Салат из одуванчиков - Касаткина Елена
— Не злись. В рассказе сын оставляет отца одного на верную гибель, на растерзание волкам.
— Не, ну я насчёт тёщи пошутил. Что я, зверь какой? — обиделся Котов.
— Дело не в тебе. Что, если этот дом инвалида как раз тем и занимается? Принимает от детей старых больных родителей … — Произнести окончание фразы Лена не смогла. Язык не поворачивался.
— На содержание? — подсказал Котов. — Так они и не скрывают. Только обычно такие заведения называются хосписами.
— В хосписах помогают спокойно уйти в мир иной, а здесь… — Ревин сгруппировал брови в квадратный корень. — Думаешь, помогают избавляться? Побыстрее?
— Мысль, конечно, абсурдная… — Лена отбросила карандаш. — Чушь! Давай лучше про дровишки, извини, что перебила.
— Ладно. Мысль, может, и абсурдная, но то, что я узнал, её не опровергает. В общем, начну с директрисы. Болунова Глафира Сергеевна — уроженка города Егорьевска. В Москву приехала после окончания школы в 1989-м. Поселилась и была прописана по адресу Тверская, 49, в квартиру, в которой проживал одинокий старик-инвалид.
— Ух ты! Опять старик-инвалид. Он ей кем приходился? — Котов пододвинул стул ближе к Ревину.
— В том-то и дело, что никем. Вообще. Но… Оказывается, дочь этого старика в том же году вышла замуж за иностранца и эмигрировала в Канаду. Накануне отъезда она прописала Болунову в квартиру к старику. Прописка, правда, была временной. По всей видимости, она наняла Болунову в качестве сиделки. И та согласилась — за проживание в квартире и прописку, ну и за определённую плату, наверное. Иначе на что ей жить? Но вот что интересно: через полтора года Болунова выходит за старика замуж.
— Ух ты! — Котов снова передвинул стул к вентилятору. — Чего вдруг?
— А ты сам догадайся. Теперь Глафира москвичка с квартирой в центре Москвы. А то, что муж — инвалид, то какая разница, она и так за ним ухаживает, зато теперь полная хозяйка в доме, тем более что дочь с тех пор ни разу не объявилась. Почему и как сложилась судьба дочери за границей, я не интересовался. Думаю, это не имеет значения. Но если надо…
— Не надо. Продолжай. — Лена снова затеребила карандаш.
— Так вот. Прошло два года, и тут в жизни Глафиры появляется вторая участница нашего расследования.
— Ефимова? — прозвучало с двух сторон.
— Совершенно верно. Где уж они пересеклись, не знаю. Но по документам Ефимова стала жить в доме Болуновой с 1992-го. Болунова её прописывает. Проходит год, и старик умирает.
— Так. — Карандаш в руке Рязанцевой замелькал быстрее. — От чего?
— Официально — от остановки сердца.
— А сколько старику лет было?
— В том-то и дело, что не так и много, чуть больше 50. Да и на здоровье особо не жаловался. Инвалидом стал после аварии. Ходить не мог, да, но в остальном всё в порядке. На момент их женитьбы Глафире было 19, ему 51.
— Ну тут всё ясно, на инвалида польстилась ради квартиры, но дальше интересней. — Виктор привстал, чтобы в очередной раз отодвинуть стул, но передумал и сел. — Появление Ефимовой интересно. Лесбиянки, что ли?
— Я не знаю. Вроде нет. Ефимова была замужем, и тут тоже интересная история получается. Судьба у этой дамы ещё заковыристей. Её родители погибли в автомобильной катастрофе, и девочку забрала в деревню на воспитание бабушка, но та довольно быстро скончалась, и Дориана попала в интернат. Когда она выходит из интерната, то идти ей некуда. Квартиру родителей каким-то образом переоформили ушлые товарищи, и девушке ничего не оставалось, как вернуться в деревню. Но там уже «швах». Дом развалился, хозяйство разворовали. Дориана возвращается в Москву и выходит замуж.
— За старика?
— Не совсем. За вдовца какого-то. Устраивается на работу в привокзальное кафе. И тут наступают наши любимые лихие девяностые. Кафе закрывается, а на его месте некий Акоп Аганесян открывает шашлычную.
— Что?!
— Да, да, тот самый, который теперь работает в известном нам пансионате. Но до него мы ещё дойдём. В тот период Дориана остаётся без работы, муж её тоже не работает. Самое время суму на плечи, а зубы на полку. Единственная работа, которую ей удаётся найти, — это уборщицей у Аганесяна? И тут вскоре муж умирает.
— Опять сердце?
— Точно. Дориана продаёт квартиру и уезжает в деревню. Отстраивает дом и разводит свиней. По всей видимости, она сбывала мясо в торговые точки, которых к тому времени открылось огромное количество, пока не повстречалась с Болуновой. Уж не знаю, как и что у них сладилось, но дальше всё пошло так, как я вам рассказал ранее.
— «Судьбы их тоже чем-то похожи…», — пропел Котов.
— Да, очень подозрительно, прямо мрут мужья один за другим.
— Ну ладно, что дальше, Олег?
— А дальше происходит то, о чём рассказал Виктор. После смерти мужа Глафира продаёт свою квартиру и устраивается в разваливающийся дом инвалида начальницей. Никого не смутило отсутствие образования и относительная молодость претендентки, потому что никому это заведение на тот момент не было нужно. Ефимова становится главной помощницей, видимо, по её протекции пристраивают и Аганесяна, который первое время занимался расселением своих земляков в отдельно выделенном под жильё этаже. Они помогли отремонтировать здание, ну и остальное привести в порядок. Дальше вы всё знаете.
— Там ещё садовник есть. Ты что-нибудь о нём узнал?
— Да, Геннадий Мышкин, сын директора завода, где работали родители Дорианы. Бывший художник, не без таланта, но кому были нужны художники в девяностых? Спился, нищенствовал, бомжевал. Отца его, кстати, посадили в андроповский период за хищение социалистической собственности. Его тоже Ефимова пристроила. Все они живут, включая саму хозяйку, на территории интерната, только Дориана своих свиней надолго не оставляет. Ну вот, пожалуй, и всё.
В кабинете стало так тихо. Создавалось впечатление, что примолкший за время рассказа вентилятор проснулся и заработал с отчаянной силой, пытаясь разогнать гнетущую тягостность мыслей.
Глава седьмая
Ночью страшно то, что днём вызывает улыбку, поскольку за весь день это «то» стирается, замыливается, теряет свои контуры и очертания. Ночь преломляет всё через призму нужного тебе. Того, чего хотелось бы, но дотронуться страшно.
Ночной парк совсем немногословен. Это время суток не для гуляний. Во всяком случае, в её возрасте. Но днём ещё опасней. Тем более что женщина, которую Геннадий называет Брунгильдой, несмотря на все предпринятые ухищрения, её всё-таки узнала. С учётом последних событий действовать надо быстро и положиться ей не на кого. На Лену рассчитывать не приходится, а Геннадий, с которым сдружились, вечно пьян. Ну не с бабой Нюрой же. Хотя как информатор эта сплетница была ей очень полезна.
— Ты видела? Видела? — Баба Нюра склонилась над столиком. В её представлении так было ближе к ушам Агаты Тихоновны, которая сидела напротив и ковыряла вилкой запеканку. — Перстень на руке Акопа?
— Нет, — Агата Тихоновна положила в рот квадрат творожистой массы. — Кавказцы любят золото так же, как цыгане.
— Вот именно, как цыгане. Ты знаешь, что малавитенский кавалер тоже из цыган?
— Акоп? А он не армянин разве?
— Да какой Акоп? Акопу наплевать на Малавиту. Я про нашего Бенджамина. У них же с Малавитой любовь была. Ты разве не знаешь?
— Нет. Меня это не интересует. — Агата Тихоновна быстро дожевала запеканку и схватила стакан с киселём. Надо побыстрей отделаться от этой сплетницы.
— Не ври. Не интересно. Сама же у Генки интересовалась: «Куда это наш Бенджамин Батлер делся?» — Кривляние Бабы Нюры совсем не передавало манеры Агаты Тихоновны, тем не менее ей удалось удержать её внимание. — Думаешь, я не слышала?
— Я интересовалась не из личной симпатии, а…
«Не твоего ума дело», — застряло в горле.
— А с чего бы тогда? — насмешливо глядела баба Нюра. — Неужто алкаш тебе в душу запал?
— Да что ж ты мелешь такое? — негодование просилось наружу.
