Александр Гуров - Исповедь «вора в законе»
— И то и другое, гражданин следователь, — отвечаю решительно, боясь что в последний момент вдруг передумаю. Хотя… колебаться уже не резон — отступать некуда.
«Опер» по-прежнему молчит (точно так, как тогда Максимченко!), и я обращаюсь опять к одному Ивану Александровичу.
— Помните, гражданин следователь, прошлый раз я сказал, что, вернувшись из зоны, ну, после того как с пропиской не вышло, разыскал Сергунчика. Дали, дескать, в колонии мне его адрес.
— Да, так и зафиксировано в протоколе. И подпись ваша стоит.
— Дальше там все правильно, а тут я малость соврал. Короче, в зоне мне дали адрес на Сергунчика, а Дрозда, здешнего «козырного фраера». Или, по-старому, «мастера». И уже Дрозд связал меня с человеком, о котором до сей минуты я вам вообще не говорил, считая, что не имею права продавать «законника». Но потом поразмыслил, взвесил то, что от вас услышал, и понял — другого способа отомстить за подставку у меня не будет. Потому что…
«Опер», будто бы вовсе меня не слушая, что-то записывал в блокнот. Покосившись на него, я замялся и замолчал: а вдруг скажу лишнее, «выдам» постороннему наши «ночи Шехерезады».
— Продолжайте, продолжайте, Валентин Петрович. Не стесняйтесь, здесь все свои, — успокоил следователь. — Я вам не представил: это Петр Михайлович Комлев — сотрудник уголовного розыска.
«Мог бы, конечно и сам представиться», — подумалось мне при этом.
— Ну хорошо. Должен я, говорю, этому «беспределу» отомстить сейчас, потому что от сходки он, как пить дать, откупится. И потом — какой же он к черту «вор в законе», если это звание за деньги купил, ни разу тюрьмы не нюхал. В зоне мне о нем говорили. Не верил, что есть такие. Теперь вот убедился. За кого другого — я бы еще подумал, как поступить. А за этого — в «громоотводы» к нему не нанимался…
Иван Александрович, видно, привыкший за время наших долгих бесед к моим развесистым словам, слушал меня если и без особого интереса — сейчас ему было не до разглагольствований, то, по крайней мере, не перебивал. Понимая, что мне, прежде чем решиться на этот шаг, надо убедить самого себя. А значит — высказать все, что думаю.
«Опер» же то и дело ерзал на стуле, терпение у него начинало лопаться. Наконец, не выдержал:
— Подследственный, — перебил он меня. — Не забывайтесь, вы здесь на допросе, а не у попа на исповеди. Говорите много, а все вокруг да около. В конце концов, назовете вы фамилию, адрес этого, как вы называете, «беспредела»? Или, может, опять отложите до другого раза?
Я готов был понять его нетерпение, признать, что сам излишне многословен. Но раздраженный тон, которым этот упрек был высказан, вряд ли кому бы понравился. Хотелось ответить дерзостью, однако многолетний опыт подсказывал: с такими лучше не рисковать.
Разрядил обстановку опять же Иван Александрович.
— Я думаю, Валентин Петрович затем сюда и пришел, чтобы сказать нам, кто этот человек, — поддержал он меня. — Давайте же, товарищ капитан, наберемся терпения.
— Согласен, товарищ следователь. Я ведь, сами знаете, сейчас как на иголках.
Испытывать дольше их терпение (и свое тоже) было ни к чему, и я, наконец, назвал им этого самозванца — его кличку, имя, отчество и все то немногое, что успел узнать во время короткой встречи с Сизым.
Комлев, в котором, судя по выражению его лица и внешнему виду, для эмоций места не оставалось, неожиданно привскочил со стула.
— Значит, Борзов — вот он кто, Сизый! Сколько же, черт подери, ломал я голову, кругами ходил вокруг да около… Теперь все ясно. Будем действовать, — так, Иван Александрович?
— А помните, Петр Михайлович, я советовал обратить внимание на то, что из взятых вами на «мушку» почти одна треть работает в одном кооперативе — «Фото на память», кажется. И между прочим, Сергунчик тоже числится у них в штате, хотя и водителем.
— Как же, этой версией мы пытались заняться. Но данных практически никаких, словно в стену уперлись.
Я сидел молча, не зная, радоваться или, напротив, огорчаться тому, что своим признанием привел их в телячий восторг. Наблюдать за людьми, которые в официальной обстановке допроса слова лишнего не проронят, настолько все у них рассчитано, и которые вдруг восторженно, по-мальчишески, выплескивают свои чувства наружу, честно признаюсь, мне еще не приходилось.
Наконец, обретя привычное состояние, они вспомнили обо мне. Первым, разумеется, Иван Александрович.
— Валентин Петрович, хотим вас поблагодарить за ценную информацию.
— Да, да, — поддержал его суровый «опер», заметно смягчивший тон. — Спасибо. Будем надеяться, суд примет это во внимание… Повторите-ка мне адресок того «фраера», который связал вас с Сизым-Борзовым.
Я выполнил его просьбу.
— Что ж, побегу с вашего позволения, — обратился он к следователю. — Надо прикинуть, что к чему.
— Сейчас без пяти одиннадцать, — посмотрел на часы Иван Александрович. — К часу я вас жду с предложениями по плану операции. Потом доложим полковнику.
— Все понял… Но ведь санкцию на арест мы не можем получить. Для таких, как Сизый, закон пока не писан. Сами знаете, как сейчас с арестами. А он к тому же еще и «под крышей» — кооперативом заправляет.
— Что ж, придется прокурору в ножки кланяться, а говоря серьезно, нужны серьезные улики. Надо обязательно связаться с ОБХСС. У них наверняка по этому кооперативу что-то есть. Найдем зацепку, неправда.
— Надо найти, — ответил оперработник, сделав особый упор на слове «надо». — Иначе упустим Сизого. И дело зайдет в тупик.
«Опер» ушел, опять кивнув мне головой, но на этот раз доброжелательно и даже слегка улыбнувшись. И опять напомнил он мне Максимченко — впрочем, уже не только своим высоким ростом и грубоватыми манерами.
Иван Александрович предложил мне сигарету, закурил сам. Потом встал и по привычке стал ходить из угла в угол. Мы оба молчали, думая каждый о своем. Он, конечно, видел, что сомнения продолжают меня терзать. Подошел, тронул за плечо.
— Не раскаивайтесь, Валентин Петрович. Другого выхода у вас просто не было. Зато как помогли следствию. Да и себе тоже… А чтобы вас угрызения совести не слишком мучили, открою небольшой секрет. Почти все члены преступной группировки — по крайней мере, кто действовал в нашем городе, уже здесь, в СИЗО. Остался Сизый, на которого рано или поздно мы бы все равно вышли. Вы лишь помогли ускорить ход событий. Но помогли вовремя… Кстати, наши беседы, надеюсь, мы продолжим. Только, скорее всего, когда возьму выходной, сейчас в запарке.
…В камеру я возвращался, по-прежнему терзаясь сомнениями. Не хотелось ни разговаривать, ни даже глядеть на эту «шушеру». Как ни старался убедить меня следователь, такому, как я, с детства впитавшему воровскую «идею», что продавать своего — самый тяжкий грех, «ломаться» не просто трудно — мучительно. Нервы у меня напряглись до предела.
К тому же предвидел я и такой поворот, что «шушера», кем-нибудь подогретая, задумает вдруг учинить допрос. Со стороны частые мои отлучки в самом деле могли показаться подозрительными. Особенно тем, кто знает, что ночные допросы разрешаются лишь в исключительных, неотложных случаях (хотя нарушается это сплошь и рядом).
А чем объясню сегодняшний добровольный «визит» к следователю? Обычно так поступают те, кто решился на явку с повинной. А этой явкой ты почти всегда вызываешь к себе неприязнь. Каждый понимает, что раскаяние или, как говорит закон, чистосердечное признание — это и «продажа» кого-то из «подельников»… Мои опасения подтвердились — будто в воду глядел.
Подошел к своим нарам, вижу — рядом с Лехой сидит усатый хмырь со шрамом во всю щеку и, брызгая слюной, что-то ему доказывает. Усатого я приметил еще вчера, и сразу он мне не понравился. Когда знакомились, все глаза отводил в сторону.
Заметив меня, хмырь замолчал, осекся на полуслове.
— Ты, Серый, не финти. — Леха, по пояс голый, поиграл бицепсами. — Начал — до конца выкладывай. И при нем, — показал он кивком в мою сторону, — при бате.
Усатый вдруг весь съежился, испугавшись и моего появления, и грозных кулаков Лехи, который успел уже привести их в боевую готовность. Но говорить не решался.
— Молчишь, падло. Ну тогда я за тебя скажу. Слышь, Валентин, Серый мне тут стал намекать, будто ты лягавым продался. На допросах, говорит, держат его до ночи и все такое. Я ему: значит, дело запутанное, измором берут, жерди выкручивают. А как понять, говорит, что утром он сам попросился к следователю… Мог бы ему и на это ответить, — Леха поиграл кулаками. — Да тут ты подошел, и он — сам видишь — в рот воды набрал.
К нашему разговору, как я заметил, прислушивался и кое-кто из блатных, лежавших на соседних нарах. Еще бы — запахло жареным.
— Ответить, конечно, могу, — сказал я, стараясь не терять спокойствия и на ходу придумывая, как лучше выкрутиться. — Шьют кражу по 89-й, в крупных размерах. За это, если Кодекс читал, большой срок могут дать. А улик нет. Но ты им пойди, докажи, что «замели» незаконно. Вот и решил накатать «ксиву» прокурору…
