Гелий Рябов - Мертвые мухи зла
- Что я имею в виду? Кино с живыми Романовыми, как бы и расстрелянными, но - живыми - при всей парадоксальности такой дезинформации, и в самом деле убедит и друзей красной России, и ее недругов. Слух пошел, газеты пишут, а мы - нате вам! Подавитесь! Это была инсценировка в чистом виде! Совсем неплохо! Но ведь как без Юровского? Скажем, на Белобородова - наплевать. Шаю я беру на себя - он согласится, я уверен. Как всякий провинциальный еврей, он в глубине души обожает розыгрыши! Я знаю это, сам таков. Но - Юровский? - Войков нервничал.
- Обманем, - уверенно сказал Ильюхин. - А что, у вас есть какие-нибудь условия? Соучастия? В данном случае - вашего?
- Не "соучастия", молодой человек, а просто участия! Это две разницы, согласитесь. Ну... - замялся, вздохнул. - У императрицы Алексашки на шее одна штучка... - потер ладонь о ладонь. - Штучка... Я видю... Вижу, да? Я вижу ее во сне. Это... Вы не проболтаетесь?
И поскольку обращался он к Ильюхину, тот вытаращил глаза:
- Никак нет!! Ну?
- Вот, пожалуйста... - Зоя поставила перед Войковым чашку с чаем, он прихлебнул и, обжегшись, заговорил, прерывисто дыша: - Когда Николашка с Сашкой женихался - там, еще в Германии, он преподнес ей... рубиновый перстень! А она ни разу его не надела! И вот я обнаруживаю этот перстень у ее... у нее, да? На шее! А? На золотой цепочке! Мне не перстень - в смысле золота и на цепочку эту всласть наплевать, но рубин, рубин... Его сумасшедший, темный, темно-красный цвет - он же символизирует нашу революцию, нашу победу! И кровь наших боевых товарищей! А? Я буду хранить этот перстень - в память о сих днях - до своей смерти. А потом передам в музей нашей партии! Ведь будет такой музей, ведь будет, товарищи! В итоге, резюмируя: если вы станете способствовать... Ну, скажем, вы, товарищ Ильюхин, в силу ваших удивительных взаимоотношений с подлой семейкой - не отпирайтесь, у меня информация наиточнейшая...
Ильюхин замер: но ведь дано указание, приказ такой дан - войти в доверие! А он рассматривает как измену, что ли? Кто-то чего-то уловил и донес, донес, мать его... Ну ясно - кто. Медведев подошел ближе всех к этому открытию. Только он! Вроде бы и дурак деревенский, а вот, нате вам...
- ...посему, - закончил Войков, - я полагаюсь на вас, милый мой. Перстень этот мы отдадим арбитру или, точнее, ростовщику, роль которого и сыграет товарищ Зоя. Которая, как известно, кому-то там... ну, и так далее... - рассмеялся. - Когда все будет комильфо: "семейка" - у вас, "артисты" - далеко, - вы мне оный перстенек и вручите. Можно совсем не торжественно...
Произнеся эти слова, Войков открыл дверь задом и вывалился в темноту.
- Фрукт... - сказала Зоя. - Но - иного выхода нет, и не то чтобы третьего не дано, не дано и второго. Ты как? Займемся?
- Иди ты... - отмахнулся. - Сейчас впору в бане попариться, смыть с себя. А у тебя на уме... Одна дрянь.
- Ну и глупец. - Толкнула дверь, оглянулась. - А есть в тебе, Ильюхин, нечто... Твое либидо соответствует моему, вот я и ярюсь. - И исчезла.
- Да... - сказал Ильюхин в зеркало. - До основанья. И уж какой там мятеж... Дерьмо одно. Говно.
- Вот второе письмо, - Николай протянул двойной тетрадочный лист. "Офицер" прямо предлагает бежать...
- Что вы ответили? - напрягся Ильюхин.
Царь посмотрел на дочерей, они стояли молча, Мария - лицом к окну.
"Что она там видит? - удивленно подумал Ильюхин и вдруг понял: - Свое, прежнее... Бедная Машка..."
- Мы ответили... - Николай сделал ударение на "мы", - мы ответили, что бежать не хотим и не можем. Нас силой привели в этот дом. И только сила может вывести нас отсюда. Мы можем быть похищены. Силой! И только силой!
- Вы правильно ответили... Прошу вас: будьте осторожны.
В столовой увидел Медведева. Тот стоял у камина, смотрел в зеркало и подкручивал усы.
- А-а, товарищ Ильюхин... - осклабился. - А ты знаешь, что тобою интересовался комиссар Войков? Твоими тесными связями с плюгавой семейкой?
Сразу захотелось дать в зубы и уйти.
- И что ты ответил?
- Правду. Что ты - слабый, податливый и оттого революции - вреднючий.
- А он что?
- А он... - Медведев растерянно затряс пальцами, словно танцевал какой-то нелепый танец. - А он, представь себе, - засмеялся, потом обрадовался и сказал: "Наше дело - правое!" И ушел. А?
- А ты дурак, парень. И знаешь - почему? Тебе комиссар доверил агентурное наблюдение за мной, а ты - обосрался. Язык у тебя - до пола. Как пиписька у жеребца. Дошло?
- Я же по-товарищески... - заскулил Медведев, мгновенно уловив страшный оттенок ильюхинских слов. - Сережа, друг, да я за тебя... Вот, святой, истинный крест! - Рванул гайтан на груди - крестик в руке, порванная бечевка раскачивается, словно маятник. - Я... Да я...
- Заткнись... - тихо посоветовал Ильюхин. - Тебе насладиться требовалось - моим страхом, моим унижением. А в результате - ты и сам по уши в сортире! И запомни, падаль: шаг туда или сюда - я мгновенно докладываю Юровскому!
- Сережа... - Медведев едва не плакал. - Мир, мир, мир! Пойдем-зальем. У меня старая полбутылка "смирновки", а?
- В другой раз.
На улице оглянулся и внимательно посмотрел на забор. Крепкое сооружение... Вот, загонят нас всех за такой забор и будут рассказывать, как хорошо нам всем живется... Однако.
Признаки близкого фронта становились все заметнее. По Вознесенскому нестройно вышагивали роты, двигались обозы, но более всего была заметна нарастающая суета совслужащих. Они переносили и перевозили пачки деловых бумаг и документов, нервно переговаривались о чем-то, третьего дня возле Волжско-Камского банка, в котором заседал Уралсовет, услышал Ильюхин злобную реплику прохожего: "Нажрались, захребетники, а теперь как крысы разбегаются!" По должности следовало Ильюхину пресечь подобный выпад и контрика арестовать, но сделал вид, что ничего не слышит. Была горькая правда в этих гадких словах...
Направился к театру. Еще накануне Лукоянов попросил непременно быть на "диалоге" (так выразился) с "двойниками". Сказал, пряча глаза:
- Малейшая неувязка - и нам всем карачун. Но не это главное. Хорошее дело погубим.
Ильюхин не удержался, спросил, подавляя готовую вот-вот прорваться злость:
- Чем же оно хорошее, товарищ Федор? Разве можно губить безвинных только лишь ради спасения многих? Оно, конечно, так, может быть, но ведь безвинные эти должны пойти на смерть осознанно, во имя общего нашего дела, революции нашей! А не обманом. Не прав я?
И Лукоянов на этот раз взгляда не отвел.
- Прав. Только как иначе? Мы - люди государственные. У нас - приказ. Как быть?
- По совести, думаю... - произнес без напора. - Я в том смысле, что надо дело сделать, а способ мы уж как-нибудь найдем?
Лукоянов нервно рассмеялся.
- Наивный ты, Ильюхин... А когда царских слуг ни за что ни про что порешил? О чем мечталось, а, матрос? - Взгляд его сделался тяжелым, непримиримым. - А когда Таньку, полюбовницу свою? Или, к примеру, секретного нашего работника с бородавками? Я уж молчу, Ильюхин, но ты чего-то заговорил не по делу...
"Знают, все знают..." - неслось в голове, но почему-то без малейшего страха. Догадался: раз сразу не воспользовались - значит, выжидают. Ладно.
- Человек меняется, Федор. Все меняется, становится другим. И я другим стал...
И снова прищурил глаз Лукоянов.
- Из-за Марии Николавны, я думаю? Да ты не ярись, сведения верные...
"Все же этот гад Медведев не угомонился... Убью!" - Лицо налилось, губы прыгнули, Лукоянов заметил и улыбнулся.
- Ладно. Сердцу не прикажешь. Враг, друг - а сердце - оно позвало, и ты пошел... Нет. Не Медведев это. Ты, Ильюхин, еще слабо владеешь азами оперработы, и твой наставник Кудляков не слишком тебя образовал. Но это я так, чтобы ты не задавался. Юровский ни о чем этом пока не знает. И будем надеяться, ладно? И успевать...
Что можно было возразить этому проницательному и умному?
- Ладно, - сказал примирительно, но понял: жизни остается, пока дело делается. А потом... Эх!
Пришли в театр, в той же самой комнате чинно сидели на стульях двойники и тихо переговаривались о чем-то. Зоя стояла у окна и нервно курила папироску.
"Войков, поди, снабдил... - подумал Ильюхин. - Снабженец хренов..." Но вслух ничего не сказал.
- Внимание, коллеги... - Зоя погасила окурок о каблук. - От вас требуется сочувствие, послушание и сугубое молчание. Рот не открывать ни при каких обстоятельствах! Кто бы и о чем бы вас ни спросил - вы, молча и не мигая и глаз не отводя, смотрите и молчите!
- К примеру, я - мигаю все время... - тихо сказала одна из девиц, "Мария Николаевна".
- Я - о максимально возможном. Но если кто-то мигает - это ничего. Прошу вас... - Она повернулась к Лукоянову.
- Товарищи... - начал тот и поправился: - Господа, конечно, вы уж извините великодушно, я оговорился. Семейство купеческое никак не может обозначаться большевистским словцом... Ладно. Вам уже показали кино?
- Никак нет, - отозвался тот, кто напоминал Николая.
- Прошу!.. - позвал Лукоянов, и в открывшуюся дверь внесли кинопроектор на треноге, около него засуетился некто в рыжем пиджаке, второй, одетый более скромно, повесил на гвоздик небольшой полотняный экран. Окна занавесили, застрекотал аппарат, и на экране появилась...
