Полина Дашкова - Место под солнцем
– «Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей». Пушкин. «Евгений Онегин».
Соседка по парте Оля Гуськова, опомнившись, быстро завинтила бутылочку дешевого польского лака, спрятала в карман своего черного фартука. Сама она ногтей никогда не красила и об их красе не думала. Она знала, что Маргоша стащила лак у своей матери. Если сейчас математичка отнимет бутылочку, то Маргоше потом ужасно попадет. А так – она потихоньку положит на место, и все обойдется. Маргошина мать ничего не узнает. А в школу придет отец. Он тихий и Маргошу никогда не ругает.
Дверь сильно хлопнула. Маргоша изящно лягнула ее ногой снаружи. Математичка про лак забыла. Несколько секунд она стояла с открытым ртом. Лицо ее медленно багровело. Она забыла не только про лак, но и про урок, про класс, который замер и жадно ждал, что будет дальше.
А дальше учительница бросилась вслед за четырнадцатилетней нахалкой, догнала ее, схватила за бретельку фартука и потащила к директору. Дешевая рыхлая ткань треснула, бретелька с мясом оторвалась от пояска., – Интересно, кто будет платить за испорченную школьную форму? – задумчиво, как бы размышляя вслух, произнесла Маргоша.
Директор, молодой, но уже лысеющий мужчина, долго успокаивал пыхтящую учительницу, налил воды из графина. Она пила жадно, и золотые зубы постукивали о тонкий край стакана.
Директор был человеком новой формации, в школу пришел недавно, долго задерживаться не собирался. Он не одобрял старые варварские методы воспитания и постоянно конфликтовал с учительским коллективом.
– Она ведет себя вызывающе! – кричала шестидесятилетняя математичка. – Она срывает уроки! Красит ногти не стесняясь, когда я объясняю новый материал! Она красит ресницы в четырнадцать лет! Она развращает других!
– Ресницы я не крашу. У меня они от природы такие, – спокойно произнесла Маргоша, – и никого я не развращаю. Просто вы, Зинаида Дмитриевна, плохо относитесь к девочкам. Особенно к красивым. Да, нехорошо красить ногти на уроке. В этом я с вами согласна, вину свою признаю полностью. Извините. Но в остальном вы не правы.
– Замолчи, дрянь такая! Выйди вон! – Учительница крикнула так громко, что сорвала голос, хрипло закашлялась.
– Да, Крестовская, – поморщился директор, – выйди и подожди в коридоре.
– Таких надо гнать из школы! – сипло зашептала учительница, когда за девочкой закрылась дверь. – Совсем распустились! Озверели! Никакого уважения.
– Ну, уважение надо заслужить, – медленно проговорил директор, – и нельзя так кричать на детей. Да, девочка ведет себя несколько вызывающе, но вы сами провоцируете, унижаете ее. У них сейчас сложный переходный возраст, нельзя об этом забывать. Вам, кстати, сколько до пенсии осталось?
Учительница опять покраснела, потом побледнела. Ей нисколько не осталось до пенсии, уже пора было. А на пенсию разве проживешь? И школа эта в двух шагах от дома. О Господи, что за времена!
Времена действительно наступили странные, непонятные. Шел 1988 год. Двум девочкам, Маргарите Крестовской и Ольге Гуськовой было по четырнадцать лет. С первого класса они сидели за одной партой.
Дотошвили Нодар Ираклиевич по повестке в прокуратуру не явился. Все его телефоны упорно молчали. В квартире было пусто.
– Что же он самого себя гробит? – Следователь Евгений Николаевич Чернов тяжело вздохнул и взглянул на часы. Свидетельница Рыкова Елена Федоровна, то бишь стриптизерка Ляля, должна была явиться на допрос через десять минут.
– Ну что, Князя в розыск объявляем? – спросил майор Кузьменко. – Или погодим пока?
– Пожалуй, погодим. Посмотрим, что Ляля скажет.
Ляля явилась минута в минуту. На ней был строгий костюм, прямая юбка до колен, пиджак. И косметики в меру, и волосы скромно зачесаны назад, собраны в хвост. В общем, серьезная деловая дама. Никаких излишеств, ни капли кокетства.
– Когда в последний раз вы видели Нодара Дотошвили? – спросил Чернов.
– Два дня назад, – лаконично и честно ответила Ляля.
– Где и при каких обстоятельствах?
– У меня дома.
– Он был с вами всю ночь?
– Точно сказать не могу. Я спала очень крепко.
Ляля совершенно не волновалась. Она отвечала на вопросы спокойно и уверенно, словно отличница, готовая к экзамену. Но при этом старалась говорить как можно меньше. Опасалась ляпнуть лишнее.
– В котором часу вы легли спать?
– Около одиннадцати.
– Дотошвили был с вами?
– Да.
– А утром?
– Я проснулась в половине десятого. Нодара уже не было.
– Значит, в последний раз вы видели гражданина Дотошвили в одиннадцать вечера?
– Да.
– И ручаться за то, что он оставался в вашей квартире всю ночь, вы не можете?
– Нет.
– То есть Дотошвили мог покинуть вашу квартиру в любое время после одиннадцати вечера, и вы ничего не заметили, не услышали?
– Я очень крепко сплю. Можно десять раз уйти и вернуться, я не услышу, – сказала Ляля, спокойно и внимательно глядя следователю Чернову в глаза.
– Дотошвили играл в казино?
– Да.
– И как, везло ему в игре?
– Ну, не знаю, как всем… То везло, то нет.
– Он проигрывал большие суммы?
– Не знаю. Мне он об этом не докладывал.
– Хорошо, – кивнул Чернов, – вы достаточно близко знакомы с Дотошвили. Как вам кажется, он азартный человек?
– Как все, – ответила Ляля, продолжая глядеть Чернову в глаза.
– Что значит – как все? Есть люди, которые вообще не играют в азартные игры, а есть такие, которые жить без этого не могут. Некоторые приходят в казино, долго не играют, наблюдают со стороны, а потом заводятся постепенно и просаживают целые состояния. Вы читали роман Достоевского «Игрок»?
– Достоевского? – удивленно переспросила Ляля. – А при чем здесь Достоевский?
– Действительно, ни при чем. Так, к слову пришлось… – улыбнулся Чернов. – Значит вам не известно, какие суммы проигрывал ваш друг Нодар Дотошвили в казино «Звездный дождь», в котором вы работаете?
– Так я ведь работаю не в игорном зале.
Когда свидетельница ушла, Чернов откинулся на спинку стула и уставился на майора Кузьменко. Иван сосредоточенно разрисовывал фломастером сигаретную пачку.
– Значит, они решили свалить убийство на Князя, – задумчиво произнес он, не поднимая глаз от черных кружочков и закорючек, которыми покрывалась белая пачка «Кента». – Они хотят сдать нам Дотошвили и засветить Голубя. Слушай, а не сам ли Лунек распорядился кончить Калашникова? Предположим, казинщик стал скрывать от своей родной «крыши» часть доходов. Пожадничал, с кем не бывает? Лунек узнал и обиделся. А тут, очень кстати, подвернулся Голбидзе со своим наездом и дураком Князем.
Чернов покачал головой:
– Лунек кинул нам версию с Дотошвили как кость, чтобы мы грызли и никуда больше не лезли. И заметь, не самого Дотошвили, а только версию. Князя они сейчас выкручивают, как тряпку, где-нибудь на укромной даче под Москвой, в сыром подвале. Мы потом найдем труп. Это я тебе гарантирую. Там будет либо несчастный случай, либо суицид.
Глава 7
Егор Николаевич Баринов с детства не любил признаваться в своих болезнях даже самому себе. Отменным физическим здоровьем он гордился как одним из главных своих достоинств. А болезнь – любую, даже самую обычную, безобидную – считал чем-то стыдным и унизительным.
Впервые он по-настоящему понял, что значит болеть, когда восемь лет назад его скрутил жесточайший остеохондроз. Сначала он не придавал значения ломоте в спине. Ну, мало ли, продуло, нерв застудил. Но, когда позвоночник стал ныть нестерпимо и уже невозможно было прыгать на теннисном корте, скакать верхом и даже просто вертеть головой, он принялся спрашивать у приятелей и знакомых, нет ли у кого хорошего массажиста.
– Проблема в том, – объяснял он, – что у меня нет времени специально приезжать куда-то. Более того, сейчас я даже не могу сказать, в котором часу буду свободен завтра. А послезавтра – тем более. Мне нужен человек, который сумеет приезжать, куда я скажу и когда я скажу.
Он говорил так, словно это вовсе не его проблема, а того массажиста, который будет иметь честь обрабатывать его мускулистую спину. Ему порекомендовали отличную, правда, дорогую массажистку. Но разве можно скупиться, когда речь идет о собственном здоровье? Надо избавиться поскорей от этой пакости, и никаких денег не жалко.
Массажистка Света Петрова появилась в его кабинете ровно через двадцать минут после того, как он, набрав продиктованный приятелем телефонный номер и поскрипывая зубами от нестерпимой боли в позвоночнике, попросил ее приехать.
Высокая полноватая блондинка, дорого одетая, холеная, с той особой тяжеловато-царственной статью, которая бывает у крупных женщин. Лицо ее, несмотря на тонко и умело наложенный макияж, было слишком уж простецким, слишком никаким, чтобы он снизошел и взглянул чуть внимательней. Короткопалые руки с широкими ладонями, полными, крепкими запястьями оказались приятно теплыми и такими сильными, что при первых же разминающих движениях он невольно вскрикнул от боли.
