Лиза Марклунд - Громкое дело
– Моя бывшая жена училась там, – сказал он. – Университеты Южной Африки были закрыты для таких, как она, во времена апартеида.
Анника почувствовала, как воздух с шумом покидает ее. Африканская женщина. Она и понятия не имела. И спросила что-то из серии «как» и «почему».
– Шведская лига социал-демократической молодежи являлась соорганизатором конгресса ANC Youth League[13]. Тогдашний президент Кении Даниель Арап Мои как раз выпустил на свободу всех политических узников и создавал себе репутацию «хорошего парня». Мы встретились там. Она родилась и выросла в Соуэто.
Он повернулся к главному редактору:
– Помимо прочего, отсюда желание поручить данное задание именно мне. Я же не коренной тамошний житель, но из тех образованных, кто лучше всего знаком с языком и диалектами.
– Выходит, ты знаешь Найроби? – спросил Шюман.
– Мы поженились там. Перебрались вместе в Сёдер после того, как она защитилась.
– Но вы развелись?
– Она работает на южноафриканское правительство, – сказал Халениус. – Фактически занимает такую же должность, как я, только в министерстве торговли.
– Как ее зовут? – поинтересовалась Анника.
– Анжела Сисулу.
Анжела Сисулу. Это звучало как песня.
– Родственница Уолтера Сисулу? – спросил Шюман.
– Дальняя.
Анника сидела с широко открытым ртом, они знали и умели все, она не могла ничего.
– А кто такой Уолтер Сисулу? – спросила она.
– Активист Африканского национального конгресса. Правая рука Нельсона Манделы, можно так сказать. Его судили вместе с Манделой в 1964-м, и он сидел с ним на острове Роббена все годы. Его выбрали вице-председателем АНК на их первом официальном конгрессе в 1991-м. Он умер в 2003-м.
Шюман кивнул, и самодовольное движение головой главного редактора лишило Аннику остатков самоуважения. Она не знала всех старых лидеров АНК наизусть, не защищалась в Найроби и не выросла в Соуэто, всего лишь со сносными результатами закончила факультет журналистики и провела детство на Таттарбакене в Хеллефорснесе. Они сидели в ее гостиной и болтали чисто гипотетически о захватах заложников и похищениях, но это ведь фактически было по-настоящему, уже случилось, затронуло ее семью, и она ничего не могла с этим поделать.
– Чего ты, собственно, хочешь? – спросила она Андерса Шюмана. – О чем ты хотел поговорить со мной?
Он повернулся к ней:
– Я проинформировал председателя правления о твоей ситуации и получил разрешение помочь тебе. Насколько я понял, в таких случаях все равно обычно приходится выплачивать какую-то сумму, и поэтому газета предлагает тебе заключить соглашение, благодаря которому ты получишь возможность выкупить Томаса.
Анника открыла рот, но не нашла что сказать. И, не произнеся ни слова, закрыла его снова. Неужели газета предлагает заплатить вместо нее?
– И как много? – единственное, что она смогла выдавить из себя.
– Сколько потребуется, – ответил Шюман.
– Они хотят сорок миллионов долларов, – сказала Анника и поймала на себе недовольный взгляд Халениуса.
Она прикусила губу, нельзя ведь рассказывать никаких подробностей о переговорах.
Шюман слегка побледнел.
– Если мы в конечном итоге договоримся о сумме выкупа, она будет значительно меньше, – сказал статс-секретарь. – Я прошу тебя не распространять эти данные дальше.
Шюман кивнул.
– А что я должна сделать взамен? – спросила Анника.
– «Квельспрессен» получает эксклюзивное право на твою историю, – сказал Шюман. – Либо ты пишешь и снимаешь все сама, либо выбираешь репортера, который пройдет с тобой весь путь. За кулисами, через все переговоры, прокатится в Африку при необходимости. Если произойдет что-то способное поставить под угрозу жизнь и здоровье других людей, мы, естественно, сможем изъять это, но в остальном речь идет о документальном описании всего развития событий. Слезы, горе, облегчение и радость.
Анника откинулась на спинку дивана. Все ясно. Сама могла догадаться. Она сразу почувствовала легкую тошноту и головокружение, хотя, пожалуй, просто из-за того, что ничего не ела.
– Мне понадобится вести и блог тоже? – спросила она. – Его можно будет назвать «Мать заложников». Иллюстрированный, пожалуй?
Она поднялась и пролила кофе на придиванный столик.
– Я могла бы делать фотографии детей каждый день и показывать, как они хиреют от тоски по папочке. И могла бы описывать, как мне не хватает мужа в постели по ночам, секс ведь хорошо продается, не так ли? Или, пожалуй, блог с брендовой траурной одеждой? Блоги о моде вроде бы самые популярные, верно?
Она вышла в прихожую и споткнулась об игровую видеоприставку Калле, ничего не видя перед собой, поскольку ее глаза заливали слезы. Шюман всплеснул руками:
– Анника…
Она направилась в ванную, закрыла и заперла за собой дверь изнутри. Стояла потом там в кромешной тьме и чувствовала, как удары ее пульса заполняют все пространство.
– Анника?.. – Шюман постучал в дверь.
– Уходи отсюда, – простонала она.
– Подумай над этим предложением, – сказал главный редактор. – Просто подумай, никто тебя не неволит.
Она не ответила.
Воздух по-прежнему при каждом выдохе с шипением и хрипами вырывался из горла датчанина, а при вдохах к ним добавлялся еще и булькающий звук. Его грудь вздымалась и опускалась судорожными рывками. Но хотя он и лежал совсем рядом со мной, я не мог различить черты его лица. Здесь было темнее, чем в первой хижине. В нашем сарае отсутствовали окна или другие отверстия, и свет проникал внутрь только сквозь щели в обшивке стен. Дверь выделялась черным прямоугольником в окружении светлых полосок и, собственно, не являлась таковой. Ее заменял лист железа, державшийся на месте за счет какой-то подпорки или нескольких каменных блоков.
Мне удалось найти положение, при котором я избежал необходимости лежать на собственных руках, тогда как лицо не оказывалось прижатым к земляному полу. Моя голова покоилась на камне, попавшемся мне случайно. А вес тела распределился между правым плечом и левым коленом, то есть я распластался немного ничком, если можно так сказать, хотя со связанными сзади руками и ногами. Мне больше не понадобилось ходить под себя, и пусть это стало облегчением, но, вероятно, не особенно хорошим, поскольку оно было связано с тем, что я не получал никакой еды или питья. Все происходившее вокруг виделось мне как во сне, наверное, я периодически терял сознание.
Испанец и румын не шевелились. Вероятно, они спали.
Железные стены раскалились от царившей снаружи жары. На нёбе постоянно присутствовал привкус песка.
Никто из нас не вспоминал француза.
Я подумал о Катерине, сейчас находившейся в другой хижине вместе с немкой. Теперь у нее не осталось никого, к кому она могла бы прильнуть, теперь она была совсем одна, или так все обстояло с ней с самого начала? Какую, собственно, поддержку она получала от меня?
Слезы жгли глаза, но они появились не только из-за земли и песка.
Лицо Анники как в тумане виделось мне в темноте, она, казалось, находилась совсем близко, улыбалась мне так, как она обычно делала, когда действительно видела меня, но немного неуверенно, словно сомневалась относительно своего права радоваться, как будто она не имела права на существование. Пожалуй, в это трудно поверить, но она очень ранимая, а я был таким бессердечным, видел, что причиняю ей боль, но от этого становился лишь злым и раздражительным. Она заставляла меня чувствовать себя попавшимся на месте преступления. Выставленным голым на всеобщее обозрение. Я могу стоять прямо перед ней, а она будет смотреть в вечность позади меня. У нее есть странная способность видеть людей насквозь, понимать их слабости, и она отказывается адаптироваться к ним. Это может тяготить или даже заставлять чувствовать себя неловко. Я не говорю, что из-за этого ходил налево, подобное напоминало бы попытку переложить вину на нее, но мои женщины (а их было не так много, пусть подобное и ни капельки не извиняет меня), что, собственно, они давали мне? Уверенность в определенной мере. Развлечение. Адреналин, охотничье счастье и неприятный осадок на душе. Они видели меня лишь короткие мгновения, да и не видели, собственно.
Что со мной не так?
Почему я причиняю боль тому, кого люблю больше всех?
✽✽✽Берит и дети с шумом ввалились в квартиру в облепленной снегом обуви.
Анника приготовила рагу из трески с креветками, сливками, укропом и белым вином, да еще с рисом. Не самое любимое блюдо Калле, но он ел его, если ему разрешали выковыривать креветки.
Халениус обедал в спальне (центре по спасению заложников), но Берит сидела с ними за кухонным столом. Дети наперебой рассказывали о снеге и санках и о том, как здорово не пойти в школу в обычную пятницу. А в конце трапезы, когда все сидели и ждали Эллен, Калле замолчал и погрузился в себя, как он умел делать.
