Сладкая смерть - Николай Иванович Леонов
— Арестованный Забродкин доставлен, товарищ полковник! — отрапортовал сотрудник ФСИН.
Гуров понял, зачем были произнесены эти слова: таким способом Судейкин как бы представил арестованному человека, с которым тот будет иметь дело, и показал, что беседа будет носить официальный характер.
Судейкин вышел, и Гуров остался наедине с арестованным охранником. Иван Забродкин был человек среднего роста, невзрачной наружности, весь какой-то пришибленный. Он только один раз, в самом начале, взглянул на сыщика, а затем уставился куда-то в угол и упрямо смотрел только туда.
— Садись, Забродкин, — сказал ему Гуров. — Поговорить надо.
Арестованный сел, спрятав ноги под стул, а руки — между колен. Гуров остался стоять, глядя на охранника сверху вниз.
— Значит, уток стреляли? — спросил он.
Забродкин вскинул голову, на секунду Гуров увидел его глаза.
— Да, на уток охотились, значит, — скороговоркой произнес задержанный, — охоту вот разрешили, мы и охотились.
— В лесу, значит, охотились? — продолжал спрашивать сыщик.
— Да, в лесу, мы всегда в лесу, там удобно, — с готовностью отвечал Забродкин.
— А утки там летали?
— Ну да, были уточки, были…
— И много вы настреляли?
Забродкин, который уже открыл рот, чтобы дать очередной быстрый ответ, вдруг запнулся — словно на бегу наткнулся на стену. Покрутил головой, словно искал ответ на стенах комнаты, затем с запинкой произнес:
— Да нет, что-то не пошло… почти ничего и не добыли…
— Почти ничего — значит, что-то все же добыли? Сколько? Одну утку? Две?
— Да одну, наверное…
— И кто же ее убил?
— Да я, наверное…
— И где эта утка?
— Утка… Это… Ну я ее домой забрал…
— А если я твою жену спрошу, приносил ты домой утку или нет, что она скажет?
— Не знаю я, что она скажет… — угрюмо ответил охранник. — Откуда я знаю?
— А из чего ты стрелял на этой охоте?
— Из карабина, из чего еще? Я из карабина…
— А Кашкин из чего стрелял?
И снова этот простой вопрос поставил охранника в тупик. Он покрутил головой, открыл рот, закрыл, потом все же ответил:
— Из ружья он стрелял, из чего же еще? Из ружья…
— Какой марки было ружье?
Вот на этот вопрос Иван Забродкин точно не знал ответа. Он умоляюще взглянул на сыщика и признался:
— Не знаю я…
— Как же ты не знаешь? — удивился Гуров. — Разве не ты ему ружье заряжал? В твоих показаниях написано, что ты заряжал.
— Ну, если записано, значит, я заряжал, — покорно отвечал охранник.
— А если заряжал, как ты можешь не знать, какой марки было ружье?
— Я не заметил…
— А что пили перед охотой?
И снова Забродкин не знал, что отвечать. От напряжения у него аж скулы свело. Помедлив минуту, он ответил:
— Пили это… водку, конечно, пили.
— И Кашкин водку пил?
— Нет, он не пил… А может, пил… Не помню я…
— А на чем вы приехали в лес, на какой машине?
— Не помню… — с отчаянием в голосе повторил охранник. — Память у меня плохая…
Гурову все стало ясно. Задавать дальнейшие вопросы не имело смысла: было понятно, что все ответы охранника будут ложью. Он не был с директором в лесу, никто не стрелял ни из карабина, ни из ружья, и утки убитой не было, и водку никто не пил — тем более что покойный директор, как Гуров уже знал, пил мало и не терпел, чтобы пили его подчиненные. Охранник Забродкин врал, признаваясь в убийстве, которого он не совершал. Оставалось выяснить, что заставило его пойти на эту ложь. Допрос переходил в новую стадию, когда все становилось серьезным. И чтобы подчеркнуть этот новый характер их беседы, Гуров сел за стол, наклонился ближе к арестованному и сказал:
— Да, я вижу, Иван, что ты многого в этой истории не помнишь. А не помнишь ты не потому, что память у тебя плохая, и не потому, что водку пил. Ты ничего этого не помнишь потому, что ничего этого не было. Ты не ездил в тот день с директором на охоту, и уток вы не стреляли, и не убивал ты его. И с повинной на другой день не приходил. И ты все это даже не выдумал — за тебя другие выдумали. Я так понимаю, что вечером они к тебе приехали, забрали из дома и начали «задушевно беседовать». Так все было?
И, поскольку охранник продолжал молчать, сыщик строго повторил, повысив голос:
— Так или не так?
И тут Забродкина наконец прорвало. Как видно, постоянное вранье, которым он занимался последние три дня, его угнетало, ему хотелось высказать правду. И теперь он почувствовал, что от него хотят услышать именно правду, а не внушенную ему ложь. И он заговорил.
— Да, было, было! — горячо произнес охранник. — Только не вечером приехали. Считай, уже ночью, около часа ночи было. Капитан Теребякин приезжал, а с ним еще майор, фамилии не знаю. Он там и был главный, он говорил, что и как. Забрали меня в управление и там до утра обрабатывали.
— Что они тебе говорили?
— Ну, прежде всего сказали, что Кашкин мертв. Что его убили. А потом начали впаривать, что это я его убил. Я, конечно, заявил, что никого не убивал. Тут они начали меня бить. Сначала легонько так, вроде играючи, а потом уже на полном серьезе. Заявили, что меня все равно засудят, что все улики сочинят, какие надо, а судья все подпишет не глядя. Ну вы же знаете, как у нас такие вещи делаются…
— Нет, не знаю, — твердо заявил Гуров. — Я таких вещей не делаю. И мои коллеги не делают. Но я имею представление, как это происходит. Значит, от тебя требовали, чтобы ты взял вину на себя? А чем заманивали? Они ведь должны были тебя чем-то заманить, а не только бить и угрожать…
— Ну да, заманивали, это вы правильно сказали. Майор этот мне объяснил, что, если я буду упорствовать, мне влепят полный срок, лет пятнадцать. А если сделаю явку с повинной — ну утром сам приду в управление и напишу заявление, — то дело будет рассматриваться как убийство по неосторожности, и срок у меня будет минимальный. «Годик посидишь, а потом по УДО выйдешь», — так этот майор говорил.
— И ты согласился?
— Да, к утру согласился. У меня к тому времени голова совсем чумная была, не соображал ничего. И я подумал: а почему бы и нет? Через год выйду…
— Деньги тебе предлагали за признание?
— Да, они еще деньги обещали. Майор достал толстую такую пачку, прямо перед носом ею тряс. Говорил: «Дурак,
