Елена Басманова - Кот госпожи Брюховец
– Да что там внешние нападки! – прервал Фрахтенберг. – У меня сердце кровью обливается, как подумаю, что и внутри церкви единства нет. И по вопросам самым важным, которые сказываются на жизни народной.
– Я не очень внимательно слежу за клерикальной литературой. – Доктор почувствовал себя виноватым. – Уважаемый Михаил Александрович, а не кажется ли вам странным, что мы сожалеем о нездоровье церкви в «российском вавилоне»?
Начался антракт, и в ресторане, и на веранде становилось все многолюднее – подходили завсегдатаи, бражники, кокаинисты, блудницы, тем не менее доктор прекрасно расслышал изреченный инженером афоризм:
– Праведность всегда рождается из глубокого греха.
Доктор задумался и погрустнел. Наполняя рюмочку, он вздохнул:
– Бедный Студенцов.
– Я верю в провидение, господин Коровкин, – Фрахтенберг поднял свою рюмку, но чокаться не стал, – ничего без воли Божьей не происходит.
– Степан Студенцов понятно, а чем провинился перед Богом отец Онуфрий?
– Загадка? – Фрахтенберг, все более бледневший по мере того, как пил, хохотнул. – Видимо, возмездие: и тому, и другому.
– Вавилонская башня? Соперничество человека с Богом за господство в небесах?
– Возможно, возможно. Не все священнослужители благословляют летунов. – Фрахтенберг поднялся. – Простите, я вас заговорил, вынужден откланяться. Пойду спасать невинную жертву.
Доктор не утерпел и оглянулся. За соседним столиком, спиной к нему сидел молодой человек – темные кудри спадали на воротничок сорочки, иногда мелькал слабохарактерный профиль с темной бородкой. Вплотную к зеленому юнцу сидела черноволосая шансонетка в алом шелковом платье, с яркими перьями в черных кудельках, с большим фермуаром на узеньком лбу, глаза ее неестественно блестели, она громко смеялась и все настойчивее жалась к робеющему юноше.
– Мадемуазель! – услышал доктор. – Позвольте пригласить вас прогуляться по саду.
– Не позволю! – Дашка-Зверек скорчила уморительную гримаску. – Не видишь, я занята?
– Простите. – Фрахтенберг повернулся к юнцу. – Позвольте представиться. Михаил Фрахтенберг, инженер, служу на Николаевской железной дороге.
Юнец приподнялся, и доктор увидел, что он являет собой живую иллюстрацию к недавнему разговору о пользе спорта – росточком не очень, в плечах узок, да и тучноват. Юнец неловко поклонился, пробормотал что-то невнятное. Сесть инженера не пригласил.
– Мадемуазель, – Фрахтенберг продолжил наступление, – уделите мне несколько минут.
– Не пойду я с тобой, Мишка, – шансонетка капризно надула губки, – ты в саду меня убьешь и закопаешь.
– Пьяные фантазии. – Инженер деланно рассмеялся. – Они вам к лицу, как и драгоценные камни. Хотел показать тебе розовый топаз. Да видно не судьба.
– Несносный ты, Мишка! – Дашка вскочила. – Так бы сразу и говорил! Пойду, пойду я с тобой. А вы, милый голубчик, – она наклонилась к сжавшемуся юнцу, –никуда не уходите... Вы свеженький, розовый, лакомый... Не пожалеете...
Она чмокнула юнца в висок, и доктор ясно представил, как смущен этот маменькин сынок, как приближается он к обморочному состоянию, потому что за тонким шелком вблизи его глаз зазывно колышется ничем не стесненная грудь красотки. По пунцовеющей щеке юноши доктор догадывался, как охватывает того бессильное юношеское вожделение, как сжимает он пальцы в кулаки...
Клим Кириллович отвернулся.
– А! Вот вы где все собрались! – услышал он звонкий голос, в котором узнал голос Пети Родосского.
Окруженный подобострастными официантами и подвыпившими друзьями, в сюртуке с шелковыми лацканами, в тщательно отутюженных брюках, в гладком шелковом жилете, в цилиндре на золотистой шевелюре велосипедист шествовал к столу, возле которого застыли бледный инженер с разрумянившейся Дашкой.
– И доктор Коровкин здесь! – Неприятно пораженный встречей доктор хотел было уйти, но столкнулся нос к носу с Густавом Оттоном: в петличке его нарядного костюма красовалась неизменная гвоздика.
– Всем шампанского! – Петя хлопнул в ладоши. – Клим Кириллович! Не обижайте чемпиона! Дашка! Иди сюда!
– У нас своя компания. – Дашка вновь плюхнулась на стул напротив пунцового юнца. – С детоубийцами пить не буду! Зачем Степку убили? А буду пить с этим маленьким котиком! – Она протянула руку и схватила ладонь юнца. – Тебя случайно не Степкой зовут?
– Ха-ха-ха! Люблю тебя, Дашка, за кусачий характер! – Петя бросился к певице. –Зверушка ты моя чудная! Отпразднуем мою победу. И котика твоего прихватим. Ты, главное, взгляни, кого я тебе привел!
Дашка задрала голову и замерла. В толпе почитателей Пети Родосского стоял элегантный господин в белом – от его атлетической фигуры веяло мужественностью. Дашка повела остреньким носиком – о божественный аромат дорогого табака и изысканного парфюма! А эти плотоядно приоткрытые полные вишневые губы... А эти выпуклые глазищи оливкового цвета...
– Клим Кириллович! – Петя Родосский теребил доктора Коровкина за рукав. – Вы здесь, как хорошо. Но где же Мария Николаевна? Она обещала прийти!
– Мария Николаевна?
Доктор Коровник похолодел –неужели он не усмотрел за младшей дочерью профессора Муромцева? Неужели она тайно посещает «Аквариум»?
– Да бросьте вы их! – Петя тащил доктора за соседний стол, на котором выстроилась целая батарея бутылок, вокруг стола суетились официанты и гомонили Петины собутыльники. – Дашка никуда не денется, зачем ей этот теленок? На один зубок. Отпразднуйте с нами нашу победу!
Доктор подчинился, машинально сел и оглядел гуляк. Кандидата Тернова он так и не обнаружил – и это единственное, что можно считать приятным в этой ситуации. Но Мария Николаевна Муромцева! Бестужевская курсистка! Интеллигентная девушка! Увлеченная античной и средневековой историей! Какой он дурак! Не заметил, что гимназистка Мура давно выросла! Стала барышней, привлекательной для мужчин! И не только для тех, кто имеет серьезные намерения, но и для тех, кто готов полакомиться сладеньким бесплатно, избегая всяких обязательств. Ее семья не знает, какую тайную жизнь ведет она! Как и родители сосунка, которого едва не окрутила Дашка!
Доктор взглянул на стол, где только что сидел смешной юнец. Кажется, первый визит его до смерти напугал – мальчик поспешил скрыться. И правильно сделал.
– За победу! За величайшего велогонщика России! – Дашка залпом выпила бокал шампанского, отшвырнула его и вспрыгнула на стул.
Шансонетка выделывала на стуле танцевальные па, бросая пламенные взоры на белоснежного красавца, а тот с легкой усмешкой следил за вызывающими движениями Дашкиного бедра. Гуляки в восторге аплодировали.
Захочу – полюблю,
Захочу – разлюблю!
Я над сердцем вольна,
Жизнь на радость дана,
Мне все в жизни трын-трава!
Дашкин голосок звучал хрипловато, но приятно. С тонкими раздувающимися ноздрями, с лицом, дышащим дикой страстью, она была очень эффектна. Показалось Климу Кирилловичу или нет, но шансонетка подмигнула ему. Доктор Коровкин выпил предложенную кем-то рюмку водки и почувствовал, что лоб его покрыла испарина.
– Жалко, Платоши нет! – воскликнул землисто-бледный инженер, совсем забывший о докторе. – Пропал черт полосатый.
– Зачем он тебе? Над Степкой измываться? – Дашка захохотала и топнула ножкой так, что посуда на столе задребезжала. – На том свете будете насмехаться над ним! На том свете!
– Не надо о грустном! – закричал Петя. – Грустить будем завтра! На кладбище! Пойдем Степку хоронить! Вы знали Степку? Чудесный малый был, земля ему пухом! Я посвящу Степке велопробег! В годовщину его гибели!
Дашка отцепила розу от выреза своего декольте и бросила ее белоснежному красавцу. Розу тот поймал, но его смуглое лицо оставалось непроницаемым, снимать шансонетку со стула он не собирался.
– Правильно! – Красавец повернулся к Пете Родосскому. –Как утверждал мой великий предок, кормчий Менелая, смерть – это праздник. И кладбище должно быть самым красивым местом для живых: высокие кипарисы, белый мрамор склепов, цветы и незатухающие лампады. В Петербурге таких нет.
Доктор Коровкин слушал безумные пьяные речи и ощущал себя в кругу умалишенных. Где-то в углу звенела разбиваемая посуда, доносились истерические вопли, визгливая брань. Впрочем, он и сам потерял всякую опору под ногами. Он не понимал, ждать ли ему появления Муры, кандидата Тернова или незаметно исчезнуть? В сумеречных аллеях сада, в темной, нависшей над верандой листве, зажглись китайские фонарики, клубы табачного дыма образовывали причудливые плотные облачка.
– Если бы здесь был Платоша, – включился в поток безумия Михаил Фрахтенберг, – он бы вас понял. Он считает, что древний Египет любил смерть, как самый верный и красивый путь к жизни. Египтяне и в своих пирамидах устраивали фараонам прекрасную жизнь – с драгоценностями, картинами, портретами, золотом и серебром. Платоша мне рассказывал, что провел ночь в саркофаге Аммен-Хеюба, сны египетские видел. Предпоследний фараон какой-то династии... Да мумию его продали баварскому герцогу.
