Джейн Кейси - Пропавшие

— Вид действительно красивый, — сказала я нелепо будничным тоном, как будто ничто не прерывало нашего обсуждения квартиры.

— К черту вид! — вспылил Блейк, в два шага пересек комнату и развернул меня лицом к себе. Он посмотрел на меня с каким-то отчаянием. Затем его губы слились с моими, и я с готовностью подчинилась ему, обвившись вокруг него, когда он поднял меня на руки и понес в спальню, где я помогала ему раздевать меня и помогала раздеваться ему. В мире существовало только ощущение его кожи, соприкасавшейся с моей, его рук, губ, и когда я, выгнувшись, вскрикнула, в голове у меня не осталось ни одной мысли, ни единой, и это было блаженством. А потом он крепко меня обнимал, и я даже не поняла, что плачу, пока он не принялся вытирать мне слезы.

Едва мне говорят о поездке в полицейский участок, я понимаю: дела мои плохи. Каждый раз, когда мама и папа ездили туда после исчезновения Чарли, они оставляли меня с тетей Люси. Я сижу на заднем сиденье автомобиля, позади мамы, и думаю, не сказать ли, что у меня болит живот. Это не ложь. Но я сомневаюсь, будет ли этого достаточно, чтобы мама и папа передумали. Выражение их лиц наводит меня на мысль, что отвертеться мне не удастся, и от этого живот болит сильнее.

Кто-то дожидается нас в участке. Когда мы входим, отец держит меня за руку, а навстречу нам спешит маленькая женщина с короткими волосами.

— Спасибо, что приехали, Лора, Алан. А это, должно быть, Сара. Мы немножко поболтаем, Сара, хочешь?

Будь я посмелее, я бы сказала «нет», но отец крепче сжимает мою ладонь, и я издаю какой-то скрипучий звук, похожий на «да».

— Вот умница. Пойдем со мной.

Отец вытягивает вперед мою руку, чтобы женщина могла ее перехватить, и она тут же идет прочь, таща меня за собой и направляясь к простой белой двери. Я оглядываюсь на маму и папу, которые стоят, не касаясь друг друга, и смотрят на меня. У отца лицо встревоженное. У мамы взгляд пустой, будто я ничего для нее не значу. Внезапно я пугаюсь: вдруг они уедут — и пытаюсь вывернуть руку из ладони женщины, отклоняясь в сторону от нее, назад к своим родителям, и кричу:

— Мама, я не хочу идти.

Папа делает шаг вперед, а затем останавливается. Мама даже не шевелится.

— Ну, давай без глупостей, — живо говорит женщина, — я просто хочу поговорить с тобой в особой комнате. Твои родители будут наблюдать за тобой по телевизору. Идем.

Покоряясь, я иду за ней в дверь и по коридору, в маленькую комнату с креслом и очень старым, продавленным диваном. В углу грудой навалены игрушки — куклы, плюшевые мишки, силач с войлочными волосами и закинутыми за голову руками.

Женщина говорит:

— Не хочешь выбрать себе куклу, чтобы поиграть во время нашей беседы?

Я подхожу и останавливаюсь перед грудой, глядя на переплетение ног и рук. Вообще-то мне ни к одной из них не хочется прикасаться. В итоге я беру куклу, лежащую сверху, мягкую куклу с улыбающимся лицом и ярко-рыжими волосами из шерсти, в платье с цветочным узором. Лицо у нее нарисовано, вокруг рта и щек краска посерела.

Я возвращаюсь и сажусь на диван, судорожно сжимая куклу. Женщина устраивается в кресле и наблюдает за мной. Она не накрашена, рот у нее бесцветный, губы почти невидимы, пока она не улыбается. Но улыбается она часто.

— Я еще не представилась, да? Я сотрудница полиции, детектив-констебль. Меня зовут Хелен Купер, но ты можешь называть меня просто Хелен. Я попросила, чтобы тебя привезли сегодня сюда, и мы немного поговорим о твоем брате, поскольку мы до сих пор его не нашли. Я просто еще разок хотела обсудить это с тобой, вдруг ты вспомнила что-нибудь после первой беседы с полицейскими.

Я хочу сказать ей, что ничего не вспомнила, что я пыталась, но она не дает мне возможности ответить.

— Это особая комната, оснащенная камерами для записи того, о чем мы с тобой будем говорить. Одна — вон там, в углу… — и она показывает своей шариковой ручкой на белую, в виде ящичка камеру, установленную под потолком, — а другая здесь, на подставке. Наш разговор записывается, чтобы другие люди могли послушать, что ты скажешь. Но ты о них не думай, общайся со мной как обычно, так как мы просто беседуем, верно? Поэтому бояться тут нечего.

Я начинаю пальцами расчесывать нитяные волосы куклы. Местами они склеились — может, от застывших соплей.

— Тебе нравится в школе, Сара?

Я киваю, не глядя на нее.

— Какой твой любимый предмет?

— Английский, — шепчу я.

Она широко улыбается.

— Мне тоже нравился английский. Я люблю разные истории, а ты? Но тебе известна разница между придуманной кем-то историей и событием, произошедшим на самом деле?

— Да.

— Как называется, когда кто-то делает вид, будто что-то произошло, но в действительности этого не было?

— Ложь.

— Верно. Умница. Давай представим, что я вышла из комнаты и оставила здесь бумаги, а другой полицейский вошел и порвал их… Если я вернусь и спрошу: «Кто порвал мои бумаги?», а этот полицейский скажет: «Сара», — что это будет?

— Ложь, — снова произношу я.

— Но если этот полицейский скажет: «Я их порвал», что это будет?

— Правда.

— Правильно. И мы в нашей беседе заинтересованы только в правде. Мы хотим услышать только о том, что действительно произошло.

Но это не так. Они не хотят слышать, что я ничего не знаю. Не хотят верить, что я уснула и не спросила Чарли, куда он идет. Все желают, чтобы я сказала правду, но хотят улучшенную ее версию по сравнению с той, которую я способна им предложить, и ничего не могу с этим поделать.

Вопросы все те же: что я видела, что я слышала, что сказал Чарли, когда ушел, был ли там кто-то еще. Я отвечаю автоматически, не слишком задумываясь над своими словами.

Затем Хелен вдруг наклоняется вперед и спрашивает:

— Ты пытаешься что-то скрыть, Сара? Пытаешься кого-то защитить?

Похолодев, я поднимаю на нее глаза. Что она имеет в виду?

— Если кто-то попросил тебя сказать нам какую-то неправду, можешь сделать это. — Голос у нее спокойный, мягкий. — Здесь тебе ничто не грозит. У тебя не будет неприятностей.

Я молча смотрю на нее. Я не могу ответить.

— Иногда нас просят хранить тайны, не так ли, Сара? Может, тот, кого ты любишь, попросил тебя сохранить какой-то секрет. Просила твоя мама не говорить нам что-нибудь?

Я качаю головой.

— А твой папа? Не просил ли он тебя сделать вид, будто произошло то, чего не было, или ничего не произошло, а на самом деле это было?

Я снова качаю головой, по-прежнему пристально глядя на нее. Я замечаю, что она не моргает. Она внимательно за мной наблюдает.

Через минуту или две она откидывается в кресле.

— Ладно. Начнем сначала.

Я со всей старательностью отвечаю на вопросы Хелен, заплетая рыжую шерсть в две аккуратные косички. Закончив, я расплетаю косички, чтобы начать снова, заплести их правильно, заплести идеально. К тому времени, когда Хелен сдается, я почти уже люблю тряпичную куклу и ее поблекшее милое личико. Мне жаль оставлять ее в душной комнатенке, и я кладу ее поверх груды игрушек, пока Хелен стоит у двери, нетерпеливо пощелкивая авторучкой, и давно уже не улыбается.

Глава 6

Позднее, спустя довольно долгое время, Блейк заснул. Во сне он был таким же сдержанным, как и в повседневной жизни, лицо серьезное, замкнутое. Я приподнялась, опираясь на локоть, и немного его поразглядывала. Спать мне пока не хотелось. Не хотелось проснуться утром и почувствовать себя в холодном свете дня нежеланной гостьей. Лучше уйти до того, как Блейк посчитает, что мне следует уйти.

Откинув покрывало, я выбралась из постели, стараясь не потревожить Блейка, затем поискала свою одежду в полумраке спальни. На ногах я держалась не очень уверенно, у меня кружилась голова, я чувствовала легкое опьянение. Джинсы и трусы я нашла вместе, там, где сняла их — или это сделал он? Вспомнить точно я не могла, — но лифчик никак не находился. Я проверила ковер, описывая руками все расширяющиеся полукруги, и ничего не нашла на его мягком, гладком ворсе, кроме серьги в виде бабочки, мне не принадлежавшей. Я криво усмехнулась про себя: какой смысл воображать, будто Блейк впервые развлекает особу женского пола в своей спальне. Я оставила бабочку там, где нашла, и выползла в прихожую, где мятой кучкой лежал мой топ. По-прежнему ни следа лифчика. Придется уходить без него. Тонкий шелк топа оказался прохладным на ощупь, и по моей чересчур разгоряченной коже пробежала дрожь, когда я его натянула. Я чуть поморщилась, нагибаясь за лежавшей на полу сумкой; в некоторых местах начала сказываться легкая боль. Поначалу Блейк был нежен, а затем забылся настолько, что перестал стесняться, и я восприняла это как комплимент. Я невольно возвращалась к этому в мыслях, особенно потому, что считала: я для него связь на одну ночь, и ничто другое. Да и как может быть другое? Он был прав: мне не следовало приходить. Следующего раза не будет.