Жажда расплаты - Евгения Михайлова
— Так, — печально произнес Влад. — Советую всем занять свои места на расставленных для нас стульях. Нам, видимо, придется выслушать этот бездарный экспромт. Почему-то мне очень стыдно за тебя, Галина. Но можешь продолжать.
— Да нет, не может, — вмешалась Тамара. — Сочинять диагнозы больных детей, описывать голодные муки мифических родственников совершенно незачем. Как верно было сказано выше, имеет смысл только назвать адреса, имена-фамилии. Мы все на машинах, быстро проверим, убедимся, если есть в чем, и заодно вернем вещи и ценности владельцам. Потом можно продолжать задушевную беседу с этой страдалицей, которая просто не успела все позаимствованное положить на место.
Валентина отодвинула ногой подальше от себя безжалостно брошенные на пол такие красивые, так любовно когда-то выбранные вещи, которые сами по себе казались беззащитными жертвами. Она выпрямилась и тихо произнесла:
— Подождите. Прекратите. Вы все не о том. Она должна мне сказать главное. Посмотри на меня, Галина.
Все посмотрели на совершенно белое лицо Вали. На местах постоянных лукавых ямочек — две жесткие впадины. Голубые ласковые глаза растаяли в холодном пламени боли и гнева.
— Посмотри мне в глаза и скажи только одно. Зачем ты неделю истязала беспомощное существо? Ты сидела и валялась на шелковом белье, ты знала, где приличные деньги, кроме тех немалых, которые тебе заплатили. Ты жрала прекрасные продукты из больших забитых холодильников… Почему ты ее морила голодом? Врачи не нашли в ее желудке и кишечнике ничего, кроме тряпок и картона. Тебе нравилось, как она смотрит на то, что ты жрешь? Почему ты решила ее убить самым мучительным способом, чтоб она испытала немыслимый страх и боль, когда ломались все ее косточки? Почему тебе ее вообще захотелось убить? Я уверена, что просто потому, что ты такая отмороженная садистка-фашистка, такая трусливая и подлая шкура, что свою ненависть к людям, всю свою поганую, вонючую агрессию сумела наконец выместить на той, которая точно не ответит. Нора даже царапаться не научилась, так поверила, что все ее любят. Говори! Только сразу предупреждаю. Еще одно лживое слово, — и я плюну на все наши сложности и неудобства от длительного общения с полицией, от неминуемых судов, которые отнимут у нас время, деньги, порвут к чертям последние нервы. Ты будешь гнить в камере размером с гроб и понимать, что для тебя это самое безопасное место, твой рай. Потому что стоит тебе выйти за решетку, тебе эти мои вопросы зададут нужные люди. Не поленюсь таких поискать и не стану экономить на гонорарах. А они умеют получать ответы. Говори, время пошло.
В гараже воцарилась напряженная, потрясенная тишина. Ситуация явно вышла за пределы формального допроса: имена, места, явки. Валентина встала на самую опасную границу — туда, где идет постоянная битва чести и добра с кромешным, непобедимым и, возможно, неуязвимым злом. И особенность таких заранее проигранных боев в том, что флаги чести и добра поднимают обе стороны. Причем именно жестокость и агрессия несут над собой на палках аргументы в пользу того, что они благородство и есть. Просто типа «добро должно быть с кулаками». А дальше вечные основания — нищее босоногое детство, унижения и бесправие из-за тех, которые считают себя слишком умными и «образованность свою хочут показать». Они кричат про добро с пеной у открытых ртов, а за пазухой держат ножи и обрезы.
Антон посмотрел на Галину: она странно и хищно улыбалась, а в глазах то ли решимость, то ли окончательное безумие. Не исключено, что это истерическая эйфория, извращенное удовлетворение от первого в жизни публичного и пристрастного внимания.
— Так, — сделал шаг вперед Владислав. — Друзья, мы готовы к такому повороту? Валентина подняла тему мотивов, скрытых желаний и тайных замыслов. Судя по реакции и выражению лица Николаевой, ей даже понравилась такая идея. Человек, совершивший чудовищные поступки, которые по всем законам назовут преступлениями, кажется, готов затеять разборки, разоблачения, вероятнее всего, шантаж. А тем временем украденное куда-то уходит. Мы теряем даже доказательства. Следствию Николаева придумает еще сто лживых версий. И тут будет банальная ситуация: ее слова против слов Полуниных. Мое предложение — не дать ей такой возможности. С ней же все уже ясно. Как говорится, долго терпела, но расчехлилась.
— Интересно, что это сказали именно вы, Владислав, — громко, нахально и насмешливо произнесла Галина. — Тот, кто гадит там, где ест и спит его семья, становится умнее после того, как его схватили за руку и не только за нее.
— Видишь, Влад, — скорбно сказал Ковальский, — она тут же подтвердила твою, как обычно, верную догадку. Внимание от нашего самодеятельного расследования можно отвлечь и так. Согласен с Нестеровым. Давайте продолжим деловую, так сказать, часть.
— А я нет, не согласна, — произнесла Валентина. — Хочу, чтобы ответила всего на один вопрос — про Нору. Потом может плеваться на нас ядом сколько влезет.
— Вообще-то не может сколько влезет, — рассудительно произнесла Тамара. — Украденное на самом деле сейчас уходит. Такой простой криминальный расчет.
— Да ладно вам. Я скажу ей коротко, чтобы спала спокойно. — Голос Галины стал таким, какого никто раньше не слышал, — резким, уверенным, громким и с откровенно звенящей нотой ненависти. — Правда и только правда. Да, нет у меня никакой родни с больными детишками, дедушками и прочей фигней. Мамаша — одиночка легкого поведения обеспечила мне твердый жизненный путь, по нему можно только ползти на брюхе, всем прислуживать и передвигаться от станции Бедность до станции Нищета и обратно. И тут ты, Полунина, со своим предложением пожить в шикарной квартире с нежной кошечкой, у которой синие глаза. И которую надо кормить после корма по цене золота кусочками лобстера такой свежести, что он ночью еще где-то плавал. И все четко доставляли, привозили. Я перемерила все твои наряды, — все эти сотни платьев, костюмов, штанов, шуб. Да. Тут ты права. Все сидит на мне как на корове седло. Точнее, на заезженной кляче. Но мне было хорошо как
