Андерс Рослунд - Дитя мрака
Кофе с двумя кусочками сахара. Она выпила его в то самое время, когда Свен пил свой, с молоком, и уверена, что обоим он пришелся не по вкусу, хотя был именно таким, как они любят.
— Хорошо. Похоже, ситуация у тебя под контролем. Как будешь действовать дальше?
Гренс казался усталым, но взял на заметку все, что она сказала, и требовал, как всегда.
— Когда закончим, я снова поднимусь к Клёвье. За вечер и ночь он наверняка выяснит еще больше. Если хочешь, пришлю тебе предварительные отчеты, я собираюсь сидеть долго.
Измученное лицо, где-то в глубине улыбка.
— Приходишь сюда ни свет ни заря. Не обедаешь. Работаешь до глубокой ночи. — Он по-прежнему улыбался. — Я не ошибся, когда взял тебя на работу.
Все рассмеялись. Она подумала, что они слишком редко смеются вот так, вместе. Нераскрытое убийство, сорок три брошенных ребенка и Эверт со своей тревогой за единственного человека, без которого он не может жить. И при том смех, который отзывался внутри, был им необходим.
Эверт нагнулся над столом, отодвинул поднос с кренделем, дотянулся до меньшей из двух бумажных стопок. Выдернул тонкую папку, помахал ею:
— Ну а теперь, когда все вы чертовски развеселились, давайте-ка продолжим разговор о мертвой женщине, лицо которой объели большие и маленькие крысы.
Гренс выглядел довольным, иногда он поднимал себе настроение за счет других.
— Свен?
— Да?
— Ты только что допрашивал начальницу службы безопасности страховой кассы. В кабинете Эрфорса, в лаборатории судмедэкспертизы. Интересно, о ком же вы говорили?
Свен Сундквист медленно погладил рукой подбородок. Он не любил иронии. В иронических замечаниях сквозили злость и наглость, а это особенно обижало.
— Что ты имеешь в виду?
— Убитая женщина. Вы говорили о ней?
— Ты же знаешь.
Гренс чувствовал недовольство коллеги и несколько сбавил тон:
— Ладно. Начнем по-другому. Свен… как ее зовут?
— Чего ты добиваешься?
— Как ее зовут?
— Лиз. Лиз Педерсен.
— Отлично. А это имя, Свен, тебе ни о чем не говорит?
— Нет.
— Совсем ни о чем?
— А должно?
Странный человек — то подавленный и растерянный, то не в меру заботливый, то попросту зловредный. Свен Сундквист знал Эверта Гренса давно, еще с тех пор, когда был холостяком, и все равно словно бы не знал вовсе.
Комиссар снова помахал папкой.
— Перед вашим приходом я пробил 660513 по нашим базам данных. Лиз Педерсен. Выяснил много чего. Насчет водительских прав, и паспорта, и прочего. Все, как обычно. Кроме вот этого! — Он встал, подал Свену Сундквисту то, чем только что размахивал. — Заявление из разыскной базы. Заявление, где Лиз Педерсен указана как обладатель родительских прав на пропавшего ребенка, как лицо, с которым надлежит связаться. Заявление подано школой и касается ребенка Педерсен. — Гренс наклонился вперед, ткнул пальцем в документ, лежавший сверху. — Ее дочь. Дочь, пропавшая два с половиной года назад.
Свен Сундквист пробежал глазами по строчкам.
— Последняя страница, Свен. В самом низу. Вероятно, ты узнаёшь подпись человека, принявшего заявление?
Свен Сундквист перелистал бумаги, вот и последняя страница.
Подпись.
Его собственная.
— Ты ее узнал. И теперь знаешь почему. Ты встречался с ней, когда она сюда приходила.
Свен Сундквист не ответил. Он по-прежнему держал папку в руках, перебирая листки бумаги.
Лиз Педерсен, 660513-3542, вызвана в отдел расследований городской полиции в связи с заявлением о пропаже Янники Педерсен, 910316-0020. Заявление подано директором Эриксдальской школы 16 сентября 2005 года в 10.30.
Множество лиц, множество людей.
Короткая встреча с человеком в кризисной ситуации два с половиной года назад.
Женщина. Заявление. А на следующий день — другая женщина, другое заявление.
Лиз Педерсен подтверждает сведения из школы о том, что Янника Педерсен и раньше по крайней мере трижды надолго пропадала, но затем возвращалась домой. По словам Лиз Педерсен, каждый раз дочь отсутствовала около недели.
Мало-помалу Свен вспоминал. Он сидел тогда напротив матери, чья дочь пропала в четвертый раз. Ему безотчетно вспомнился Юнас, и постоянное беспокойство, и как они с Анитой не находили себе места, когда раз-другой его несколько часов не было дома, а они не знали, где он. И эта женщина — целых две недели, пока школа не подала заявление.
Лиз Педерсен сообщает, что девочка постоянно подвергалась сексуальным домогательствам со стороны своего отца, Яна Педерсена, 631104-2339, и что это, видимо, явилось причиной ее побегов из дома.
Две недели.
Он покачал головой.
Две недели успели стать двумя с половиной годами.
Мать уже дважды заявляла о подозрении на сексуальное насилие:
Октябрь 2002 г., дело прекращено;
Август 2004 г., дело прекращено.
Он пожал плечами:
— Что вы хотите от меня услышать? Все это было два с лишним года назад.
— Ничего, Свен.
— Разбирательством занимался кто-то другой. Я только принял заявление, и все. Кто…
— Свен, прекрати, черт побери, оправдываться! Ты встречался с ней много лет назад! Господи, я и сам не рвусь запоминать тех, с кем разговаривал вчера.
Эверт снова переменился. Вместо злости — понимание. Странный человек. Свен Сундквист благодарно посмотрел на него.
— Дочитай до конца. — Эверт Гренс улыбался. — Если можно понять, что имел в виду тот, кто это писал.
Свен едва заметно улыбнулся в ответ, молча дочитал две оставшиеся страницы.
— Да в общем больше ничего. Мать, Лиз Педерсен, рассказывает на допросе, как постоянные домогательства отца изменили поведение девочки, как любой физический контакт с ней мало-помалу затруднялся, как она стала избегать прикосновений, выказывала агрессивность по отношению к отцу. Постепенно она замкнулась в себе, стала практически недоступна для общения.
Свен Сундквист сложил бумаги в папку, положил ее на подлокотник дивана для посетителей.
— Это все.
Он встал, нервно пригладил рукой волосы.
— Девочки нет вот уже два с половиной года.
Взглянул на коллег, на каждого по очереди.
— Она мертва.
Он ждал от них реакции, но ее не было.
— Не припомню, чтобы кто-нибудь из пропадавших так долго возвращался живым. — Он повернулся к шефу: — А ты?
За окном кабинета Гренса густели сумерки. Совсем ночь на дворе. Тишина снаружи, тишина в комнате.
— А ты, Эверт?
— Тоже не припомню.
Мать мертва. Дочь мертва.
Еще одно бесплодное совещание.
— Шведская девочка. Четырнадцати лет. Пропала больше двух лет назад.
Херманссон молчала с тех пор, как закончила отчет о брошенном, пустом автобусе:
— Пропала прямо в центре столицы. И никого… кто бы их искал.
Казалось, они связаны. Девочка по имени Янника Педерсен и девочка, которую зовут Надя Чонкан. Связаны — и в то же время не связаны.
— Я повторю слова Свена: я этого не понимаю, как не понимаю и того, что провела несколько часов с пятнадцатилетней девочкой, матерью младенца. Мы с ней гуляли как подруги, помогали друг другу катить детскую коляску. Но эта девочка полжизни провела в туннеле под землей. Иногда продавала себя, чтобы выжить. Как долго это продолжалось, прежде чем она подурнела и постарела раньше срока?
Ты слишком молода, Херманссон.
Нельзя переживать за всех и каждого, Херманссон.
Она так не могла, не умела, до сих пор.
— Дети. Живущие как зверьки. Жизнь, о которой ни я, ни ты, Эверт, ни ты, Свен, ни все остальные в этой стране не имеют ни малейшего представления. — Марианна Херманссон посмотрела на Гренса, на Сундквиста, всплеснула руками. — И спросить не у кого. Потому что у нас нет таких детей.
*Вечер.
Она не знала в точности, сколько времени, да и какая разница. Один час в неделю, когда нужно знать точное время, — этого достаточно, почти семеро суток до следующего раза.
Она обвела взглядом бетонное помещение.
На пустую картонную коробку, которая давно уже стояла у стены, она постелила новую скатерть в мелкую красно-зеленую клеточку. Коробка была прочная, устойчивая, как большинство коробок из-под продуктов, на нее можно ставить тарелки и стаканы, даже подсвечник, слишком, пожалуй, большой, но красивый.
Скатерть была чистая, она постаралась не прикасаться к ней пальцами, не оставлять яркие черные отпечатки, которые обычно ей нравились, но не на скатерти и не сейчас, не вечером, когда все должно быть красиво.
В подсвечник она осторожно воткнула длинную стеариновую свечку, теперь свеча почти догорела, на блюдце — озерца расплавленного стеарина.
Тарелка у нее белая, пластиковая, с зелеными цветами, на ней остатки ветчины, которую они ели утром. В чашке — глоток грибного супа из тех консервных банок, что Лео, видимо, раздобыл на складе «ИКА». Стакан тоже пластмассовый, на ножке, похожий поэтому на настоящий винный бокал. На дне и с одного края следы пены — пиво, которое она пила медленно, растягивая удовольствие.
