суетились вокруг него, помогая раздеться, подсовывая под ноги тапочки, а он вяло врал — нес околесицу про мотор в потемках и ненавидел теперь уже всех: и ублюдков, сотворивших с ним такое, и хирургов, с их мясниковским юморком, и этих двух женщин, досаждавших ему заботами, без которых ему было бы еще хуже, и себя самого, и Василия, — ведь это из-за него приходится страдать ему, Пашеньке. С этой необыкновенной злости Павел Иванович и додумался до единственно правильного в его теперешнем положении решения, едва не стоившего Багире вечернего отдыха.
