Фред Варгас - Заповедное место

— Ты в этом не виноват, но от тебя воняет, — сказал он псу. — Правда, тут все воняет, не исключая и меня самого. Так что не огорчайся.

Стоя под душем, Адамберг сообразил, что Купидона мыть нельзя. От него пахло псиной, но также и грязью с фермы, и пусть совсем чуть-чуть, но пахло навозом. Возможно, частички навоза присохли к его шерсти. Адамберг натянул на себя грязную, но основательно оттертую и вытряхнутую одежду и вернулся в комнату санитаров. Его ждал термос с кофе, на столе были варенье и хлеб.

— Мы справлялись о раненом, — сказал высокий чернявый санитар, которого, если верить карточке на отвороте халата, звали Андре. — Видно, крепкий парень, ведь он потерял столько крови. Желудок прострелен, поясничная мышца надорвана, но тазовая кость цела, пуля ее только царапнула. Все прошло хорошо, проблем вроде быть не должно. Его хотели убить?

— Да.

— Вот здорово, — сказал санитар, как будто радуясь чему-то.

— Когда его можно будет перевезти? Я должен его забрать.

— А что, в нашей больнице ему плохо?

— Вовсе нет, — сказал Адамберг, допивая кофе. — Но тот, кто хотел его убить, придет за ним сюда.

— Усвоил, — сказал Андре.

— Никого к нему не пускайте. Не принимайте ни цветов, ни подарков. В его комнату нельзя вносить ничего такого.

— Усвоил, можете на меня рассчитывать. Отделение гастроэнтерологии — это мой коридор. Думаю, врач разрешит его перевезти дня через два. Обратитесь к доктору Лавуазье.

— Лавуазье? Как ученый Лавуазье?

— Вы его знаете?

— Если это он три месяца назад работал в Дурдане, то знаю. Он вывел из комы одного моего лейтенанта.

— Его только что перевели к нам на должность главного хирурга. Сегодня вы не сможете встретиться с ним, ночью у него было три операции, и сейчас он отдыхает.

— Напомните ему обо мне, а главное, о Виолетте Ретанкур — не забудете имя? — и попросите приглядеть за Эмилем и подыскать ему временное жилье, но так, чтобы об этом никто не знал.

— Усвоил, — снова сказал санитар. — Мы позаботимся о вашем Эмиле. Хотя, сдается мне, это парень, от которого одни неприятности.

— Так и есть, — согласился Адамберг, пожимая ему руку.

Адамберг вышел на парковку и достал телефон. Батарея разрядилась. Он вернулся в больницу, нашел телефон-автомат и позвонил в Контору. Трубку взял бригадир Гардон, слегка глуповатый, очень старательный, душа нараспашку, явно не созданный для этой работы.

— Мордан на месте? Дайте мне его, Гардон.

— Если можно, комиссар, будьте с ним помягче. Сегодня ночью его дочь до крови разбила себе голову о стену. Ничего серьезного, но майор ходит как зомби.

— В котором часу это случилось?

— По-моему, около четырех. Мне об этом Ноэль рассказал. Даю вам майора.

— Мордан? Это Адамберг. Вы мне звонили?

— Нет, комиссар, извините меня, — бесцветным голосом ответил Мордан. — Ребята из Авиньона решили с этим не торопиться. Если честно, они попросту наорали на меня. Сказали, у них и так дел по горло, две дорожные аварии и еще какой-то парень с ружьем влез на городскую стену. В общем, им не до нас.

— Черт побери, Мордан, вы должны были на них надавить. Напомнили бы, что мы расследуем убийство, причем весьма неординарное.

— Я настаивал, но они сказали, что в семь утра, как положено, заходили проверить, не сбежал ли Водель, и он был дома.

— А жена?

— Тоже.

— Скверно, майор, очень скверно.

Раздосадованный Адамберг подошел к машине, открыл все окна и неуклюже плюхнулся на водительское место.

— Сам понимаешь, — сказал он псу, — к семи утра Водель в любом случае успел бы добраться до дому, у него была уйма времени. И теперь мы никогда не узнаем правду. Это Мордан виноват, он не надавил на них как надо, уж ты мне поверь. У него сейчас в голове только одно, и ветер отчаяния играет этой головой, словно воздушным шариком. Он дал указания авиньонцам — и умыл руки. Мне надо было вовремя сообразить, что Мордан сейчас ни на что не годен. Эсталер и то бы справился лучше.

Когда два часа спустя он с Купидоном под мышкой вернулся в Контору, на него почти не обратили внимания. Там царило странное возбуждение, полицейские как заводные носились по кабинетам, и в воздухе пахло утренним потом. Встречаясь, они едва смотрели друг на друга, перебрасывались короткими словами и словно бы избегали комиссара.

— Что-то случилось? — спросил он у Гардона, не захваченного общим волнением.

Обычно волнение захватывало бригадира на несколько часов позже, чем остальных, успев к тому времени сильно ослабеть, как штормовой ветер из Бретани, когда он достигает Парижа.

— Ну, тут эта газета, — пояснил он, — а еще, наверно, результаты экспертизы.

— Ладно, Гардон. Надо почистить бежевую машину, «девятку». Пусть проведут особую обработку, там внутри кровь, грязь и вообще беспорядок.

— Боюсь, с этим будут большие проблемы.

— Ничего страшного, там на креслах пластиковые чехлы.

— Я имею в виду собаку. Вы ее где-то подобрали?

— Да. На ней навоз.

— У нас же кот. Не представляю, как они уживутся.

Адамберг почти позавидовал бригадиру. У Гардона было нечто общее с Эсталером: оба не умели классифицировать события по степени важности. А ведь бригадир вместе со всеми был в Гарше и, как все, ходил по чудовищному кровавому месиву. Или это своего рода защитная реакция? Если так, Гардон, по-видимому, поступает правильно. Правильно и то, что он беспокоится о собаке. Впрочем, громадный вялый котище, обитавший в Конторе, не был склонен к агрессии; с утра до вечера он спал на нагретой крышке одного из ксероксов. Три раза в день сотрудники по очереди — чаще других Ретанкур, Данглар и Меркаде, которому передавалась непомерная сонливость кота, — относили одиннадцатикилограммовую тушу к миске и стояли рядом во все время кошачьей трапезы. В конце концов пришлось поставить возле миски стул, чтобы люди могли продолжать работу, не нервничать и не торопить кота.

Миска и стул находились возле комнаты, где стоял автомат с напитками: таким образом, водопой для людей соседствовал с водопоем для животного.

Дивизионный комиссар Брезийон возмутился и прислал официальное письмо с требованием убрать кота. Поэтому, когда раз в три месяца Брезийон являлся с инспекцией — вернее, с придирками, поскольку поводов для настоящей критики он не обнаруживал, успехи Конторы были неоспоримы, — все спешно прятали подушки, на которых почивал Меркаде, ихтиологические журналы, которые собирал Вуазне, бутылки с вином и древнегреческие словари Данглара, порнографические журналы Ноэля, продуктовые запасы Фруасси, кошачью подстилку и миску, эфирные масла Керноркяна, переносную лампу Мореля, сигареты Ретанкур, и в итоге помещения становились идеально пригодными для работы и совершенно непригодными для жизни.

Во время этой радикальной уборки проблемы возникали только с котом, который, когда его пытались запереть в шкаф, издавал душераздирающее мяуканье. Один из сотрудников выносил его во двор и сидел с ним в машине до ухода Брезийона. Адамберг сразу отказался убрать громадные рога двух оленей, лежавшие на полу в его кабинете: он заявил, что это важнейшие улики в одном расследовании.[8] Со временем — а с тех пор, как двадцать восемь полицейских обосновались в этом здании, прошло уже три года — операция по камуфляжу становилась все более долгой и затруднительной. Присутствие Купидона осложняло дело, но, конечно же, он находился в Конторе лишь на временном основании.

XV

Только когда Адамберг дошел до середины большой комнаты, присутствующие обратили внимание на его запачканную одежду, небритое лицо и маленькую грязную собачонку у него под мышкой. Все моментально сдвинули стулья и расселись вокруг него. Комиссар коротко рассказал о событиях прошедшей ночи — об Эмиле, о происшествии на ферме, о больнице, о собаке.

— Вы знали, куда он направился? Почему же вы тогда не избавили меня от этой беготни? — сердито спросила Ретанкур.

— О собаке я вспомнил много позже, — соврал Адамберг. — Когда пришел врач Воделя.

— А какая нам польза от этого доктора? — поинтересовался Жюстен своим тонким голосом.

— В данный момент он ничего не говорит нам о Воделе, а мы ничего не говорим ему об убийстве. Он ссылается на профессиональную тайну, мы — тоже. И ни одна из противоборствующих сторон не намерена уступать.

— Тайны больше нет, противоборство окончено, — едва слышно произнес Керноркян.

— Впрочем, кое-что он все же сказал. По его словам, у Воделя были враги, но, скорее всего, вымышленные. Доктор знает больше, чем говорит. Это опытный врач, он сумел вправить вывихнутую челюсть так, чтобы можно было сосать.

— Кому? Воделю?

Адамберг не ответил Эсталеру, даже не посмотрел в его сторону: иногда у комиссара возникало впечатление, что Эсталер задает такие вопросы нарочно. Зато он взглянул на Мореля — тот быстро что-то записывал в блокнот. Адамберг давно заметил, что Морель записывает все ляпы Эсталера, чтобы потом выбрать самые лучшие, для коллекции. Комиссар находил это увлечение небезобидным. Перехватив его взгляд, Морель поспешно закрыл блокнот.