Тайна тибетских свитков - Константин Мстиславович Гурьев
Корсаков улыбнулся:
— Одна так и называлась, как сейчас, — ФРГ, а другую называли Германской Демократической Республикой, то есть ГДР, которую вы только что упомянули.
Сутормин смущенно пожал плечами, будто извиняясь, и продолжил:
— Так вот, брат этого Куяу будто бы и вывез эти дневники тайком, и, дескать, виднейшими экспертами подтверждена подлинность авторства и материалов…
— И что? — решил проявить интерес Корсаков. — Напечатали?
— Начали! — воскликнул Сутормин. — За дневники эти, между прочим, «Штерн» уплатил девять миллионов западногерманских марок — огромные деньги по тем временам, однако Куяу вскоре добровольно явился в полицию и поведал, что все эти дневники — фикция, которую не распознали эксперты! Бумага, на которой «дневники Гитлера» написаны, состарена самым простым образом, а сведения, якобы почти конфиденциальные, взяты из обычных книг и статей по истории нацизма, ну и так далее.
— И зачем вы это рассказываете? — спросил Корсаков.
— Затем, чтобы вы понимали, что подделка — дело выгодное, значит, распространенное. Ведь Куяу подделал материалы о событиях, очевидцами которых тогда, в начале восьмидесятых, было еще много миллионов человек в разных странах. А мы с вами сейчас говорим о рукописях, которым сотни лет! Сотни лет! Кто будет устанавливать подлинность?!
Голос Сутормина выдавал его озабоченность и взволнованность, и Корсаков невольно подсказал:
— Ну как кто? Есть же эксперты.
— Эксперты, эксперты, — повторил Сутормин. — Ну, естественно, эксперты. — Он помолчал, будто решая какую-то задачку, потом предложил: — Вот, представьте себе, что бегун пришел к финишу первым, а ему говорят: победу мы отдаем не тебе, а тому, кто пришел третьим, потому что его бег эксперты оценили как самый красивый и гармоничный? Может такое быть? Правильно, не может! Ни один судья в здравом рассудке на такое не отважится: не из-за высоких нравственных принципов, а потому, что никакие нормы относительно красоты или правильности бега в определении победителя не учитываются. Их просто нет! А теперь вспомните, как много скандалов в соревнованиях, например, по фигурному катанию. А почему это возможно?
Сутормин выдержал паузу, и Корсаков ответил:
— Неопределенность критериев?
— Именно! — воскликнул антиквар довольно и с воодушевлением. — «Крошка-сын к отцу пришел, и спросила кроха: — Что такое хорошо и что такое плохо?» Помните, как окольно папаша отвечает? Это вам не УК — от трех до семи — тут точности нет.
— То есть… вы не можете гарантировать подлинность бумаг?
Сутормин вздохнул обреченно:
— Никто не может гарантировать! Никто, кроме человека, лично присутствовавшего сотни лет назад при создании данного свитка, при условии, что человек дожил до наших дней, стоит перед вами, и вы ему стопроцентно доверяете…
Пока Корсаков одевался в прихожей, Сутормин с кем-то быстро поговорил по телефону и тоже потянулся за пальто.
На молчаливый вопрос Корсакова он ответил:
— Ваш коллега просил меня организовать встречу с одним из тех людей, которые проводили экспертизу этих бумаг, и я думаю, что вам лучше всего все объяснит Николай Сергеевич Афонин. Именно он при проведении экспертизы высказывал много замечаний, даже сомневался в подлинности артефактов. Мы с ним договаривались на встречу в час дня, и он скоро приедет, а я провожу вас и представлю. Вы ведь в Казани человек новый, — улыбнулся Сутормин.
— Вы меня извините, но мне надо и к новой встрече подготовиться, и обдумать все, что от вас услышал, — отказался Корсаков.
— Ну да, верно, — сразу же согласился Сутормин и вернул пальто на вешалку. — Вы сейчас, когда выйдете из дома, ступайте направо, перейдите дорогу, а там есть кафе, посидите немного, а я ему, если позволите, ваш номер назову, хорошо? Вы с ним все и обсудите. Если что — звоните!
Найдя кафе, о котором говорил Сутормин, Корсаков взял кофе и устроился за столиком, ожидая звонка.
Заведение, видимо, было популярно у молодежи: то и дело входили и выходили небольшие компании, здоровались, перетекали друг в друга, обсуждали что-то интересное всем.
Неожиданно Корсакову показалось, что в углу он заметил Марину Айрапетян. Девушка проходила практику в газете «Бытовой анализ», где работал и Корсаков, и перед самым Новым годом устроила пирушку по поводу ее окончания. Папа Марины слыл человеком богатым, увлечение дочери журналистикой не поощрял, но, будучи любящим отцом, чадо баловал, как только мог. На вечеринке, выпив лишнего, Марина осмелела и призналась Корсакову, что уже давно мечтает о нем как о «своем мужчине». Зная устаревшие, но суровые нравы армянских отцов, Игорь обращался с Мариной как с капризной девочкой, стараясь, не дай бог, не оказаться с ней наедине. В какой-то момент ему повезло — и он смог позорно, но незаметно улизнуть, сохранив статус-кво в отношениях с Мариной.
И вот сейчас ему показалось, что он видит ее в том самом черном мужском пуховике, который носила Марина, считая, видимо, что этот контраст будет только подчеркивать ее изящность. Правда, сидела она спиной к Корсакову, и он прикидывал, как сделать так, чтобы незаметно уйти отсюда, пока не выяснилось, что так настороживший его мужской пуховик принадлежит тому, кому, по идее, и должен принадлежать: парню с длинными волосами. Такими же, как у Марины.
Парень отправился к бару, и Корсаков сразу успокоился и даже посмеялся над собой. И почти сразу же зазвонил телефон: Афонин подъехал и ждет у входа в кафе.
11. Казань. 3 января
Николай Сергеевич Афонин позвонил, попросил не спешить, подождал, пока Корсаков рассчитается в кафе, пока выйдет, пока найдет его «мазду», пока удобно усядется рядом с ним. И только потом протянул руку для приветствия, представился, и всю беседу вел исключительно на «вы», что никак не мешало ему выражать свое личное отношение к любому вопросу, и, внимательно выслушав Корсакова, он спросил с улыбкой:
— Значит, вы из самой столицы к нам пожаловали за этим сомнительным открытием?
