Валерия Вербинина - Ветреное сердце Femme Fatale
– Степан Александрович! – воскликнула Любовь Осиповна таким сердечным голосом, как будто только его и ждала все это время. – Не подниметесь к нам? Я так рада вас видеть!
Севастьянов стал отнекиваться, ссылаться на неотложные дела (которых у него, разумеется, не было), но отделаться от вдовы судьи было невозможно, тем более что по надутому лицу Оленьки она уже поняла, что удар достиг цели. Поэтому Любовь Осиповна встретила поднявшегося на веранду скучного здоровяка с широкой улыбкой и усадила его по правую руку от себя.
– Ну, рассказывайте, рассказывайте! – самым сердечным тоном велела она. – Как вы поживали тут без меня?
Степан Александрович замялся, пробормотал, что поживал он хорошо… то есть не то чтобы очень… хотя в целом все же хорошо… и все-таки без Натали ему совсем плохо. Он столько объявлений давал в газеты, чтобы разыскать ее, но беглянка как сквозь землю провалилась. Слушая его, Любовь Осиповна щурила глаза и поглядывала на Оленьку, которая сидела, надувшись, и ковыряла ложечкой мороженое.
– А вы знаете, Степан Александрович, – внезапно промолвила судейская вдова, – вам ведь вовсе не надо было объявления в газеты давать.
– В самом деле? – пробормотал здоровяк, глядя на нее во все глаза.
– Да, – подтвердила Любовь Осиповна. – Достаточно было у меня спросить, к примеру. Потому что я совершенно точно знаю, где находится ваша жена.
И она торжествующе улыбнулась, видя, как бедный Степан Александрович переменился в лице.
– Любовь Осиповна! – Он настолько забылся, что готов был схватить ее за руку. – Умоляю вас всем, что вам дорого… Если вы знаете, где она, – скажите мне!
– Нет, нет, – смеясь, ответила его собеседница. – Только не здесь, тут слишком много посторонних. И потом, это долгая история. Вы будете на вечере у Ольги Пантелеевны?
– Я? – оторопел Севастьянов, который совершенно не собирался никуда идти.
– Вот и прекрасно, – объявила Любовь Осиповна. – Там и поговорим.
Поскольку до нее дошли слухи, что несносная баронесса Корф, завладевшая ее наследством, для чего-то приходила сегодня к Севастьянову и даже присутствовала при изгнании его тетушки, Любовь Осиповна решила, что было бы нелишним перетянуть увальня Степана на свою сторону. Она торжествующе улыбнулась Оленьке, которая слышала весь их разговор, и принялась доедать свое мороженое.
6
«Милостивая государыня Амалия Константиновна. Я отправляюсь на вечер к Ольге Пантелеевне, потому что Любовь Осиповна обещалась мне рассказать, где Натали находится сейчас. Думаю, что вам больше не надо наводить справок о Домбровском. Поверьте, я совершенно искренне благодарен вам за все. Степан Севастьянов, акцизный чиновник в отставке».
Прочитав записку, Амалия только пожала плечами и стала вновь изучать ворох газет, купленный ею в Д. (как уже, наверное, догадался сообразительный читатель, никакого сервиза наша героиня на самом деле перевозить не собиралась).
– Нет, это не «Губернский вестник»… – бормотала она себе под нос, поглядывая то на газету, то на наклеенные буквы в письме, которое обвиняло Степана Александровича в убийстве жены. – И не «Петербургская газета»… там вообще нет таких крупных букв. – Амалия вздохнула. – Разве что «Новое время»… там заголовки яркие, броские… Да, и в самом деле похоже, что оно. А это что такое? Ого, в письме в слове «свою» буквы «с» и «в» разрезаны и поставлены отдельно, а между тем… между тем, судя по всему, они в газете тоже стояли в одном слове… Позвольте-ка…
И через четверть часа Амалия смогла вознаградить себя за упорство. В замызганном номере «Нового времени» она отыскала два исходных заголовка, из которых неизвестный шантажист составил свое послание. Первый заголовок гласил: «Либо свет, либо тьма», причем автор статьи, которая шла после него, весьма критически высказывался об освещении столичных улиц и даже дерзал делать намеки на некоторые высокопоставленные фамилии. Вторая статья называлась «Нужны ли народу юмористы», причем рассуждал на данную тему, как водится, писатель, который в жизни не написал ни одной смешной строчки.
– Гм, ну что ж, у нас уже кое-что прояснилось, – сказала себе Амалия Константиновна. – Наш аноним, стало быть, читает «Новое время» и, вероятно, собирает его номера… Сей вывод можно сделать по той простой причине, что газете с заголовками, откуда он вырезал буквы, исполнился уже месяц. Любопытно, кто в благословенном Д. выписывает эту газету?
Конечно, читатель вправе спросить, при чем тут Д., если письмо было отправлено из Серпухова? Но Амалия имела свои резоны не верить почтовому штемпелю. По ее мнению, за письмом стоял кто-то, кто хорошо знал Степана Александровича, кто-то, кого он, может быть, каждый день приветствовал на улице. А что Серпухов – так либо знакомый автора туда ехал, и его попросили опустить там письмо, либо, что еще проще, тому же знакомому переслали письмо в конверте и попросили отправить его по назначению.
«В первом письме, – размышляла Амалия, глядя на огонь, – нет ровным счетом ничего мистического, это обыкновенная мошенническая проделка… А вот второе…»
Она и сама не могла понять, почему, но именно второе письмо больше всего тревожило ее. Угроза? Предупреждение? Или действительно чья-то жестокая шутка? К примеру, бывшая невеста Севастьянова вполне могла бы… Интересно, ее муж выписывает «Новое время»? Наша героиня в нетерпении сорвалась с места и заходила по комнате. Столько вопросов, и хоть бы один ответ!
7
– Добрый вечер, Степан Александрович…
Он неловко поклонился. Фрак зловеще крякнул где-то в швах, и Севастьянов поспешно распрямился.
– Степан Александрович! – К нему уже шла сияющая Оленька. – Как я рада вас видеть!
Хозяйка вечера тотчас же вцепилась в него и повела знакомить с гостями, которых он каждый день встречал в городе, а заодно хвастаться убранством дома и своим супружеским счастьем. Глаза Оленьки ярко блестели, на щеках цвел восхитительный румянец (отчасти естественный, отчасти умело созданный при помощи парижской косметики). Мол, ну что, Степанушка, видишь, чего ты лишился? Мог бы быть женат на образцовой женщине, и она вела бы хозяйство, устраивала вечера, на которые приходит весь цвет Д., и все бы тебе завидовали… а вместо того связался ты, Степанушка, не понять с кем, и опозорили тебя на весь околоток… Оленька, думая об этом, неприлично громко смеялась и кокетливо пожимала локоть Севастьянова, который уже и не знал, куда от нее деться.
– Владислав Иванович, добрый вечер!
– Добрый вечер, сударь… Однако, сударыня, вы просто очаровательны! Разрешите потом станцевать с вами?
– Конечно, конечно, Владислав Иванович! Ах, Верочка! И ваш дядюшка здесь!
– Что-с?
– Мы так рады вас видеть!
– Молодежь!
– Максим Алексеич! Вы все-таки нас не забыли… Ах, какой вы сегодня франт! Федот Федотыч, не забудьте про наше угощение, вам наверняка понравится! Петр Иванович! А вот и наш любимый доктор Станицын! Как поживаете, доктор?
Севастьянов хмуро покосился на следователя, который в свое время ему долго объяснял, что современная женщина имеет право определять, с кем ей жить, мол, нынче не каменный век, так что он, Чечевицын, ничем не может ему помочь. Вообще водоворот гостей не вызывал у Степана Александровича ничего, кроме раздражения. Он отошел от Оленьки, которая строила глазки одновременно обоим докторам, Станицыну и Никандрову, и нечаянно со всей силы наступил каблуком полуштиблета на ногу Пенковскому. Тот тихо взвыл и пошатнулся.
– Простите, ради бога, – пробормотал Севастьянов, чувствуя мучительную неловкость. – Я… я хотел бы знать, Любовь Осиповна уже здесь?
Сергей Сергеевич, чье лицо еще было искажено от боли, только молча махнул рукой куда-то в сторону сада. Степан Александрович кивнул головой и двинулся туда.
Он хотел прийти к самому началу праздника, но фрак куда-то запропастился, и, пока Андрюшка искал его в сундуках с вещами, а потом чистил и гладил, прошло столько времени, что Севастьянов совсем уже отчаялся. Наконец он влез во фрак, который оказался ему узковат, и по плохо освещенным улицам поспешил в дом Пенковских. Идти, впрочем, было совсем недалеко – всего каких-то десять минут.
Кое-как он отвязался от Федота Федотыча, которому во что бы то ни стало приспичило поделиться с ним своими впечатлениями от хозяйки дома, миновал несколько комнат, где ему встретилась одна только бледная, апатичная горничная, и по ступеням сбежал в сад, где надрывался соловей и тонко попискивала какая-то птичка.
– Любовь Осиповна!
Соловей умолк. По верхушкам деревьев пробежал ветерок, и Степан Александрович невольно поежился.
– Любовь Осиповна! Это я, Севастьянов…
Впереди была только темная аллея, которая доходила до ограды, и белая облупившаяся чаша фонтана. Сколько помнил Степан Александрович, фонтан тот работал разве что по большим праздникам, и то с неохотой.
