Камилла Лэкберг - Проповедник
— Я хочу спросить — не могли бы вы рассказать мне немного о Сив? Я только что от Альберта Тернблада, отца Моны, и он мне показывал ее фотографии. Может быть, у вас тоже сохранились снимки дочери?
В отличие от Альберта, у которого лицо светилось, когда он рассказывал о своем сокровище, Гун беспокойно заерзала на диване.
— Ну, я даже и не знаю, что мне такого рассказывать. Мне задавали столько всяких вопросов про Сив, когда она пропала… Все это можно прочитать в старых газетах.
— Да, конечно, но я подумал, что, возможно, услышу от вас немного больше, особенно в личном плане: какой она была, что ей нравилось, кем она хотела стать, ну и в таком духе…
— Кем стать? Да вряд ли бы из нее что-нибудь вышло. В семнадцать лет она переспала с этим немцем и решила больше не тратить время на учебу. Да и поздновато было уже об этом думать, я не собиралась одна заниматься ее ребенком, это я решила для себя твердо.
Слушая ее неприятный и издевательский голос и наблюдая за Ларсом, который явно чувствовал неловкость, Патрик с холодным спокойствием подумал, что если раньше Ларс и питал какие-то иллюзии по поводу своей жены, то сейчас от них осталось очень немногое. В его лице читалась усталость и озабоченность, которые сменились беспокойством. Похоже, их отношения дошли до той стадии, когда Гун уже перестала скрывать свою настоящую сущность. Вполне возможно, со стороны Ларса сначала и была настоящая любовь, но Патрик готов был дать голову на отсечение, что Гун интересовали только миллионы на банковском счете Ларса Струвера.
— А ее дочь, где она сейчас? — с любопытством спросил Патрик, наклоняясь вперед.
Вновь повторилась сцена с крокодиловыми слезами.
— После того как Сив пропала, я просто была не в состоянии одна о ней заботиться. Да, я, конечно, очень хотела, но в этой довольно трудной ситуации я не могла заниматься девочкой. Так что я нашла самый лучший выход из ситуации: отправила ее в Германию к отцу. Конечно, он не обрадовался, получив себе на шею девочку с бухты-барахты, но что ему оставалось делать — я собрала все документы о том, что он ее отец.
— Так, значит, она живет сейчас в Германии?
В голове Патрика зашевелилась определенная мысль, ведь могло быть так, что… Нет, нет, вряд ли.
— Нет, она умерла.
Мысль пропала так же быстро, как и появилась.
— Умерла?
— Да, в автомобильной аварии, когда ей было пять лет. И этот немец только и потрудился, что один раз позвонил. И написал только одно письмо, где говорилось о смерти Малин. Меня даже не пригласили на похороны. Ты можешь себе представить? Она моя собственная внучка, а меня не пригласили на ее похороны! — Голос Гун дрожал от негодования. — А пока она была еще жива, этот гаденыш не отвечал на мои письма, никогда. Ты сам подумай, ведь по справедливости он должен помогать несчастной, потерявшей дочь бабушке. Ведь это я смотрела за тем, чтобы его дочь была сыта, одета и обута, — и так целых два года. Разве я не имела права на какую-нибудь компенсацию за это?
Гун распалила себя до бешенства, возмущаясь людской несправедливостью, но утихомирилась, когда Ларс положил ей руку на плечо и мягко, но решительно немного встряхнул ее, призывая прийти в себя.
Патрик предпочел не отвечать, уверенный, что его ответ не понравится Гун Струвер. Почему, с какой радости отец девочки посылал бы ей деньги? Неужели она на самом деле считала себя обиженной? Неужели она действительно не понимала, что это не лезет ни в какие ворота? Похоже, что нет. Патрик увидел, как загорелые нарумяненные щеки Гун покраснели от злобы, несмотря на то что внучка умерла больше двадцати лет назад.
Он предпринял последнюю попытку раздобыть что-нибудь личное о Сив:
— Но может быть, сохранились фотографии?
— Ну, у меня их не так много, но что-нибудь я, наверное, найду.
Гун ушла и оставила Патрика и Ларса в гостиной наедине. Какое-то время они сидели молча, но потом Ларс сказал вполголоса, так, словно не хотел, чтобы это услышала Гун, подбирая слова:
— Она не такая плохая, как кажется, у нее есть и хорошие стороны.
«Ну да, конечно», — подумал Патрик. Он сильно сомневался в справедливости этого утверждения, но понимал Ларса: даже если тот и не защищался, но все же хотел как-то объяснить свой выбор супруги. Патрик прикинул и решил, что Ларс примерно на 20 лет старше Гун, и не приходилось долго рядить и гадать: при выборе жены Ларс руководствовался какой-то иной частью тела, но определенно не головой. Хотя, с другой стороны, сказал себе Патрик, подозревать и сомневаться — его профессия. Возможно, он слишком циничен, это могла быть и любовь.
Гун вернулась к ним, но не с толстым, полным фотографий альбомом, как Альберт Тернблад: она протянула Патрику один-единственный маленький черно-белый снимок. На нем Сив обнимала свою новорожденную дочь, но, в отличие от Моны, на ее лице не отражалось ни малейших признаков счастья.
— Сейчас мы должны привести здесь все в порядок, мы только что вернулись из Прованса. Это во Франции, там живет дочь Ларса.
По тому, как Гун произнесла «дочь», Патрик понял, что отношения между Гун и падчерицей лишены теплых чувств.
Он также понял, что, по всей видимости, его присутствие больше не желательно, и откланялся.
— И спасибо за то, что одолжили фотографию. Я обещаю, что верну ее при первой же возможности.
Гун безразлично кивнула, потом она опять вспомнила свою роль безутешной матери и изобразила очередную гримасу.
— Свяжитесь со мной, как только узнаете все наверняка, будьте добры. Я так хочу поскорее похоронить мою маленькую Сив.
— Конечно, само собой разумеется, я извещу вас, как только узнаю.
Патрик говорил очень корректно и сухо, от всего этого погорелого театра у него остались очень неприятные ощущения.
Когда он вышел на Нурахамнгатан, небеса разверзлись над его головой. Он постоял под проливным дождем, чувствуя, как прохладные струи смывают и уносят прочь омерзение, накопившееся за время визита к Струверам. Сейчас он хотел только одного — поскорее вернуться домой, обнять Эрику и почувствовать под своей ладонью, как в ее животе бьется пульс новой жизни. Ощутить, что мир не такое уж мрачное место, каким иногда кажется. Так просто не должно быть.
~ ~ ~
Лето 1979 года
Казалось, что прошли месяцы, но она понимала, что это не так. Каждый час в темноте и в одиночестве тянулся бесконечно долго, словно целая жизнь.
У нее было слишком много времени для размышлений. Слишком много времени ощущать боль, рвущую каждый нерв. Слишком много времени думать о том, что она потеряла. Или потеряет.
Сейчас она уже понимала, что не выйдет отсюда. Никто не сможет вытерпеть такую боль. И при этом еще никогда прежде ее не касались руки такие мягкие и нежные, как его. Еще никогда ничьи руки не гладили ее с такой любовью и не будили в ней жажду прикосновений. Не грубые и не мучительные, но мягкие и нежные. Если бы ей довелось почувствовать что-нибудь похожее раньше, все было бы иначе. Теперь она это знала. Ощущение, когда он проводил своими руками по ее телу, было таким чистым, таким невинным, что она загоралась изнутри, как звезда. Никогда прежде ничего подобного она не чувствовала.
В темноте он был для нее всем и был ее всё. Он ни разу не произнес ни одного слова, и она фантазировала, представляя себе, как звучит его голос. Тепло, отечески. Но когда приходила боль, она его ненавидела. Тогда она могла его даже убить. Если бы только смогла.
~ ~ ~
Роберт нашел его в сарае. Они знали друг друга слишком хорошо, и Роберт не сомневался, что Йохан пойдет именно туда: он всегда так делал, когда хотел подумать о чем-нибудь. Когда он увидел, что дома никого нет, то направился прямо сюда и легко нашел брата. Йохан сидел на полу, охватив руками колени.
Они были настолько разными, что иногда Роберту даже не верилось, что они действительно братья. Что касается его самого, то Роберт считал себя человеком действия и гордился тем, что ни минуты своей жизни не потратил на сложные размышления типа «Что могло бы быть, если…». Он сначала действовал, а потом уже смотрел, что выходит. Руководствуясь девизом «Поживем — увидим», он считал, что не стоит ломать себе голову над тем, что ты не можешь изменить. Жизнь идет и так или иначе заканчивается — это в порядке вещей.
Йохан, напротив, был слишком глубокомысленным. Иногда в минуты просветления Роберт чувствовал уколы совести, видя, как слепо младший брат следует его примеру. Но он тут же говорил себе, что, с другой стороны, наверное, так для него самого лучше. Йохан не мог по-другому, он бы растерялся. Они были сыновьями Йоханнеса Хульта, и казалось, что над их семейной ветвью висит какое-то проклятие. Никто из них не сможет его победить и изменить себя и свою жизнь, так какой смысл пытаться?
